“Но это только часть истины. Другая половина состоит в том, что из двух равновеликих величин любая не стоит не только предпочтенья, но и самого усилия выбора. И в секунду рождения человек знает об этом. Но потом порою, в беспамятстве и отчаянье, он выпивает свою цикуту либо прерывает дыхание. Это напрасно, ибо не человек решает, родиться ему или нет. Человек - существо, которому должно не выбирать, но пребывать. И каждый должен пройти весь этот путь исчерпанья возможностей, дабы иссушить и познать не жизнь, а себя, и ужаснуться, быть может, себе в том последнем истинном состоянии - и отбросить вновь и весь этот обретенный ужас либо очарование... У тебя еще долгая жизнь впереди... Почему ты молчишь?”

“Но если путь пройден, а отбросить нельзя... Учитель…”

“Да”.

“Скажите, Учитель... Если это настигает тебя каждый день. Зачем вновь и вновь человек возвращается?.. Ведь смерти, по-настоящему, нет... А этот ужас и величье своей души - способен ли выдержать кто-либо? Может ли человек быть бесчестен с самим собой? Ведь если даже я погружен в ложь - я все равно буду знать, что опять повторится то же...”

“Послушай...”

“Учитель, у нас мало времени. И может быть, когда вы придете опять...”

“Опять?”

“Но мне необходимо спросить сегодня... Стоит ли дело того, чтобы его делать? Стоят ли все книги и споры того, что в конце концов выговаривается? Как постигнуть сокрытое в глубине - если каждый прикован к своему веслу на галере...”

“Погоди, тебе лишь пятнадцать...”

Лет, лет, лет...

...Уже шепотом старик еще раз опробовал голос эха...

...Смерти нет.

Он вышел вовне из помещения, которое больше напоминало оставленный храм, нежели библиотеку. Видимо, прошло гораздо больше времени, чем он ожидал. Солнце давно миновало точку зенита.

Он двинулся наугад, встречая совершенно незнакомых людей, которые, однако, приветливо кивали ему. Старик поспешно бормотал ответную часть приветствия и шел дальше. Несколько раз ему чудилось, что он видит невдалеке мальчика, но всякий раз это оказывалось ошибкой. Только выйдя на берег реки в том месте, где к воде опускалась городская стена, старик решил, что мальчика ему все равно не найти. Он развязал свою котомку с сушеными финиками. Вскоре после еды он, видимо, задремал и проснулся уже ночью.

Все равно ему следовало дожидаться утра, чтобы выйти из города.

У воды становилось холодно. Мудрец плотнее запахнул плащ и пошел к костру, который развела для согрева ночная стража.

Костер сложен был на небольшой площади - скорее, поляне - к которой сходилось несколько тропок. Тех, кто сидел у огня, появление странника не удивило. Они и на секунду не оставили разговора, который, как показалось старику, шел о недавней войне с индийскими племенами.

Согревшись, старик опять начал задремывать - когда по внезапно повисшему молчанию понял, что кто-то из дискутирующих, обратился к нему. Он открыл глаза, и повернулся навстречу вопросу:

- Мне кажется, никто лучше нашего гостя не объяснит, чего больше в сознательном самопожертвовании воина: личного мужества героя или жертвенных традиций взрастившей его земли?..

Он медленно оглядел огненный светлый круг, пытаясь уяснить направленье беседы. Нетерпеливый юноша с коротким мечом по другую сторону пламени шептал что-то на ухо своему более сдержанному товарищу. Кроме воинов, здесь находились двое-трое городских управителей или же храмовых жрецов, а также один и вовсе дряхлый старик в будничном одеянии. Еще какие-то люди сновали в темноте у другого края поляны.

- Я полагаю, что мужество состоит, прежде всего, в верности некоторым принципам, добытым личными усилиями либо воспринятыми от различных учителей. В противном случае невозможно и говорить об осознанности героического поступка. Впрочем, я могу заблуждаться, поскольку мудрецу вовсе не обязательно быть героем.

- Ну, вот, - торжественно улыбнулся автор вопроса. - В следующий раз мы услышим, пожалуй, и оправданье Пиррона, бросившего тонуть в болоте собственного учителя...

