Игорь Вегеря - КРИПТО - Полный текст

К Р И П Т О

К Р И П Т О

р о м а н

Если это зима, и человек идет к Пушкинскому не от “Кропоткинской”, а - от “Библиотеки”, он видит: башня, минует: каменный взгорбленный мост - ветер и снег втиснуты им заранее в проложенный на карте маршрут: от станции “М” до условного пункта “19” –

(“Одна тысяча девятьсот...” - так говорит себе человек).

А позже разглядывает картины на стенах, приближая насколько возможно лицо к холсту.

- You see eyes.

Чужую знакомую речь слышит он

(“Вы видите глаза”).

Он не обманут - ни прежде, ни теперь - вот: зримые отчетливо следы кисти, но отступив - словно на рисунке-загадке из детского журнала, он видит опять лица. Прежде всего он различает глаза - там, где на картине лишь пальма, и море, и кокосовый темный орех над белым песком. Только рыбак - в закрытой взору перспективе за горизонтом выуживает из воды невидимую рыбу?

“Утро” Добиньи, “Деревья в парке” Сезанна... Каждым предметом... Небо - за парком, деревья - наблюдают за нами.

Видят и девочку?..

“Руанский собор” - у которого не может не сказать человек вчерашней мысленной спутнице:

- Какие печальные лица у этих башен.

Наугад - ее улыбка в ответ.

- Ты просто придумываешь видимое.

(“...своими глазами”).

Человек совершает очевидный теперь правильный перевод.

Своими глазами он видит: сколько прошло лет... Он наклоняется к уху (ear) девушки, находя ее повзрослевшей:

- Смотри...

Девушка оглядывается - отрывает свой взор от карандашного черно-белого рисунка.

- Здесь совсем не те превращения...

Туристы смеются.

(“Мистер Смит, мистер Смит”).

Молчит и краснеет - и может, совсем не взрослела - девочка: уходит, как шла когда-то по школьному коридору - а мальчик с фотоаппаратом, щелкнув затвором, извлек и проявил пленку, и девочки не оказалось. Значит ли это: было слишком темно? И когда, при каком свете (вчера?) он сказал ей:

“...в Москву?..”

Он вынужден свериться с текстом под рисунком.

(“Метаморфозы - есть превращение и изменение, и переход...”)

И он сверяет себя с каждой новой табличкой на двух языках, и каждый из языков - со своими глазами: “Rainbow under…” - верно ли: “Радуга под...” Или точнее сказать - поверх? - хотя, единственно возможно быть радугой into (внутри, а значит, и - во время) дождя.

Он только оживляет (своими глазами) глаза других, извлекая из той обманной несуществующей вечности, где пребывают они, - их лица плоски и окончательны, и другими не станут уже никогда.

И человек усмехается. И он говорит тому - за (и внутри, и, скорее всего, - над) картиной:

- А ты?.. Это ведь ты - там, в “психушке”, и тебе надкусили, и вовсе отгрызли ухо, а ты нарисовал: тюремный двор, и стены, и этих неживых человечков. Тобой совершен и подлог - наказанье неотвратимо.

И человек заговаривает с другими.

“А ты?..”

А у Матисса в глазнице безымянного покоится яблоко.

(И окна автобусов разрисованы человеческими лицами).

“Или я прозреваю скрытую суть вещей - или ни черта, ни черта в этом не смыслю...”

“Или схожу с ума”.

И человек заговаривает с другими. Оглянуться страшно ему: своими глазами увидеть сегодня ее глаза.

Он смежает веки, присев на музейной шаткой скамье. Но и внутри, в его темном “я” отпечатан черный - негатив? - контур лица.

Совсем не те превращения.

“Мистер Смит...”

Что-то катится по полу и задевает его ботинок: розовый бок яблока...

“Мария?..”

Теперь Равжин видел: женщина казалась совершенно спокойной. Откинув занавеску, стояла у окна, неразличимо сжимая что-то в своих тонких руках.

С-нов вышел на крыльцо.

Неожиданно, с улицы, взглянул прямо в глаза Равжину. Сойдя по ступеням, в несколько шагов одолел расстоянье до флигеля.

Равжин кивнул.

- Я сяду.

С-нов опустился на кровать - скрипнула пружинная сетка.

- Я думаю, ты снова можешь перейти в дом. Не услышав ответа, С-нов усмехнулся.

- Скажи, ты удивлен моему приходу? Ты тоже считаешь меня убийцей?

- Не знаю.

Равжин присел напротив своего гостя.

- Нелепо и дико. Но в сущности - просто... она захлебнулась. Это доказано. Я дал подписку о невыезде.

- И. . . что же дальше?

- Мне необходимо пожить у матери. Могут проверить.

- Прописка?

С-нов коснулся пальцами какой-то тетради на подоконнике

- Но... пусть Мария останется пока здесь. Согласись... После всего, что случилось... Ты не будешь возражать?

