Игорь Вегеря

ПИСЬМО АРИСТЕЯ

КАК ИСТОРИЧЕСКОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО ¹

© И.И. Вегеря, 2005

 

I. Письмо Псевдо-Аристея.

II. Письмо Аристея к Филократу.

  1. Деметрий Фалерский.

  2. Победа на море над Антигоном.

  3. Менедем Эретрийский.

  4. Упоминание о жене и детях царя.

  5. Первосвященник Елеазар.

III. Отчего плакал царь Птолемей?

IY. Кто и когда написал письмо Филократу.

Y. Какие книги переводили толковники.

           I. Письмо Псевдо-Аристея.

Причина споров о подлинности или подложности "Письма Аристея", длящихся по сей день, проистекает из того, что "Письмо..." является наиболее ранним и, пожалуй, единственным документальным свидетельством, на которое опирались все более поздние античные и средневековые авторы, передающие историю о месте, времени, причинах и авторстве самого древнего перевода книг Ветхого Завета – о Септуагинте.

В самом кратком изложении содержание «Письма…» сводится к тому, что при Птолемее Филадельфе по инициативе Деметрия Фалерского из Иерусалима в Александрию были приглашены 72 толковника-иудея, которые в течение 72-х дней перевели на острове Фарос книги иудейского закона с древнееврейского на греческий; перевод был представлен как иудейской общине Александрии, так и царю Птолемею, и обеими сторонами был признан весьма успешным.

В этой истории, конечно, существует множество подробностей, о которых отчасти будет сказано ниже. Но спор идет о главном: имело ли место это событие вообще, когда оно случилось, кто и в каком составе переводил священные книги иудеев.

В настоящее время датой написание «Письма…» принято считать  начало II в. до н.э. (Дж. Кристи, Трамантано), конец II в. до н.э. (Вендланд, Такерэй) или даже 33 г. по Р.X. (Ф. Зелинский). Следствием и, видимо, целью такой датировки является отнесение времени александрийского перевода к периоду гораздо более позднему, нежели следующие из "Письма..." 80-е г.г. III в. до н. э., - вплоть до полного отрицания факта перевода как такового.

Основанием для признания «Письма» псевдоэпиграфом называют ряд исторических анахронизмов, а именно:

1) молчание истории о победе Птолемея Филадельфа над Антигоном, годовщина которой совпала с приходом толковников в Александрию; либо обращение в победу поражения Филадельфа от Антигона у о. Кос в 264/5 г. до н.э.;

2) отсутствие при дворе Птолемея Филадельфа Деметрия Фалерского, бывшего важным лицом при Птолемее Лаге, но высланного при воцарении Филадельфа, а также невозможность исполнения обязанностей библиотекаря Деметрием Фалерским, поскольку эту должность занимали рабы;

3) нереальность нахождения при дворе Птолемея Филадельфа в день прихода толковников из Иерусалима греческого философа Менедема, который не жил в это время;

4) отсутствие в других письменных источниках того времени сведений об иудейском первосвященнике Елеазаре, известном далее лишь из «Письма Аристея»;

5) упоминание о детях царя в ответе Елеазара Птолемею Филадельфу, хотя брак последнего с его сестрой Арсиноей был бездетен;

6) проблематичность знакомства Деметрия Фалерского с поэтом Феодектом (умер ок. 338 - 334 г. до н.э.), а также историком Феопомпом (годы жизни ок. 377 – после 320 до н. э. – «Словарь античности»), о беседах с которыми упоминает Деметрий.

Кроме того, сомнения высказываются по поводу национальности Аристея, называющего себя греком, - тогда как повествование имеет явный проеврейский уклон, а также точности передачи автором письма некоторых сведений о функционировании и устройстве еврейских территорий и правильности написания отдельных географических и иных специфических наименований.

В общем, список более чем внушительный – что, собственно, и привело почти к единодушному согласию исследователей в том, что письмо является псевдоэпиграфом. В лучшем случае текст Псевдо-Аристея признается повестью, имеющей под собой отчасти достоверное историческое ядро.

Однако, все эти, казалось бы, неопровержимые доказательства вполне могут и должны быть оспорены. Каждый из вопросов имеет свой ответ, сводящийся, в итоге, в единственному вопросу-ответу о датировке александрийского перевода.

Поэтому прочтем «Письмо…» еще раз - по возможности, не предопределяя заранее выводов, но доверившись тексту. Ибо опыт показывает, что древние греки старались не искажать сообщаемых ими фактов даже в документах, которые имели сугубо частный характер.

           II. Письмо Аристея к Филократу.

Прежде всего следует напомнить о том, что подлинность сообщаемых Аристеем исторических фактов не вызывала никаких сомнений у древних авторов – причем, независимо от их национальной или религиозной принадлежности. Мнение о недостоверности письма Аристея и изложенной в нем истории создания Септуагинты начало преобладать лишь с конца XYII в. н.э. после публикации в 1684 г. диссертации оксфордского профессора Хэмфри Ходи (1659 –1707).  Аргументы, использованные им, уже приведены выше.

Пересмотр отношения к подлинности «Письма…» связан был, по всей видимости, с необходимостью обосновать правомерность использования в религиозной практике периода Реформации таких переводов Ветхого Завета, которые отличались от официально признанных католической церковью. Эта позиция была поддержана также и представителями ортодоксального иудаизма, которые были прямо заинтересованы в дискредитации Перевода Семидесяти. Ибо, будучи выполнен еще до окончания формирования ветхозаветного канона с опорой на иную текстуальную традицию, нежели масоретский текст, что в наше время подтверждается находками Кумрана, текст Септуагинты подвергал сомнению авторитет принятого в среде евреев канона, единообразие которого, по некоторым мнениям, было достигнуто даже и путем уничтожения тех старых синагогальных списков, которые содержали неканонические чтения. Хотя именно основатель еврейской философии Филон Александрийский (20 г. до н.э – 54 г. н.э.) первым высказал мысль о боговдохновенности Септуагинты, текст которой совпал слово в слово у всех 72-х толковников, выполнявших перевод независимо друг от друга.