- А также - восхваление Аристотелю, шлющему яд тому, кто во исполненье его же учения идет завоевывать всю известную ойкумену...

- Кто же они: достигшие мудрости или отбросившие ее?..

Гость увидел, как живо осветились глаза древнего старика, словно он сам был одним из тех, о ком говорили теперь.

- Наиболее справедливой тут будет оценка самого тонущего в трясине и выпивающего чашу с цикутой...

- Если это на самом деле была цикута...

- И если увязнувший в болоте действительно подвергался опасности утонуть...

- Наш гость, без сомнения, прав...

Только при этих словах мудрец заметил и выделил средних лет воина, который, видимо, и был хозяином тепла и огня.

- Мы чересчур поддаемся эмоциям, забывая, что отброшено может быть все: и мудрость, и мужество, - кроме одной очевидной нам всем истины: смерти, нет...

На несколько секунд все замолчали согласно.

- Иное дело, что всё при этом известно тебе наперед, и приходится мучительно переживать минувшее вновь и вновь, а когда заранее знаешь об ожидающей тебя измене... Но это уже не вина предателя, а участь преданного им...

Опять никто не возразил.

Только те двое, помоложе других, поднялись и отошли в темноту, где, как догадывался старик, укладывали хворост и дрова для завтрашнего костра.

Он прислушался к странному далекому звуку подобному голосу флейты.

Затем кто-то прошептал в темноте:

- Александр... Царь...

Гость обернулся и увидел, что обращаются к человеку, принятому им за начальника стражи...

- Все готово...

Тот улыбнулся и кивнул растерянному и настороженному взгляду мудреца.

- Царь?..

Он улыбнулся опять.

- Выходит, все, с кем говорил я сегодня в городе, смеялись над стариком?

- Они в самом деле смеялись?

- Человек, который встретил меня у ворот, сказал, что жизнь города устроена по моему учению. Я не знаю каково оно - но я всегда ненавидел тиранов. А днем в библиотеке я читал подписанные моим именем свитки. Мне обещали, что все прояснится вечером у костра, где обсуждаются самые важные вопросы.

- Сегодня мы обсуждаем версии и подробности моей гибели. А разве отыщется что-либо важнее в городе, именуемом Город Мертвых?

- Город Мертвого моря.

- Теперь его чаще называют все-таки Мертвым...

- Но только что у костра было сказано: смерти нет...

- А разве это похоже на смерть? Огонь, беседа у костра, фанфары ночной процессии...

- Все же несколько странно. Фанфары ночью... О чем возвещают они?

- О том, что настал час... Один любитель мудрости, который обещал встретить меня в Вавилоне, решил„ что время умереть пришло вновь. Тот костер, что готовят теперь в стороне - он хочет взойти на него.

- И это возможно?

- А ты полагаешь, что только жизнь устроена в соответствии с некими умопостигаемыми принципами? Но точно так же устроена и смерть. Иначе и нельзя было бы говорить о двух равноценных вещах, из которых человек волен выбрать любую... В противном случае, всякий бы взял единственное.

- Выходит, ты знаешь, о чем я говорил с мальчиком?

- Я знаю только, что юноша пятнадцати лет может и не догадываться, что существуют также и жизнь, и смерть после смерти...

- Смерть после смерти?.. И все, кто уже здесь и еще соберутся на зов фанфар - они хотят видеть ее?

- Да.

- И я тоже могу присутствовать, если пожелаю?

- Конечно.

- А... тот человек? Он волен еще изменить решенье?

Царь нахмурился и отвернулся, отдавая шепотом распоряжения старшему из факелоносцев. Дождался, когда тот отойдет, и вновь улыбнулся мудрецу.