- Нет.

- Подожди... Я не случайно сказал: перейти в дом. Я хотел попросить тебя... Мария беременна.

- Мария?

- Это будет не мой ребенок.

- ……………………………..

- Ты удивлен? Экспертиза подтвердила. Впрочем, я знал… Что ты молчишь?

- Так...

- У меня еще одна просьба.

- Я слушаю.

- Ты не мог бы взять на хранение одну вещь?

- Какую?

- Возьмешь?

С-нов вынул из кармана плоский серый коробок. Открыл. Два тусклых красноватых патрона с тупыми головками пуль лежали на дне.

- Это не имеет никакого отношения к...

- Конечно.

- Так - память сердца... Все-таки я опасаюсь обыска.

- Да.

- Ты знаешь, от какого оружия эти патроны? Равжин улыбнулся.

- Ну, герою неизвестной войны... Считай - сувениры. С-нов все еще держал патроны у себя на ладони.

- А на теперешней службе: у вас?..

- У нас нет оружия.

- В самом деле? Собака? Свисток?.. А там?.. Скажи... Там ты убивал?

- ...Мы охраняли воздушное пространство. Они оба посмотрели через стекло во двор.

- Ты рассказывал - служил под английской фамилией. Если не секрет…

- Что?

- Впрочем... Это ведь не отмечено в твоих документах? Верно?

- Да.

- Ладно. - С-нов захлопнул, наконец, крышку коробки, поднялся. - Ты не передумал? Проводишь? С Марией я уже попрощался.

Они вышли на улицу. Пройдя через двор, остановились у калитки.

Женщина глядела теперь на них из другого окна.

- Ну…

С-нов, улыбаясь, протянул руку.

- Подожди. - Равжин вздрогнул от неожиданности. - Подожди. Я хотел еще спросить...

Он замялся.

- О чем?

- ...Так... ты уже уходишь?

- О чем?.. О чем ты хотел спросить?

Но впервые Равжин услышал об этом - когда?..

Он оглянулся: со своим очевидно-огромным теперь животом женщина походила на сонную рыбу, всплывшую вверх брюхом к поверхности стекла.

Итак, беременна...

Равжин представил: дом с чужим кричащим ребенком, колыбельные, мутные, размеченные на порции бутылочки с молоком, и - далее, за окном, - двор с натянутой меж домом и флигелем бельевой веревкой, пеленки, синий (а не розовый) бант детского одеяльца - все, что утаивало объявление, но, может быть, выказывалось неуверенностью, с какой продвигалась вдоль заборов женщина, отыскивая нужный ей дом.

Можешь вернуться... Я думаю... Можешь опять перейти...

...дом, куда станет входить он реже и реже...

Долго объяснялась со старушкой на противоположной стороне улицы... Как мне найти?.. Пройти?.. Дом… Равжин... Точней, наверное, Смит... Равжин-Смит? Так вот же... Равжин отступил даже вглубь комнаты, хотя, и обернувшись, женщина все же не могла увидеть его.

Впервые: по тропинке меж черными размокшими огородами. Помедлила у калитки, быть может, опасаясь собаки.

Их устроил бы даже флигель.

Она объясняла - обогнув дом, вдавив кнопку звонка у входной двери. Но - и: хотелось бы снять гараж. Поблизости. Будто знала: Равжин ни в чем не мог им отказать.

...как улыбнется, смутившись, и запахнет Мария халат - и младенец ткнется обиженно в прикрытую грудь...

А насчет флигеля...

Равжину вспомнились три последние дня.

Реже и реже...

Придя с работы, он не входил даже в кухню. Кое-какие продукты хранились во флигеле. Он доставал электрическую плиту. Бросал на сковороду кусок сала, три освобожденных от скорлупы яйца.

В доме гас и вспыхивал свет.

Кухня и ванная... Он представил расположение комнат - словно издалека, словно то был чужой, недоступный ему дом...

Чтобы не бегать вам через двор... Правда, удобства...

Он ни в чем, ни в чем не хотел их стеснять.

Умываясь на улице, Равжин видел, как прошла мимо и остановилась у калитки Мария. И когда ужинал, включив радио - в той далекой стране продолжались столкновения на границе, два самолета-разведчика нарушили воздушное пространство - хлопнула снова входная дверь.

Окно дома сникло и вновь осветилось - неверным синим огнем телевизора. Он подумал: а сообщат ли о самолетах-нарушителях во “времен”ных новостях?.. “Вы слухаетэ... Знов два швыдкых катэра атакувалы в залыви амэрэканськнй танкэр...”

Он повернул ручку настройки: там, та страна не имела морских либо других водных границ.

С-нов не возвращался.

Вот что оказывалось неожиданностью для Равжина: все знал, слышал. Но занимало его совершенно иное: другая страна...

Шел и видел - когда же? - толпящийся у гаражей народ, машину с уснувшей мигалкой.