Заметим также, что при рассмотрении вопроса о подлинности «Письма Аристея» большинство исследователей определяет ориентировочную дату  написания письма, опираясь на упоминание и/или цитирование письма (либо отсутствие таковых) теми или иными древними авторами. Метод, конечно, достаточно надежный и авторитетный – но далеко не бесспорный применительно к документам частного характера, каковым и является «Письмо…». Поскольку при такой методологии вначале достаточно произвольно устанавливается дата написания документа (плюс-минус пятьдесят-сто лет для письма, написанного более двух тысячелетий тому, кажется на первый взгляд вполне допустимой погрешностью), и только затем производится тщательный анализ хронологического соответствия упомянутых в документе реалий этой заранее и очень приблизительно установленной дате. Все это является прямым следствием подмены вопроса о времени описываемых событий вопросом о дате первого упоминания источника.

Думается, в случае с «Письмом Аристея» более правильным будет проанализировать версию событий, изложенных автором послания, и только затем судить о том, было ли письмо написано по горячим следам событий или некоторое количество лет спустя.

Итак, насколько прочны и убедительны аргументы, якобы свидетельствующие о подложности «Письма Аристея»?

1. Деметрий Фалерский.

В своем письме к Филократу Аристей говорит о том, что посольство к первосвященнику Елеазару было инициировано царем Птолемеем Филадельфом, о чем можно судить из указа царя, в котором речь идет о переселении иудеев в Египет отцом царя – т.е. Птолемеем Сотером. Причиной решения царя о целесообразности перевода священных книг иудеев стало заявление Деметрия Фалерского, заведующего царской библиотекой, о необходимости иметь в библиотеке, насчитывающей уже более 200 тысяч книг, также и законы иудеев.

Блаженный Иероним, как сообщают об этом  Климент Александрийский и  Ириней, считал, что перевод был осуществлен либо начат при отце Филадельфа Птолемее Сотере, который для написания законов Египта, собирал законоучительные книги со всего света. Руководил этой законотворческой работой непосредственно Деметрий Фалерский, который в 297/298 г. до н.э. прибыл по приглашению Птолемея Сотера в Египет, где стал одним из ближайших советников царя.

Известно, что смерть Птолемея I Сотера и воцарение Птолемея II Филадельфа датируются периодом между 7 января и летом 282 г. до н. э., возможно – самым концом 283 г. до н. э. Однако, этому предшествовало довольно продолжительное совместное правление отца и сына., начало которого чаще всего датируют периодом между 2 ноября 285 до н.э. и мартом 284 г. до н.э. Но если принять во внимание сведения о том, что 25 Dystros (9 марта 267 г. до н.э.) в Египте праздновались день рождения царя Птолемея II Филадельфа и 18-ая годовщина восхождения его на престол, то временем начала совместного правления следует считать несколько более раннюю дату, а именно - 25 Dystros (январь - март) 285 г. до н.э.².

Также известно, что как раз в это время Деметрий Фалерский состоял в должности хранителя Александрийской Библиотеки; только в следующем 284 г. до н.э. ³ его сменил на этом посту Каллимах (310 – 240  г.г. до н.э.). Весьма маловероятно и то, чтобы арест и высылка Деметрия из Александрии могла произойти прежде смерти Птолемея Сотера. Вероятнее всего, Деметрий был сослан не ранее 281 г. до н.э. – уже после злодейского убийства диадоха Селевка первенцем Птолемея I Сотера Керавном, воспитателем которого был Деметрий Фалерский. Умер Деметрий ориентировочно в 280 г. до н.э..

Изложенные выше факты ясно свидетельствуют о том, что нет никаких препятствий  к тому, чтобы инициацию Перевода Семидесяти датировать 285 – 284 г.г. до н.э. – временем совместного правления двух царей, как это и следует из текста Письма Аристея. При этом совершенно естественно, что Аристей, телохранитель Филадельфа, который пишет письмо не по горячим следам, а спустя во всяком случае несколько лет, в расцвет царствования Филадельфа, не акцентирует внимания на факте совместного правления, но называет царем именно Филадельфа. Здесь следует, возможно, учесть и сведения Юстина о том, что после провозглашения своим наследником Филадельфа, Птолемей Сотер нес далее службу как частный человек, в рядах царских приближенных, говоря, что быть отцом царя лучше, чем владеть самому любым царством (Юстин: 16; 2) – хотя это и весьма маловероятно.

Совершенно несостоятельным представляется также заявление, что Деметрий Фалерский якобы не мог быть библиотекарем, поскольку эту должность исполняли рабы. В таком случае рабами следовало бы признать и Зенодота, и Каллимаха, и Аполлония Родосского.

Нет ничего невозможного и в том, что Деметрий Фалерский (ок. 350 – 280 г.г. до н. э.), обучавшийся в Ликее, дружный с будующим комедиографом Менандром и вхожий в дома известных афинских граждан Конона и Тимофея, в возрасте 12 – 16 лет имел возможность слышать речи своих старших современников поэта Феодекта (умер ок. 338 - 334 г. до н.э.) и историка Феопомпома (ок. 377-320 г.г. до н. э.).

2. Победа на море над Антигоном.

Формально никаких морских побед в период своего царствования Птолемей Филадельф над Антиготом Гонатом, действительно, не одерживал. Правда, в 295 г до н.э. его отец Птолемей Сотер отвоевал о. Кипр у Деметрия Полиоркета, отца Антигона Гоната. Но это – факт биографии отцов, отстоящий, к тому же, не менее чем на десятилетие от времени описываемого в «Письме Аристея».

Тем не менее, событие, которое Птолемей Филадельф называет своей победой над Антигоном, история сохранила. Более того, это событие широко известно. Я говорю, конечно, об овладении Птолемеем целым рядом островов в Эгейском море, после чего он выступил в качестве протектора Союза островитян, объединяющего многочисленные Кикладские острова. Это событие Э.Бикерман относит к 286 г. до н.э., Г.Бенгтсон – к 287/286 г. до н.э.. И.Дройзен также говорит об этих событиях, относя их к 287/286 г. до н.э.. Он пишет: «Димитрий еще был занят своими приготовлениями к вторжению в Азию, когда пришло известие, что в греческих водах показался большой египетский флот, везде призывающий греков к восстанию; в то же время ему было дано знать, что Лизимах подступает из Фракии в верхние области Македонии. Димитрий, поручив защиту Греции своему сыну Антигону, поспешно двинулся навстречу фракийскому войску» (И. Дройзен. История эллинизма. II-4-2).

Другой составной частью этой победы было, по всей видимости, присоединение в том же 286 г. до н.э. портовых городов Тир и Сидон, находившихся прежде под властью Деметрия Полиоркета и его наследника Антигона Гоната, к административной области Птолемеевского государства, носящей официальное наименование «Сирия и Финикия», частью которой и была Иудея.