- Когда это случилось впервые, и я задал такой же вопрос - он ответил, что его поступок не является предпочтением чего-либо: он ничего не избирает и равно не отбрасывает, речи о выборе не идет вовсе - напротив, он хочет сохранить за собою и жизнь, и смерть, посредством настоящего ритуала возвращаясь в тот круг, из которого выброшен был однажды по чьей-то недоброй воле; в этом нет никакой философии или мудрости - по крайней мере, человеческой философии или мудрости, поскольку единственное достоверное свидетельство говорит о том, что сам по себе человек мало что значит. А возможность выбора исключить следует по той простой причине, что сам избирающий - именно он, не обладает какой-либо самостоятельной ценностью, а - не принадлежащие ему, наравне с прочими существами, атрибуты, как-то: жизнь, смерть, любовь, воля... Вопрос только в том - достанет ли человеку сил подчиниться тому, что выше чьего-либо понимания, а по сему соблюдение установленного ритуала... Впрочем, - оборвал царь свою речь, - это ведь тоже описано в вашей книге...

- Но... Я не думаю так. И не помню, чтобы слышал эти слова от кого-либо прежде...

- Может быть, я чересчур вольно толкую их?

- Не знаю. Я хотел бы обдумать услышанное.

- Да. До церемонии еще остается время...

Странник поднялся и прошел от костра вглубь парка, чтоб помочиться.

Еще было время.

Сквозь листву виднелась река, в воде которой стояла лодка с хрупкой фигуркой согбенного гребца.

Оставалось еще время.

Он понял вдруг, что это утихли звуки, которые первоначально он принял за пение флейты. В нескольких шагах от него мерно и молчаливо прошествовала процессия во главе с празднично одетым человеком на белой холеной лошади. Выйдя из-под сени деревьев, они останавливались у темной горы дров и хвороста со странным сооружением вроде лестницы к венчающему костер ложу...

Старик еще раз оглянулся на реку, юношу в лодке - и медленно двинулся к собеседникам, которые терпеливо ожидали его у догорающего, а вскоре и вовсе ненужного костра.

Все молчали.

Он подошел к царю и тихо спросил:

- Твое имя действительно Александр?

- Да.

- А щит и шлем, что несли во главе процессии - я узнал их - они твои?

- Это мои подарки восходящему на костер.

- Но почему именно костер? Кто назначил или избрал таковую смерть?

- Смерти нет... Человек на ложе прежде задыхается дымом. Он видит чудесные картины, вызванные куреньями, что добавлены в хворост, и забывает обо всех горестях прежде, чем первые языки пламени коснутся его. А потому в памяти всех, кто стоит у костра, человек в огне остается спокойным и радостным, словно нет для него в этот миг ни огня, ни смерти... Смерти нет...

- Этот человек на лошади - он?..

- Нет, он только распоряжается церемонией.

- Выходит, на костер должен взойти я?..

Грянул барабан. Факелоносцы склонили темные булавы факелов к затухающему огню.

- Ты знаешь и сам, - тихо сказал царь. - Но мы встретимся еще. Ты ведь знаешь...

Было странным видеть плачущим навзрыд старика.

- Ты знаешь, возвращение невозможно. Но некоторые заслуживают и это. Это право и это наказание. И мы - я и ты - вновь и вновь станем встречаться у костра...

- Зачем?

- Этот город... Он расположен в таком месте, что никуда нам ни деться... И когда ты войдешь в него на рассвете в следующий раз...

- Откуда вам знать, что тот следующий старик буду я?

- Откуда мы знаем, что светило, ушедшее за небосклон вчера, и то, что станет светить завтра - одно и то же солнце?..

Старик опустил голову и заплакал еще горше.

- У тебя есть какие-нибудь желания?

- Старик медлил.

- Скажи, тот мальчик, с которым я говорил в библиотеке - он будет видеть?

- Нет. Его можно встретить лишь днем в книгохранилище. Но в следующий раз...

- Перестань.

Распорядитель спешился с лошади и, словно бы нехотя, двинулся к освещенной части поляны.

- Перестань. Я же знаю: мальчик всегда, всегда будет оставаться там...

- Тебя оскорбляет такое устроение мира?

- Замолчи. Замолчи... Если ты действительно царь...

- Да.

- Прикажи. Я хочу... Пусть все отвернутся.

G

        Читайте также:

ИГОРЬ ВЕГЕРЯ. ПРОЗА.