Когда же впервые? - мать одноклассника:

(“А у Сергея сын”.

“Второй?”)

Все-таки Равжин помнил и одноклассницу: беременная - когда? - она шла навстречу ему через парк.

(“Почему?.. Первый. Сергей Сергеевич”).

От той женщины -

("Теперь нас трое...”) –

смущенной и убегающей: а ты-то причем? -

(“Я ведь тоже Сергей”.

“Ну... заходи... как-нибудь...”) -

услышал: совсем молодую... что делается... девчонку… убили в гараже...

Или, случайно выхватив из толпы, - еще раньше: а ты не хочешь купить машину? Почти даром.

И Равжин подгонял под известное те распадающиеся слова: полторы тысячи... впрочем... два трупа... возни... полгода в запертом гараже... обивку менять... Это теперь - зная, вспоминал Равжин: “И вот он ее этим самым... проводом... электричеством...” Бред... В сущности, доказано... Аккумулятор?.. Розетка?..

Уже по своей улице - шел и не замечал. А может быть, как раз доставали из машины ее?.. Шел и думал: другая страна ... Розовая - откуда? - гвоздика в почтовом ящике...

Женщина глядела на цветок и Равжина из окна.

Обменялись ролями?.. Тугой высокий живот. Почерневшее вдруг лицо... Несчастный случай? Авария?.. Когда ее доставали потом... из-под колес. Словно бы притворилась - ни ссадины... И - что?.. Что будет теперь с ним?.. “Всего-навсего черномазая. Мистер Смит!..” Ему сказали (и то был приказ): “Ящик тушенки, ящик галет...” Но ведь она никогда, никогда... “Вам приказано, рядовой Смит! Это голодная страна. Рядовой Смит!.. Даже их знаменитый, черномазый из черномазых, - помнишь? - говорил так: “Если...”

- Но... Я хотел бы еще спросить...

- Да.

- Вот о чем...

- Я слушаю.

- Хотел бы спросить...

- О чем?.. Рядовой Смит!

……………………………

- О чем?.. О чем?..

- Как ее звали?

...Потому что это будет не мой ребенок, повторил С-нов.

Он огляделся. Студенты, взвалив на плечи штативы, с приборами, замкнутыми в деревянных футлярах, разбредались по пустырю. Над колышками, вбитыми в землю, прилаживали треноги, вращением винтов улавливали пузырек уровня - упираясь в сферическую поверхность стекла, тот соскальзывал к краю. И, прислонив к окуляру глаз, исчисливали двухмерный опрокинутый мир. Плоские - куст, дерево; студентка удерживала вертикально полосатую пограничную рейку.

С-нов опустил руку.

(“Проделайте и такой эксперимент: отвернув градусов на тридцать прибор, посмотрите вновь в окуляр - куда девалась вся прежняя ваша объективная реальность?”)

Большой и указательный пальцы были по-прежнему сомкнуты в кольцо, глядя через которое, С-нов имитировал поле зрения оптической трубы.

Девушка кричала что-то пареньку, склоненному к лимбу теодолита.

С-нов открыл второй глаз.

...по-прежнему - словно ее проецировали на экран из невидимого С-нову пространства.

Глаз и глаз, сказал себе С-нов. Что достигается совмещением двух как минимум независимых стрел координат. И приближаясь к объекту, ты неизбежно минуешь ту точку времени, за которой... Заглядывание за угол... Кривой пистолет... способа, позволяющего измерить расстояние...

С-нов обернулся.

...либо по углу и объективному базису...

Черным тенью мелькнуло… Доберман-пинчер прыщавого студента.

Не существует... иначе как по разнице во времени прихода сигнала...

То есть?..

...даже обняв женщину, когда кажется: наконец, вы одно - ты все равно запаздываешь к настоящему. А тот объем, что вылепливаешь своими же пальцами и глазами, он...

С-нов подумал опять о девушке. Как ее звали?

...он, объем, есть лишь соприкосновение прошлого и прошлого. И это все, что происходит в любое мгновение с вами. Но: что происходит тогда с самим прошлым?..

Он вспомнил: больничная дверь в огромной, с пластинами матового стекла, деревянной раме, что выгораживала кабинет из тупика коридора. Женщина в белом халате просила мальчика подойти. В стороне, на кушетке сидела мать. “Что же, посмотрим”. Мальчик расстегивал штанишки - они сползали, старательно удерживал их - но врач оттягивала резинку его трусов, и упругое замкнутое кольцо сдвигалось вниз, вниз. Он оглядывался - на стену гладкого матового стекла. Или, быть может, как раз неровность, рельеф некоего абстрактного рисунка на поверхности делали барьер непроницаемым? И позже С-нова всегда останавливала стыдливая скрытность задуманного прозрачным материала: словно бы там... - даже прилепленный наскоро чистый лист кальки.

“Неужели у девочек тоже?”

Мать заговаривала с женщиной.