Вне всяких сомнений, это была победа на море. Именно не выигрыш отдельного морского сражения, а приобретение полноценного морского господства, которое было чрезвычайно важно для Египта как в сфере торговли, которая являлась основой процветания Египта, так и с точки зрения безопасности - поскольку с суши страна была защищена естественным образом и опасность могла исходить только с моря. О том, что именно таким образом рассматривали ситуацию и сами египетские цари говорит их грандиозный проект строительства Фаросского маяка, происходившего именно в эти годы.  А в пользу того, что птолемеевская оценка ситуации в Средиземноморье была абсолютно верной, свидетельствует хотя бы строительство Колосса Родосского, сооружение которого было начато в 290 - 288 г. до н.э.

Не может возникнуть сомнений и в том, что это была победа над Антигоном. Ибо именно к 287 - 285 г.г. до н.э. тот фактически унаследовал все владения, права и диадему своего отца Деметрия Полиоркета, который, вплоть до смерти в 283 г. до н.э., доживал почетным пленником у Селевка и писал сыну, чтобы тот не надеялся на его возвращение, не верил и письмам за его печатью, если таковые станут приходить, и поступал бы так, как будто бы он уже умер. (И. Дройзен. История эллинизма, II-4-2). Вероятно, именно по этой причине в «Письме Аристея» и не говорится, что победа одержана была «над царем Антигоном», поскольку формально тот унаследовал диадему после смерти Деметрия Полиоркета в 283 г. до н.э..

Остается уточнить одну деталь – это не была победа именно Птолемея Филадельфа, но, скорее – победа все-таки Птолемея Сотера. Однако, в речи перед иностранными посланниками, юноша 23-24-х лет Птолемей Филадельф говорит, конечно, не от себя лично, но от имени царствующей династии. Именно такая фигура речи будет выглядеть еще более оправданной, если учесть, что, важность празднуемого официально события могла еще и искусственно преувеличиваться Птолемеями по причине того, что военных побед у них, в самом деле, было не много, а именно военные победы ценило македонское войско, которому все еще принадлежало формальное право провозглашать имя следующего царя. В ситуации же, когда претендентов на диадему было более чем достаточно (известно, в частности, что Деметрий Фалерский советовал царю сделать преемником законного наследника по признаку первородства Птолемея Керавна), недооценивать настроение войска ни Птолемей Сотер, ни любимец его Филадельф, конечно же, не могли.

Поэтому, опираясь на эту фразу «Письма Аристея» о победе на море представляется возможным говорить о более точной дате прихода толковников в Александрию – 285 г. до н. э., первые месяцы совместного правления Птолемеев Сотера и Филадельфа.

3. Менедем Эретрийский.

Разные источники называют различные даты его жизни и смерти. Известно, что родился он между 345 и 339 г.г. до н.э., умер между 278 и 265 г.г. до н.э.. Наиболее вероятными датами жизни Менедема представляются, однако, 345 – 271 г.г. до н.э.

Энциклопедия Брокгауза сообщает, что родом он был из Эретрии, вместе с Асклепиадом основал так называемую элидо-эретрийскую философскую школу; перед тем был учеником философа мегарской школы Стильпона, а еще раньше — платоником. Диоген Лаэртский пишет, что «в первое время эретрийцы смотрели на него с презрением и обзывали пустозвоном и псом; а потом стали им восхищаться и даже вверили ему город. Он ездил послом к Птолемею и Лисимаху, всюду встречая почет; мало того, он был и у Деметрия и умерил ежегодную подать от своего города с двухсот талантов до пятидесяти. А оклеветанный перед Деметрием, будто он хотел предать город Птолемею, он оправдывался в письме, которое начинается так: «Менедем желает здравствовать царю Деметрию. Я слышал, что тебе донесли на меня...» И чуть далее: «… Любил его и Антигон и даже объявлял себя его учеником. А Менедем в честь его победы над варварами при Лисимахии написал указ, простой и нельстивый, начинающийся так: «Военачальники и советники внесли предложение: так как царь Антигон, победив в сраженье варваров, возвращается в свои пределы и все дела его сбываются по предусмотрению, то совет и народ постановили...»

А поскольку известно, что битва при Лисимахии состоялась в 277/78 г. до н.э., нет ничего невозможного, но даже весьма вероятно, что посольство Менедема к Птолемею имело место именно в 285г. до н.э., в период, когда Менедем обладал полномочиями правителя Эритреи, в годы поражений Деметрия и его сына Антигона и усиления влияния Египта. Более того, как правитель Эритреи, что на о. Эвбея, непосредственно соседствующего с Кикладами, Менедем просто обязан был использовать для своего посольства именно дни празднования Птолемеями годовщины установления своего господства на море и подчинения Союза островов своему протекторату. Повод был особенно удобен, поскольку каких-то льгот для своего города следовало искать именно в момент воцарения наследника Птолемея Сотера Филадельфа. А то, что самые щедрые царские подарки были возможны именно в это время, говорит хотя бы указ Филадельфа об освобождении египетских иудеев. Возможно, что в присутствии Менедема не менее были заинтересованы и сами Птолемеи, стремившиеся распространить свое влияние и далее Кикладского архипелага.

Другой вопрос: а почему из числа многих философов, присутствовавших при трапезе царя, а также толковников упомянут именно Менедем, почему именно он обращается со словами к царю? Ответ может состоять в том, что, во-первых, среди гостей, присутствующих при философской трапезе, Менедем, правитель независимого города, был, возможно, единственной персоной, кто по своему положению мог хотя бы отчасти соответствовать статусу монарха Египта, кто с Птолемеем Филадельфом мог говорить, как почти с равным, и даже отвечать, не дожидаясь к нему обращенных вопросов.

Во-вторых, Менедем был известен своим учением о том, что благо едино. «Человека, утверждавшего, что благо не едино, - пишет Диоген Лаэртский , - он спросил: сколько же точным счетом имеется благ, сто или больше?» Поэтому после того, как царь остался весьма доволен ответами иудейских мудрецов, причину всех благ усматривающих согласно своей религии исключительно в провидении Божием, единственно и именно Менедем мог сказать: «Истинно, о царь, ибо вселенная управляется провидением, и поскольку мы верно постигаем то, что человек есть создание Бога, отсюда следует, что всякая сила и красота слова исходит от Бога». И царь выразил удовлетворение по поводу его слов. Эллины поняли друг друга, согласившись, что чего-то принципиально нового, неведомого грекам, в учении иудеев нет.

4. Упоминание о жене и детях царя.

Здесь также кроется недоразумение, имеющее своей причиной неверную датировку описываемых в письме событий. Птолемей Филадельф, действительно, был женат на своей родной сестре Арсиное II, из-за чего и получил прозвание Филадельф, и брак их был бездетен. Однако, это был уже второй брак царя, заключенный в 278 г. до н.э. Первым браком Птолемей Филадельф был женат на Арсиное I, дочери диадоха Лизимаха, от которой имел троих детей: дочь Беренику и сыновей Птолемея и Лизимаха. При этом время рождения первенца и наследника престола Птолемея Эвергета известна весьма приблизительно. Обычно называют даты между 285 – 275 г.г. до н.э., основываясь исключительно на предположении о времени заключения брака между Птолемеем II Филадельфом и Арсиноей I. Однако, рождение Птолемея Эвергета позднее 285 г. до н.э. представляется весьма маловероятным, поскольку уже к 278 – 275 г.г. н.э. Птолемей Филадельф, имея троих детей от Арсинои I, вступает в брак со своей сестрой Арсиноей II.

В связи с этим, возникают сомнения в том, что наиболее вероятной датой заключения брака между Птолемеем Филадельфом и Арсиноей I следует считать 285 – 281 г.г. до н.э. – т.е. период между вступлением Птолемея Филадельфа в права соправителя Египта и смертью царя Лизимаха. Прежде всего здесь смущает полное отсутствие упоминаний о факте вступления в брак молодого царя Египта, что само по себе наталкивает на мысль о том, что вступление в брак с Арcиноей I относится ко времени, когда Птолемей Филадельф был всего лишь одним из возможных наследников египетского престола. Наиболее вероятной датой этого бракосочетания представляется 288 г. до н.э..

И доводы в пользу такой более ранней датировки следующие.

Первое. К 288 г. до н.э. возраст как Арсинои I, которой было не менее 15 – 17 лет ⁴, так и Птолемея Филадельфа, которому исполнилось 20 лет ⁵, вполне позволял заключить брак между ними.

Второе. Представляется вполне вероятным, что имея перед собой пример достаточно неуравновешенного первенца Керавна, царь Птолемей I стремился получить в лице второго своего сына наследника вполне зрелого и рассудительного, чему весьма могла способствовать относительно ранняя женитьба Птолемея Филадельфа. При этом, Птолемей Сотер, по-видимому, опирался на пример Деметрия Полиоркета, которого его отец Антигон Одноглазый женил в 18-летнем возрасте. Поскольку Птолемей Лаг был правителем, стремящимся максимально учитывать опыт предшественников и врагов, он вполне мог использовать проторенный путь своего злейшего врага Антигона в деле подготовки и воспитания наследника престола.

Далее. В такой ход событий достаточно хорошо вписывается и отъезд из Египта в 288 г . до н.э. наставника Птолемея Филадельфа философа Стратона ⁶ – поскольку от момента своего вступления в брак глава семьи более не нуждался в наставнике.

Но более всего браку Арсинои I, дочери Лизимаха, и Птолемея Филадельфа, любимого сына Птолемея Сотера, способствовала политическая ситуация 288 г. до н.э. Как раз в это время складывается коалиция четырех царей - Селевка, Птолемея, Лизимаха и Пирра против Деметрия Полиоркета, который готовится вторгнуться в Азию, грозя спокойствию всех перечисленных монархов. Именно эти события считал И. Дройзен причиной того, что в 288 г. до н.э. дочь Птолемея Сотера Лизандра была выдана за сына Лизимаха Агафокла. Таким образом, и царь Лизимах, и его сын Агафокл были женаты на дочерях египетского монарха. В этой ситуации вполне логичным представлялся и династический брак между дочерью Лизимаха Арсиноей и сыном Птолемея Сотера Филадельфом, которые к 288 г. до н.э. достигли брачного возраста – дабы при дворе египетских монархов также иметь представительницу (и заложницу) своего союзника. В то же время, поскольку Филадельф был лишь одним из возможных наследников престола, этот брак не являлся событием, которое заслуживало обязательного отображения в исторических хрониках.

Следовательно, если названный брак был заключен в 288 г. до н.э., к 285 г. до н.э. у Птолемея Филадельфа и Арсинои I мог родиться не только первенец Птолемей Эвергет, но и сын Лизимах и/или дочь Береника. Поэтому вопрос иудейского первосвященника Елеазара в ответном письме к царю Филадельфу касается здоровья его жены Арсинои I и их детей (или ребенка), а также здоровья сестры царя Арсинои II, в то время еще жены диадоха Лизимаха.

5. Первосвященник Елеазар.

Не сохранились (или были намерено уничтожены) источники, помимо Иосифа Флавия, опирающегося на «Письмо Аристея», в которых упоминался бы первосвященник того времени Елеазар – или Елиша (Елесей) в передаче  Иосифа Флавия, который, по словам Дэвила, мог понять этот специфический раздел послания гораздо лучше большинства современных исследователей. Впрочем, первосвященник Елеазар - далеко не единственный персонаж иудейской истории, который известен не более чем по одному письменному источнику.

           III. Отчего плакал царь Птолемей?

Аристей сообщает, что в день прихода толковников в Александрию, услышав в ответ на свое теплое приветствие дружное восклицание гостей: «Бог да хранит царя!» - царь Птолемей пролил слезы радости. Этот эпизод можно, конечно, отнести и на счет проеврейской настроенности автора письма или даже его принадлежности к александрийской диаспоре избранного народа. Однако, гораздо разумнее искать объясненье ему не в приписываемой автору пропаганде иудаизма, для которой этот совершенно необязательный факт мало что мог бы прибавить, – но именно в исключительных обстоятельствах встречи царя Птолемея с иудейскими мудрецами.

Как правило, такие эпизоды невозможно придумать – тем более это можно считать справедливым для случая такого литературно не искушенного  автора как Аристей. Но именно эти случайно зафиксированные детали порою гораздо точнее свидетельствуют о подлинности документа, нежели самые древние и надежные рукописи.

Итак, почему плакал царь Птолемей?