А он знал: то же, каждый окажется и по другую сторону стекла - резинка, бесформенно обвисшее на коленях белье... И ожидая на лестнице мать - ведь не исчезла очередь: кто же, вычислял С-нов, кто увидит ту девочку: мутным пятном все резче проявляясь в стекле - прочь, прочь...

(Как звали ее? Без имени. Бесполезно.)

“Ты ведь большой уже мальчик...”

Они возвращались из больницы через весь город – вдоль заборов заводской незнакомой окраины.

“Ты должен знать...”

И когда, год или два спустя, уже вместе с одноклассниками, ехал той же дорогой на экскурсию, он ощутил вдруг – с чего бы? - тайну в себе – в смутно угаданном чередовании за окном: площадь, стеклянный короб кинотеатра. Но...

“Известны и случаи, когда дети рождаются...”

...и лишь при виде копоти, грязи, дыма - совершенно определенно: белый матовый стыд...

“...Или еще: заяц бежит по лесу, его останавливает волк. Ты куда, косой, сломя голову? - Да вот, медведь вырывает, у кого болтается больше двух. - Тебе-то чего бояться? - спрашивает. - Ага... Он уже после считает...”

“...А вот послушай такой: подходит мужик к мужику. Спорим, - говорит, - что у нас вместе их пять, а не четыре. - А у тебя одно?..”

Но всего страшней медосмотр - женщина (опять и всегда женщина) в белом халате.

“Опусти, опусти...”

И почти сразу:

- М...м?.. - озадаченно глядя на шрам в паху.

И - еще более:

- М...м?.. - крашеными острыми коготками впиваясь в твой от холода сморщенный мешочек.

Шепотом, пока не приблизился никто из одноклассников, ты проговариваешь диагноз.

Женщина медленно вписывает слова в медицинскую карту.

- Можно надеть?

- Что?.. Да, конечно...

И когда С-нов намеревается уже отойти в сторону:

- Ты знаешь, что?..

(“Это будет не мой ребенок...”)

Будет или нет?

Не мой.

Еще до очереди в матовый кабинет... Мать убеждала: операция. На каникулах. После второго класса. И требовалось лишь объяснить: зачем? Ведь С-нов не болел, и это не было операцией для жизни С-нова.

И требовалось объяснить: потом (когда вернешься домой? в школе? всю жизнь?) лучше говорить: обычная грыжа. Собственно, С-нов мог подбирать любое название - для шрама, так схожего со следом удаленного аппендицита. Мать только советовала: не говорить об этом...

О чем угодно: наркоз, оборванный на слове "пять" счет, и – пускай - холодные белые люди над ним. Но не осталось никакого зримого образа - лишь: больничный коридор, стены, расписанные картинками сказок: колобок, а навстречу - заяц, и волк, и медведь; столовая, комната для игр, где дети - как звали их? все без имен - собирались в группки, и кто-то двигал большие шахматные фигуры на невысоком столе.

...Один и один.

И даже в палате:

“А что это делали тебе?”

“Ты знаешь?..

...Вот что, оказывается...

(Это важно не мне).

...страшило в итоге С-нова: не сам огорчительный результат, не процесс, предположительно оборванный в будущем - а этот определяемый взглядом и - стыдней и вернее - различимый на ощупь недостающий элемент. Пальчиком, ноготком, впиваясь... Рука Марии, медлившая на нечувствительной вывернутой наружу полосе шва. Но и соскальзывая вниз: пальцами, взглядом - не могла досчитаться: один, раз...

(Недостает не мне, а другим.) -

Другой, и может более даже – любой другой женщине, что не примет, а отвергнет по этой причине любовь С-нова.

И накануне свадьбы он подошел к матери:

“Я должен сказать Марии?..”

“Ну, если вы действительно любите друг друга...”

Да. Да. Да-да. Это проговаривалось как теперь несущественное.

“Многие берут детей из детдома. К тому же, известны случаи...”

И все первые месяцы С-нов как бы ставил и длил мучительный эксперимент.

“Ты ничего не делаешь?” - задыхаясь стыдом и неуместностью (расчет, а не страсть) полуночного шепота.

Но самого С-нова ни о чем, ни о чем Мария не спрашивала.

И С-нов раздваивался, две одновременные системы координат равнодействовали в нем. А если совпадали они, смещаясь незначительно, и было возможно смещением пренебречь, всё обращалось плоским: куст, дерево - изображенным и выдуманным.

Дерево? Куст?

Опасаясь достоверности неизбежного знания, он как бы передавал себя добровольно в чужие руки. И: что ответил бы он на вопрос? - "Я так боялся, так боялся тебя потерять..."

То могли быть руки (и вопрошающие глаза) только женщины.

(“Знаешь ли ты и это?”)

А если...

...в ее руке была рейка, и потом - уже лист бумаги: с переписанными женско-неженским почерком цифрами.

...тогда так и говорилось: “Что же мы делаем? Ведь я не женщина...”

И всё принималось, и всё было бы принято на веру и всерьез - не существовало никаких доказательств либо достоверного следа для С-нова.

“Что же мы делаем?..”

И следа памяти не останется.

(Растеряно держал Марию на руках.

“Куда?..” -

Прочь - от всяких следов -

“...с этого нового дивана?”)

Как подтвердить (опровергнуть) ощущение, сверяясь со словом же: книги?..

И слова не скажешь, и не спросишь потом. А всякое действие опознания прошлого в будущем - суть действие иное: с самим собою, против себя.

В молчании - друг против друга - на темной больничной лестнице. Страшась собственного ответа (“Я так боялся”), а более даже - ее вопроса.

(“И зачем, зачем оказалась в больнице Мария?”)

Если возможно спросить...

Но - о другом - бесцветно и тихо: сегодня в больницу приходила немая.

(“Не мой, не мой...”)

Та девушка, вспомнил С-нов, что жила когда-то по соседству с Марией.

Не мог назвать имени.

...И не слышал более слов. Сложив лист с цифрами, студентка передавала его пареньку...

Одна только и понимала: в шипении, клекоте угадывая слова.

В несуществующем больше поселке.

Не существующая?

В третьем лице: она.

“Не женщина?..”

И значимы оказывались теперь не слова. Истинность слов подтверждалась и невысказанной (словами) правдой о С-нове. Скажи Мария прямо обратное, а С-нов поверил бы и ее лжи: "Не девушка" (“Я просто люблю тебя, и ты не обязан...”) - ее как раз устроило бы - или: только любую другую женщину? - услышать:

(“Ребенка не будет...”)

Бесследно?..

Знала, наверное, еще от матери С-нова: дело не в ней, а в нем - если любила С-нова мать, а он - эту женщину. И больничной немотой только уславливались о невысказанной, определенности.

...Но тогда - не было и настоящей измены? А то, что молчанием приучала Мария С-нова: “Ребенок наш” - означало: ей безразличен и настоящий отец. И не в том ли, говорил себе С-нов, и состоит секрет материнства: просто природа вложила в женщину гораздо большую потребность в любви, а лишь ребенок и обеспечивает пожизненную взаимность. И даже обнимая: “Люблю” (“только тебя") женщина любит, быть может, лишь будущую вечную любовь ребенка к себе. Выходит, в любую из тех секунд думала Мария не о другом (не о мужчине)? И это могло бы успокоить, и успокаивало С-нова: какая разница - не бывают никогда связаны пуповиной отец и…- если бы... изменив однажды, в каком-нибудь пустяке, знал он, не изменяли во всем.

Срывание всех и всяческих... Нагота... Которая не есть ли одновременно обнажением души? И только пожелай - все тайны, подумал С-нов... Скажем... - обратив окуляр в окно дома напротив.

“В окно женского общежития”, - смеялась студентка. – “Ведь ты, - (как звали ее?) - разрешал оставлять приборы в комнатах...”

Мог ли не знать С-нов? Он угадывал утром, перебирая по журналу фамилии: присутствует, присутствует - по обрывкам фраз (уловленное ухом: “Раздевание на “бис”), по взгляду, остановленному на купальнике девушки - как бы позируя, удерживала на вбитом в грунт колышке полосатую рейку. А это и есть граница, край, поверхность одновременных для данного объекта событий, состоящих в уничтожении прежних, секунду назад, – а С-нов был уверен: раздевание на “бис” предполагало отсутствие и каких-либо изъянов - поверхностей...

Значит, измена заключена была в нем самом? Не в наготе ее, а только в возможности, прикасаясь к телу иного (как его звали?) мужчины, не обнаружить привычного шрама - и вздрогнуть: не обманешь с этой секунды себя, шепча тайно имя не мужчины, но мужа. Но и - не отдернуть руки (все опять повторится с иным: отсутствие; и не есть ли измена, в конце концов, поиск утраченного?) - ведь тот другой (имя? безразличное ли Марии?), быть может, догадывается, что дело не в нем - ему страшно передать свое семя в грядущую ее неизвестность; и только рукою (только?) мыслимо успокоить, успокоить и заставить - того, того...

Ах, если б - без всяких допущений и “возможно” (ведь ничего ни доказать, ни проверить) - С-нов мог узнать хотя бы...

...Одно только имя.

Он вошел в дом - все еще с чувством некоторой одолеваемой неловкости. Теперь оно не было связано с ожиданием - с этой комнатой, с распахнутой в нее дверью, собственными неуверенными жестами и словами, которые растаивали на пороге...

Он легко постучал. Услышав невнятный звук голоса, тронул дверь.

...И - чуть громче:

- Да-да.

Выговорить какие-то слова?.. К тому же, его просили... Именно просьба причиняла Равжину неудобство сейчас.

Он смелее толкнул дверь.