Напомним, что в 285 г. до н.э. царю исполнилось 23 или 24 года. В таком возрасте Александр Великий уже завоевал Египет. Однако, любимый сын Птолемея Сотера по своему характеру был весьма далек от образа великого завоевателя. В общем-то, на роль царя гораздо больше подходил первенец монарха Птолемей Керавн , в пользу передачи диадемы которому высказывался, в частности, Деметрий Фалерский. Приняв, однако, другое решение, царь-отец понимал, что именно за эти год-два совместного правления царь-сын должен набрать недостающие очки, которые позволят ему сделаться монархом де-факто. В общем, это была всего лишь одна из технологических схем передачи власти, которые успешно применяются и спустя более двух тысяч лет.

А претенденты на египетский престол были весьма сильны и многочисленны. Самым опасным являлся, конечно, Керавн, который, злодейски убив в 284 г. до н.э. сына диадоха Лизимаха Агафокла (брата жены Филадельфа Арсинои I), еще раз показал себя как беспощадный и расчетливый противник. Возможно, данные обстоятельства послужили одной из причин необходимости достаточно шумно отпраздновать победу на море – которая, собственно, и не была каким-то конкретным сражением, но, вероятно,  только рядом последовательных вытеснений флота Деметрия и Антигона с островов Эгейского моря. Тем не менее плоды этой победы обещали стать несравненно богаче, нежели достигнутые в прежних беспощадных сражениях. Это и следовало втолковать македонскому войску, которое являлось опорой царской власти в Египте и по македонской традиции все еще обладало формальным правом объявлять имя нового царя.

Однако, были и другие не менее эффективные технологии. Одна из них – обожествление царской власти. Этим воспользовался, и едва ли ни впервые именно в Египте, посетив святилище бога Аммона, царь Александр. Первые Птолемеи усвоили и успешно развили сей опыт. Возможно, отчасти опираясь на теорию Евгемера о богах как обожествленных царях и героях, в Александрии, помимо культа Александра Великого, начал складываться и культ царя-спасителя Птолемея Сотера, который в своем новом качестве обладал бы неограниченными полномочиями, в том числе - и в определении наследника престола.

Известно также, что в последние годы правления Птолемея I в Александрии при активном содействии египетского жреца Манефона и афинянина жреческого рода Тимофея был учрежден культ бога Сараписа (Сераписа), который соединял в себе черты египетских и греческих божеств. Новое божество призвано было служить сближению греческого и египетского населения на религиозной почве, дабы обеспечить более широкую опору правящей династии. Однако, почитание его распространилось преимущественно в греко-римской, а не египетской среде. Поэтому вполне закономерным и логичным представляется решение Птолемеев искать поддержки в среде переселенных в Египет иудеев, которые только в Александрии, насчитывавшей в то время около 300 тысяч жителей, занимали почти исключительно два из пяти кварталов города и имели некое подобие самоуправления, подчиняясь собственному евпарху. К тому же евреи составляли значительную часть птолемеевского войска, а также занимали важные посты в управлении государством. Лояльности с их стороны можно было добиться, во-первых, максимально уравняв их в правах с греческим населением, а во-вторых, проявляя терпимость к их национальным обычаям и религии. Именно поэтому в период совместного правления Сотера и Филадельфа и были приняты решения об освобождении евреев из рабства, а также о переводе их священных книг на греческий для нужд эллинизированной александрийской диаспоры. Последнее представлялось наиболее важным - естественно и необходимо дополняя решение об освобождении, ибо религия евреев была весьма удобна и выгодна монархии, поскольку декларировала, что всякая власть дается от Бога. Да и долгосрочный расчет строился, вероятно, на том, что со временем Бога иудеев также удастся ассимилировать в единый культ Сераписа, который, являясь божеством и мертвых и живых, божеством плодородия и здоровья, и стремясь вместить в себе функции всех прочих многочисленных богов, был де-факто культом монотеистическим. Об этом и писал Аристей, сравнивая богов евреев и греков: «Они, царь, чтут Зрителя всяческих и создателя – Бога, Которого почитают и все, а мы иначе называем Его Зевсом и Дием. Древние дали это удачное наименование Тому, Кем оживотворяется и создано всё; Он же управляет и владычествует над всем».

В общем, план передачи власти успешно осуществлялся, и молодой царь – пожалуй, мальчишка, еще не освоившийся с титулом монарха, расплакался при виде семидесяти бородатых мудрецов, которые явились на поклон, неся при этом в дар самое ценное, что было у их народа. Думается, это был довольно обычный, хотя и царственный, нервный срыв: царь плакал, сознавая почти безграничное могущество, которое давала ему диадема, и, видимо, ощущая собственное несоответствие этой роли в окружающем его страшном мире, где насмерть бились и стареющие диадохи Селевк, Лизимах, и уже молодые, не обремененные воспоминаниями общей юности, волки: Антигон, Пирр, сводный брат Магас, брат-враг Керавн… В общем, он сладко плакал от величественной своей незащищенности, от мальчишеского понимания, что стал всерьез взрослым и от страха потерять защиту своего могущественного отца. И слезы эти, возможно, обманчиво растрогали тех, кто знал, что всегда и при любых обстоятельствах они должны будут оставаться чуждыми всем.

           IY. Кто и когда написал письмо Филократу.

Я думаю, приведенные выше факты заслуживают серьезного внимания и достаточно доказательно свидетельствуют, что «Письмо Аристея» повествует о реальных событиях перевода книг Ветхого Завета на греческий в Александрии Египетской в 285 г. до н.э..

Но кто и когда написал это послание?

Как ни парадоксально, но факт неприятия и отрицания подлинности этого исторического документа сторонами, в большей или меньшей степени опирающихся в своей культурной и культовой практике на тексты, о переводе которых идет речь в письме, является косвенным свидетельством того, что авторство «Письма…» принадлежит представителю иной культуры, иных религиозных и философских убеждений, а именно – эллинизму.

И хотя в настоящее время преобладает мнение, что автором документа является эллинизированный еврей, живший, скорее всего, в Александрии - есть все основания считать автором письма именно Аристея, грека по происхождению, телохранителя царя Птолемея Филадельфа.

Теория о принадлежности авторства письма одному или нескольким представителям иудейской диаспоры Александрии основывается прежде всего на якобы проеврейской настроенности автора. Его истинная цель при этом обозначается как завуалированная пропаганда иудаизма. Таковым автор письма видится в основном христианским или тяготеющим к христианству исследователям. Представители же иудаизма, наоборот, полагают, что знания религиозной практики и традиции иудаизма у автора весьма поверхностны, а собственные толкования не выходят за пределы обычной банальности.

Но указания на проеврейскую настроенность автора, с одной стороны, и недостаточную его осведомленность в еврейской традиции, с другой, как раз и позволяют предположить, что автор послания не был эллинизированным евреем – но, скорее, эллином, подпавшим под сильное влияние иудаизма. Причины такого влияния на Аристея видятся, во-первых, в повседневном окружении молодого воина, значительную часть которого могли составлять воины-иудеи; во-вторых, - в достаточно сильных впечатлениях от посольства в Иерусалим и личной встречи с первосвященником Елеазаром.

В чем, однако, конкретно проявляется пропаганда иудаизма в письме?

О вероятных причинах освобождения иудеев царем Филадельфом, который преследовал при этом свои сиюминутные и долгосрочные цели, равно как и о мотивах перевода закона иудеев на греческий, сказано выше.

В качестве следующего аргумента обычно указывают на чрезмерное внимание, которое автор письма уделяет описанию Иерусалима, устройству храма и порядку богослужения, а также своих бесед с первосвященником Елеазаром.

Причина таких несоразмерностей может заключаться, однако, в том, что письмо составлялось Аристеем, как на основании собственных воспоминаний, так и с привлечением материалов государственного архива, о чем, собственно, и сообщает автор послания.

При этом, кроме записей царских бесед с толковниками, Аристей мог использовать также и отчет о собственном посольстве в Иерусалим, который, весьма вероятно, был составлен им,  ибо такой порядок был заведен еще при Александре, от методов управления которого Птолемей Сотер стремился унаследовать все лучшее. Во всяком случае совершенно не логичным выглядит предположение, будто царская канцелярия не требовала вовсе никаких отчетов о поездках послов – в то время, как «цари управляли всем при посредстве указов и с великой осмотрительностью», сохраняя в архивах копии всех бесчисленных документов.

Собственно, этот способ компиляции и является главной причиной разнородности и разностильности письма, которое, по сути, является вовсе не письмом, но компилированным изложением интересующих автора и его читателя событий, которые только фиксируются и пересылаются в форме документа частной переписки. Там, где Аристей основывается на собственных воспоминаниях – он краток, где он берет за основу документ из архива – он следует ему почти дословно.

Поэтому представляется вполне естественным, что материал отчета о поездке в Иерусалим, составленный более двух тысяч лет тому, воспринимается современным читателем как проеврейский. Тогда как на самом же деле, это почти этнографические записки, которые имели своей целью, по возможности широко и основываясь именно на отличиях, характерных для этого народа и этой земли, представить страну посещения. Известно, что таким образом писались книги большинства греческих историков этого и более ранних веков. Такие отчеты составляли полководцы и флотоводцы Александра, совершавшие самостоятельные походы. Приблизительно в это же время были написаны по-гречески египетским жрецом Манефоном «История Египта», вавилонским жрецом Бероссом «История Вавилона». Во всех этих документах, записках, историях встречалась масса неточностей, непроверенных данных, слухов и несообразностей, которые, однако, привлекали любознательных греков, во всяком случае, не менее, чем факты совершенно достоверные.

Следует учесть также и то обстоятельство, что данное письмо Аристея к брату не было первым и единственным. Еще ранее, как мы знаем из самого письма, Аристей направлял брату послание, в котором историю евреев освещал, видимо, с совершенно противоположной стороны, основываясь на труде египетского жреца Манефона. Поэтому у Аристея вполне могло возникнуть желание как-то уравновесить, объективировать более раннее изложение за счет другой крайности – ибо согласно греческому мировоззрению, лучшее – это мера.

Никаких черезмерностей нет, по всей видимости, и в описании пристального интереса царя Птолемея к толковникам из Иерусалима. Традиция общения царей с мудрецами, в особенности с мудрецами вновь завоеванных стран (каковой и являлась по отношению к Египту Иудея) известна, во всяком случае, от времен Александра. И для Птолемея Филадельфа эта беседа, думается, была не менее важна и любопытна, чем беседа с гимнософистами для Александра Великого (Антология кинизма, М., Наука, 1984, с. 271 – 273). Кроме того, у царя была прямая политическая заинтересованность в этой встрече, о чем говорилось выше, царь был весьма молод и еще непосредственно реагировал на неординарные события. Поэтому толковники и были приняты незамедлительно и по самому высокому рангу. Да и день был праздничный, как известно.

Помимо этого, цель царей – и Сотера, и Филадельфа – могла состоять также в том, чтобы указать греческим мыслителям из Музейона, что царская власть, в общем-то, восточной страны, имеет возможность и готова опереться и на восточных мудрецов – например, иудейских, как эта опора уже отчасти была сделана на египетское жреческое сословие. Царь-отец и царь-сын хотели заблаговременно уравновесить ситуацию, указав всем старым и нарождающимся элитам их настоящие места в структуре нового государства.

Нельзя исключать и того, что влияние иудаизма как на автора письма, так и в самой Александрии могло значительно усилиться вследствие естественного интереса к доселе недоступной книге в период непосредственно после осуществления перевода Ветхого Завета на греческий  - и именно эта тенденция, возможно, отразилась в письме, которое, конечно, было написано спустя несколько лет или даже десятилетий после описываемых событий. На реальность такого временного зазора указывает, в частности,  упоминание совместного правления «этих царей» Сотера и Филадельфа как события достаточно удаленного от момента написания текста письма.

Учитывая же то обстоятельство, что во время описываемых событий телохранитель царя Аристей, вероятнее всего, был близким по возрасту Птолемею Филадельфу молодым человеком 22 – 30 лет, разумно предположить, что «Письмо…» было написано в период между 281 и 246 г.г. до н.э.. Впрочем, не исключено, что письмо могло быть написано даже и после смерти Птолемея Филадельфа – однако, едва ли позднее 236 г. до н.э. Наиболее же вероятной представляется датировка письма 281 – 275 г.г. до н.э.