Никаких неожиданностей...

Женщина у окна.

Беременная.

Мария.

Она повернулась к вошедшему.

Равжин молчал.

- Ты знаешь, что С-нов под следствием?

- Да.

- Это какой-то кошмар... Ты можешь мне что-нибудь объяснить?.. Он не хочет, чтобы я была с ним. Скажи, ему так легче сейчас?

Она опустила руки, которые держала до этого у груди - маленький рыжий клубок мягко ударился об пол и покатился, вытягивая нить. Равжин увидел: узкая шерстяная полоска, две теплые деревянные палочки в руках женщины.

- Я только начала вязать ему свитер. Набрала петли...

Равжин наклонился, чтобы поднять клубок. Передавая его Марии, пальцами коснулся ее руки.

- Что это? – спросила она, указывая на серый коробок в кулаке Равжина.

- Это?.. - Он машинально откинул легкую картонную крышку. - Так, память сердца, - проговорил чужими словами.

Что-то, в самом деле, связанное с детством, почудилось вдруг ему: запах навоза и опилок?..

- Это патроны? Откуда?

В самом деле… - если спросить об этом всерьез? Вызвать повесткой и спросить?

- Скажи, это правда?

- Что?

- С-нов говорил: ты воевал... В Афгане?

- Я служил в инженерных войсках. Здесь…

Как объяснить? Никакого отношения к... Впрочем, никто не станет допытываться. Разве что...

Он огляделся: рубаха С-нова, расстеленная на кровати. Мария собирала ему узелок? На полу - его тапки, его книги на подоконнике.

...Разве что - С-нов:

(“Ты убивал?..”)

Но как много оставалось в комнате от самого Равжина: ковер над кроватью, английская картинка на стене - где неподвижный рыбак в лодке; и: то утро, то вечер, всегда - и утро, и вечер, сменяя друг друга в зависимости от угла зрения… Ракурса... Две четверти... три... четыре четверти... И даже белая мраморная рыба на шкафу - с красным стеклянным глазом и упрятанной внутрь электрической лампой. Мальчиком Равжину оставляли ее слабый ночной свет, но, просыпаясь, он вскрикивал: хищный взгляд ночника, изгибы электрического провода казались змеей, скользящей к его постели.

Мама!..

Резко хлопнула форточкой женщина.

- Свет!..

- Что?

- Выключи!.. Снова летят...

Он почувствовал, как согнулись непроизвольно в коленях его ноги, рука сжала никелированную спинку кровати и бесполезно, бесполезно потянула ее - заблокированную - к себе... Две сверкающие плоскости крыльев, неубранные отчего-то стойки шасси. Чуть в стороне от не сдвигаемого перекрестия окуляра... Подумалось: муха, обычная муха, летящая тебе в лоб (ракурс ноль?), так напоминает силуэтом штурмовик морской авиации.

Удар о стекло.

Невозможность остановиться... Мутные точки от расшибленных насекомых, которые размазываешь мокрой тряпкой по лобовому стеклу...

Он расслабил, наконец, усталые пальцы, шевельнул языком во рту.

- Что с тобой? - спросила Мария.

- Это жук.

- Да.

- Майский жук... Мы ловили их в детстве...

Она опять отвернулась к стеклу. Не глядя на Равжина, сказала:

- Это правда, они выводятся из могильных червей?..

Стояли в сумерках комнаты.

Потом Мария спросила:

- Ты веришь, что это действительно С-нов?..

- Что?

- В его гараже нашли мертвую девушку.

…………………………………………….

- Нет, подожди. Не отвечай. Я просто устала. Не нужно было и спрашивать. Я почти не спала эти дни... Где-то выла собака.

- Да.

- Скажи, у тебя никогда не было собаки?

- Очень давно.

- А мы держали всегда... Однажды отец привел пса из пивбара. Купил у кого-то, а утром тот пришел забирать.

И - после паузы:

- Включи, пожалуйста, свет. Знаешь, это так напоминает наш дом... Двор, комнаты... - Мария сделала невнятное движенье рукой. - Скажи, ты сегодня работаешь ночью?

- Нет.

Она подошла к кровати, завернула едва начатое вязанье в рубаху С-нова, убрала в шкаф. Равжин подумал: доставала, чтобы снять мерку.

- Я хотела спросить еще...

- Да.

- Ты не мог бы переночевать в доме? Мне страшно... Когда-то с матерью я вот так же ждала брата. Самое ужасное: знали, что уже не придет. У матери была знакомая старушка. Гадалка...

- Хорошо.

Он отвернулся - невольно наблюдая в полированной плоскости мебели, как женщина, не снимая халата, скользнула под покрывало неразобранной постели, затихла, уткнувшись в подушку.

Равжин взял с подоконника книгу, придвинул к себе стул.

Мария на секунду приподнялась на кровати:

- Я усну - ты потом уходи...

- Да.

Рыбак на стене смотрел в гладкую плоскость воды.