О том, что «Письмо…» было написано человеком близким к царскому двору, и содержание его не противоречит историко-политической ситуации в Иудее и Египте именно 285 г.г. до н.э. говорит, во-первых, - прекрасная осведомленность автора о придворных и административных порядках в Александрии времен правления первых двух царей династии Птолемеев. Во-вторых, описанное автором письма довольно благополучное и мирное существование Иудеи с ее де-факто автономией при главенстве первосвященника и практически безоблачными отношениями между эллинами и евреями характерно для весьма непродолжительного периода от завоевания Иудеи в 302/1 г. до н.э. Птолемеем Сотером до возобновления притязаний на Палестину со стороны Селевкидов в 275/4 г. до н.э.. Вполне достоверно и описание Иерусалимского храма, данное Аристеем.

Не лишне напомнить еще раз и том, что исторические реалии «Письма Аристея», сомнения в достоверности которых возникли лишь в конце XXYII в. н.э., воспринимались как подлинные всеми древними авторами независимо от их религиозной и национальной принадлежности.

           Y. Какие книги переводили толковники.

По всей видимости, «Письму Аристея» следует доверять не только в вопросе о том, кем и когда был осуществлен перевод книг Ветхого Завета в Александрии - но и в том, каким образом и в какие сроки был выполнен перевод. Как известно, Аристей, не говорит, что перевод всех книг выполнялся каждым толковником в отдельности, как не упоминает и о том, что переводчики были изолированы друг от друга. Наоборот, он сообщает, что толковники имели возможность согласовывать переведенный каждым текст, и только после этого перевод переписывался набело.

Однако, свидетельство Аристея не содержит противоречий и с более поздними дополнениями/уточнениями Аристовула, Иосифа Флавия, Филона Александрийского, Епифания Кипрского, касающимися того, что весь текст был переведен каждым из толковников полностью, и даже с тем, что переводчики были разделены на 36 пар, независимо друг от друга производя перевод. По всей вероятности, царский телохранитель Аристей был прекрасно осведомлен о внешней стороне предприятия, в котором он принимал самое активное участие, а именно о том, когда и кем был подано письменное прошение, каковы были дары царя первосвященнику Елеазару, когда и в каком составе было направлено посольство, как были встречены и о чем беседовали с царем на пиру толковники, чем питались, и как был организован быт переводчиков на острове Фарос. Что же касается методов осуществления перевода, технологии вопросов творческих – они не были ему близки, да и вряд ли представляли большой интерес для неспециалиста. Эти вопросы были целиком в ведении Деметрия Фалерского, который в годы руководства Библиотекой не только разрабатывал методологию перевода, но и занимался практической работой по выявлению подлинных и подложных текстов среди книг, поступавших в Александрию.

    Профессиональный процесс, видимо, строился таким образом, что вначале каждый из толковников (либо каждая из пар толковников) переводили свою часть текста независимо друг от друга, после чего результат ежедневной работы сверялся, корректировался, и после одобрения внесенных изменений текст переписывался набело. При этом разбиение всей группы толковников на пары представляется более правильным и рациональным, нежели перевод в одиночку – поскольку при этом многие разногласия и сомнения относительно правильности переведенного текста снимались уже на этапе чернового перевода. На общее обсуждение выносились лишь затруднения носящие всеобщий, концептуальный характер, которые не могли быть разрешены при переводе текста малой группой толковников.

Возможно также, что первоначально текст начинал переводиться поодиночке, но через весьма непродолжительное время более рациональным было признано осуществлять перевод группами из двух толковников. Вероятнее всего, переводчики были разделены на 35 групп – при этом, общее число толковников, занимающихся непосредственно переводом составило ровное число 70, откуда и проистекает название самого перевода – Септуагинта, Перевод Семидесяти. Два оставшихся толковника, которые, по-видимому, были наиболее опытны, занимались совместно с Деметрием Фалерским сведением всех переведенных отрывков в общий текст. Ежедневная часть «сведенного» чистового перевода зачитывалась вечером перед всеми толковниками. Спорные вопросы разрешались в общем присутствии.

Исследования, настаивающие на том, что Септуагинта являлась на самом деле никаким не переводом, но только профанацией исходного еврейского текста, указывают на следующие трудности, делающие якобы невозможным адекватный перевод, особенно - в достаточно сжатые сроки, сложного религиозно-философского текста, созданного на языке иного языкового семейства:

- отсутствие в лексиконе разных языковых групп значительной части слов адекватно передающих смысл исходного слова с передачей всего возможного богатства оттенков и ассоциаций;

- отсутствие в языке перевода некоторых понятий, связанных со спецификой происхождения и образа жизни народа-носителя языка оригинала, в том числе специфических наименований флоры и фауны;

- невозможность точной передачи ассоциаций и идиоматических выражений;

- высокие требования к квалификации переводчика религиозно-философского текста, а также наличие и разработанность соответствующих религиозно-философских понятий в языке, на который осуществляется перевод.

Все это, конечно, верно. Однако если бы перевод с языка на язык, в том числе и сложных религиозно-философских текстов, был невозможен – следовало бы, наверное, говорить и о принципиальной невозможности выучить язык иного народа и, как следствии этого, - о невозможности людей различных народов, даже и выучивших чужой язык, понимать друг друга. Но это, как мы знаем, при определенных условиях достижимо. Кроме того, запись божественного откровения на иврите также следует признать своего рода переводом с ангельского на человеческий, который едва ли приспособлен для безупречной передачи божественных смыслов – иначе никаких споров и толкований относительно полученных наставлений не существовало бы и в среде избранного народа.

Что касается квалификации переводчиков Септуагинты, то, как известно, «Елеазар выбрал лучших мужей, отличающихся образованием и знатностью рода, которые приобрели навык не только в иудейской литературе, но тщательно позаботились и об изучении греческой. Поэтому они были пригодны для посольства и в необходимых случаях исполняли его; они обладали большими дарованиями к беседам и исследованию в области Закона, стремясь к среднему положению (ибо оно прекраснее всего); они оставили грубость и неотделанность мысли, а также пренебрегли самомнением и своим превосходством над другими; в беседах они были примером для других, как своим умением слушать, так и отвечать каждому должное; все они соблюдают это, желая в этом более всего превосходить друг друга, все быть достойными своего начальника и его добродетели». Если даже таких представителей еврейского народа считать не имеющими способностей к религиозно-философским занятиям – то следует всерьез задуматься о возможности адекватного восприятия иудейским народом данного им откровения.