Вот так же сидела, наверное, у его кровати ночами мать...

Да нет же - мать всегда опускалась на край постели, он помнил ее тепло, прикосновенье руки. Не так, как теперь он сам - на стуле, у окна, листая случайную книгу... Мать читала ему о мышонке Пике и Оранжевом Горлышке. Но это вечером. А ночью только гладила, гладила его руку, которую он нарочно выставлял из-под одеяла. И просыпаясь, удивлялся - как могло исчезнуть, перемениться все? Уже проваливаясь в сон, Равжин крепко сжимал пальцы матери. “Спи, спи”, - шептала она. И вот, и вот...

Все-таки оставалась та же комната. Он еще раз проверил себя: ковер, картина, немая белая рыба... Равжин - чужой - у окна... Какая-то женщина с натянутым до подбородка покрывалом на его детской кровати. Днем он встречал ее во дворе; она полоскала, затем вывешивала на улице полотенца и рубахи, свои халаты и брюки С-нова. Равжин сталкивался с Марией на кухне. Вдруг оказывалось: на веревках под низеньким потолком развешивалось все то, чего не хотела выносить Мария на улицу. Он видел, как смущалась она, сдвигая, стаскивая с веревок мокрые тряпочки, меж которых лавировал, пригибался смущенный же Равжин... А вечерами его приглашали смотреть телевизор. Мария и С-нов высвобождали для него место на диване. Но Равжин устраивался на стуле, в стороне - и без того не чая поскорее уйти. Какой-нибудь случайный жест, движение руки, взгляд, которыми обменивались С-нов и Мария, вдруг опрокидывали его - он здесь чужой: меж этими двоими существовала связь, которой он не умел объяснить рационально, но она (связь) вовсе и не полагалась на опыт Равжина - то есть, существовала помимо любых объяснений и слов. Дождавшись конца передачи, он уходил, он желал им спокойной ночи. Мария приподнималась на мгновенье с дивана - отдельная, высокая, бледная.

Теперь - на его детской кровати: отвернувшись к стене, подтянув к животу колени... И с той же очевидностью, с которой час назад ему открылась беременность женщины, Равжин подумал: нет, ничего нет...

Ему вспомнилось вдруг, как впервые мальчиком он оказался вне дома. Летом после первого класса его отправили в пионерский лагерь. Мать писала два, даже три раза в неделю. Равжин получил пять или шесть писем. Писала: страшно скучает, он снится ей каждую ночь - но дома ремонт, дома грязь и вонь краски - как раз строился флигель - и уж лучше, наверное, ему там... Вспомнилось, как вцепился он в мать, когда та приехала, на выходной вместе с другими родителями - и те, другие, смотрели на них, а Равжин хныкал: “Забери. Забери меня отсюда”. Мать беспомощно оглядывалась кругом. А он представил - нет, не длинные пустые дни, где дышать ему в одиночестве целебными однообразными соснами, не вечера после кино (два огромных прожектора освещают вход в корпус, и комары, и очередь у умывальника) - представилось: он проснется опять в чужой комнате на десять или, быть может, двадцать человек - все спят, он открывает глаза: где это? Слабый утренний свет проникает, цедясь, сквозь светлые шторы. Равжин зажмуривается. Но - те же, белые с черным, стволы березок на желтом полотне штор: зеленой краской - сколько ни закрывай глаза - кудрявятся у самого потолка.

...В книге нарисованы были женщины. Веселые и печальные. Женщины сидели и стояли. Каждая - прижимая к груди младенца.

Мария спала, отвернувшись к стене. Или - стараясь уснуть. О чем спросила она: была ли собака у Равжина?.. Задать вопрос - значит, уже допустить. Была или нет? Он помнил смутно: желтого или коричневого пса - овчарка или дворняга - скорее: ни то, ни се. Почему-то по кличке Жек, а не Джек. Пес сорвался с цепи, и до вечера, пока не придут взрослые, волен сопровождать мальчика, в тяжелых резиновых сапогах бредущего вдоль заборов. "Жек, Жек..." Пес защитит Равжина от кого угодно. Но... Улица пуста. Ни души. Накрапывает дождь...

Но: ответил ли Равжин на вопрос женщины?.. На: допускаешь ли? веришь ли ты?.. что С-нов?..

Равжин перевернул еще несколько страниц... Джоконда... Автопортрет... И далее - среди всех мадонн с младенцами (в сущности - с одним и тем же мальчиком) на руках - женщина, вольно уснувшая без одежд... “Какими глазами, - успел прочесть Равжин, - взглянет она?..” Страница вырвалась. Равжин отложил серый коробок на подоконник... “Какими глазами взглянет она...” - если: что?.. Он снова раскрыл книгу и нервно листнул от начала к концу. Мелькнула - тоже обнаженная - негритянка под пальмой... Равжин вернулся назад: автопортрет, мадонна... “...она... эта женщина, когда подымет свои веки?..”