Относительно языка перевода можно сказать, что, пожалуй, именно греческий в III столетии до н.э. был наиболее благоприятен для перевода сложного религиозно-философского текста, ибо, помимо глубокой разработанности религиозно-философских понятий, имел богатую философскую культуру и огромный опыт общения с иными цивилизациями, включая и изучение их религиозно-философских традиций. Кроме того, греки уделяли должное внимание и внутренним законам самого языка, семантике и этимологии слова, идиоматике - посвящая этому целые произведения. Александрийская же библиотека, под руководством и при участии сотрудников которой этот перевод осуществлялся, являлась первым в истории научным учреждением, профессионально занимающимся словом.

Что же до профанации текста из-за невозможности передать многочисленные смыслы и ассоциации первоисточника и связанных с этим существенных смысловых искажений при переводе, то, во-первых, следует напомнить тезис митрополита Филарета о том, что масоретский текст, представляемый ныне как  образцовый, хотя «и является текстом на языке оригинала», «вовсе не является оригинальным, т.е. изначальным текстом Ветхого Завета». Ибо в III в. до н.э. у евреев просто-напросто не существовало единого текста священных книг, о чем помимо всем известных источников, свидетельствует и текст самого «Письма…», говоря, что избранные толковники в исследовании закона стремились «к среднему положению». Во-вторых, мы знаем о довольно продолжительном времени, когда Закон был вовсе утерян. В-третьих, следует признать, что именно выполненная масоретами работа по огласовке древнего текста существенно сузила круг присутствовавших в тексте ассоциаций, делая многие из них вовсе невозможными. Александрийский же перевод, несмотря на все несомненные сложности чужого языка, опирался на неогласованный, гораздо более богатый смыслами и ассоциациями, - в конечном счете, более аутентичный текст, который в настоящее время существует лишь в сохранившихся фрагментах древних свитков.

Наконец, следует сказать и о том, что перевод, конечно, же не был выполнен в течение 72-х дней. В течение 72-х дней была выполнена лишь явная часть переводческой работы, которой предшествовала длительная и сложная подготовка, в период которой толковники заранее могли обсуждать сложности и проблемы перевода хорошо знакомых им текстов. Под временем подготовки к переводу разумеется достаточно длительный период от даты получения первосвященником Елеазаром письма царя Филадельфа до фактического начала перевода, который включал в себя следующие события:

- время доставки письменного ответа Елеазара Филадельфу;

- время подготовки царских даров;

- время путешествия посольства Аристея в Иерусалим;

- время нахождения египетских посланников в Иерусалиме, в период которого полностью или отчасти производилось изготовление свитков древнееврейских книг, запись которых производилась на пергаменте золотыми буквами;

- время путешествия толковников из Иерусалима в Александрию;

- семидневный пир у Птолемея Филадельфа;

- трехдневный отдых до начала перевода.

Помимо перечисленных выше событий, временем подготовки толковников возможно считать и всю их предшествующую дням перевода жизнь. Последний фактор обусловлен тем, что текст, записанный без огласовок в системе консонантного письма, имеет чрезвычайно высокую смысловую вариативность, и для правильного прочтения и понимания требует фактического заучивания наизусть; при этом запись имеет почти что вспомогательные функции подобно шпаргалке студента-отличника или подсказке суфлера.

Относительно же перевода ровно за 72 дня по числу прибывших в Александрию толковников могла существовать предварительная договоренность как с первосвященником Елеазаром, так и с библиотекарем Деметрием, которые, конечно же, в какой-то степени прогнозировали и планировали продолжительность перевода – возможно, и с целью обоснования его боговдохновенности.

И хотя о боговдохновенности перевода едва ли можно говорить в большей степени, чем о писательском вдохновении, то есть сосредоточенности, подготовленности, интуиции, способности расслышать, предназначенности этому делу и т.д. Но, вне всякого сомнения, перевод был высоко профессионален, грамотен и в подавляющем большинстве случаев адекватен тексту оригинала.

Хотелось бы, однако, привести и еще один довод в пользу того, что перевод вполне мог быть выполнить за 72 дня. Если исходить из того, что толковники вовсе не переводили пророков и не могли переводить текстов, которых к тому времени просто не существовало, то первоначальный состав Септуагинты выглядел, скорее всего, так: Пятикнижие, книги Иисуса Навина, Судей, Руфь, Царств, Песнь песней и Экклезиаст. Возможно, к этому списку следует добавить обе книги Паралипоменон и Иова. В любом случае, объем перевода при этом составляет не более 40 – 45 процентов общего объема нынешнего канона. Иероним же, как известно, перевел и составил толкование на все книги Ветхого Завета в течение 15 – 20 лет. Если же вычесть из этого размер комментариев, то, с учетом фактического объема работы толковников, окажется, что перевод в Александрии вполне по силам было выполнить за 72 дня 16 – 24 толковникам при условии разбиения текста на соответствующее количество фрагментов для параллельного перевода ⁷.

Конечно, это уже в значительной степени домысел. Но если учесть перечисленные выше обстоятельства чрезвычайной компетентности и предварительной подготовки переводчиков к своей деятельности, а также и то, что в Александрии они занимались исключительно переводческой работой, не заботясь ни о хлебе насущном, ни о близких своих, ни даже о записи перевода – то окажется, что их деятельность сводилось почти что к диктовке заученного заранее текста приданным им профессиональным переписчикам Александрийской библиотеки.

Кроме того, этот во многом упрощенный взгляд позволяет показать в реальных временных величинах, что Перевод семидесяти при известном напряжении сил вполне мог быть выполнен в те 72 дня, о которых говорится в «Письме Аристея».

Вот, собственно, и все.

«Письмо…», как выясняется, самим своим текстом в состоянии отстоять историчность описанных в нем событий, если эти события не переносить произвольно в иные исторические эпохи. Как известно, новые времена рождают новые взгляды и мировоззрения – канон устанавливается лишь со временем. И очень часто возникает желание не согласится с историческим документом, свидетельствующим об иных ветвях традиции, которая развилась со временем в несколько другом направлении.

Собственно, письмо уязвимо только в одном – в отсутствии другого независимого источника того времени, который сообщал бы о событиях известных нам из «Письма Аристея». Такое нередко случается с фактами общеизвестными – удостоверять истинность которых современникам нет никакой необходимости и даже кажется глупым. Лучшим и неопровержимым доказательством в этом случае могли бы служить архивы Птолемеев – но они не сохранились. Впрочем, существует еще один документ, подтверждающий, хотя и несколько с иной точки зрения, историю александрийского перевода, и который содержится в тексте самой Библии – «Книга Экклезиаста». Но  это, конечно, тема для отдельного разговора.