Ему сделалось страшно. Если подымет? - ..., допустить?.. Вспомнился: очерченный мелом круг, которым - лишь полосой - отгорожен был Равжин... Поднимите мне веки... И они - эти черные с некрашеными деревянными макетами автоматов в руках... Короткими перебежками к дому... Сжимая круг... И дворник (“Имя?” - “Мы называли его Иван”) - выкрикивал черные невразумительные команды...

...А если ей уже не поднять век?.. Черных - под вечной зеленой пальмой?..

Женщина на кровати шевельнулась.

Выстрел... Горячая - остывающая? - гильза. Почему-то от патрона к мелкашке... Запах - опилок и навоза… В детстве он отыскивал гильзы на ипподроме, чтобы, начинив серой, бросить в костер...

Так вот, значит, что допускал ее осторожный вопрос: воевал ли ты? - или - прямее и жестче: ты убивал?.. - эту черную, без единой кровинки на теле, женщину: с остановленным взглядом, которая словно легла на дорогу притвориться и испугать?.. Какими глазами взглянут на нее эти белые?.. Ее веки, коих больше не поднять, либо - не закрыть? Медные пятаки - а они так и не решились коснуться: чужими сравнимыми величиною монетами - дабы... Зачем?.. Дабы не дразнили, выпирая из орбит, ее глаза – равно как и горб под белым покрывалом (саваном?), которым накрыли ее – такие же черные, подъехав на машине с мигалкой - со своим английским не оксфордским: “...Вы?.. Мистер Смит?..” А на самом деле - не горб, а (черный - чреватый смертью?) живот.

...И оставалось одно: невозможность остановиться - уже никогда - в разогнанном (“С какой скоростью, сэр?..”) автомобиле, включая твои беспомощные, но удлиняющие тормозной путь, семьдесят килограмм, а также совсем уж ничтожный, сравнительно с прочим, вес, которым успеваешь подумать и ужаснуться - однако же, о себе, о своем будущем: “Неужели? С этого мгновения?.. Навсегда?..”

…………………………

Или ее вопрос допускал совершенно иное: на неизвестной войне (а она назвала Афган...) тебя тоже могли убить, и теперь, если честно - без притворств и обмана - в этом мире (скажем: за окном - по обе стороны стекла) на самом деле давно нет тебя?..

...Он назвал свое имя.

Теперь, лежа в постели, С-нов мысленно повторил его.

Не оставалось более жалости к себе, обиды на других. С-нов не принял бы сейчас и мысли о самоубийстве: повеситься или застрелиться? повеситься или застрелиться? Либо - не оглядываясь, уходить от настигающего тебя поезда: у далекой наугад выбранной станции, чтобы не знали долго (в дальнейшем: опознан по фотографии), что же случилось с тобой - лишь в последнюю секунду, когда ничего не изменишь, - увидеть на миг сумасшедшие глаза машиниста.

Выхода, по-прежнему, не было. Он назвал свое имя. Отныне все, что случилось между некими мужчиной и женщиной связывалось с ним, со всей его прошлой и будущей жизнью.

С-нов поднялся с постели. Сделал шаг к пустому (лишь магнитофонная кассета в футляре) письменному столу. Мельком взглянул в окно. Там, внизу - шли и шли...

...Но почему - имя?

Они ни разу не спросили его: почему?

Мужчина и женщина (не муж и жена) едут ночью вдвоем в автомобиле.

С-нов хотел бы сказать: потому что это будет не мой ребенок... Однако, таковой была мотивировка изменены, которая для них не нуждалась в объяснении, - но не смерти. Мотив его личной субъективной реальности, где важны не события, а отношение к ним. Клеопатра предавала возлюбленных смерти, дабы исключить саму возможность измены.

Но и со смертью все, казалось, достаточно ясно.

А от имени легко переходили к другим вопросам: первая встреча? Знакомство?

...В самом начале весны... Да. Он вошел в аудиторию - потому что их преподаватель был болен.

“Видимо, вы представились?”

Он вошел и назвал имя. Он уверен: никто не запомнил.

“Совершенно уверены?”

Он мог представиться любым из имен. Одно практическое занятие - академчас.

“Все же вы не сделали этого?”

То есть?.. Впрочем, было бы любопытно - войти в аудиторию... Или - слегка дурачиться, выпутываясь из ситуации, где есть имя и имя... Нет, это вы ошибаетесь - следует помнить имена преподавателей.

“Но: ваше настоящее имя?”

(Он ответил, и это было записано и проверено.)

Он представился и назвал тему занятия. Кто-то пошел за таблицами.

Но: ваше семейное положение?

Но: дети?..

С-нов выдал задание на вычисление и сел к столу. Раскрыл журнал. Сосчитал присутствующих по головам.

Затем встал и прошел в конец аудитории. Глядя в их затылки: невидимый, не говоря ни слова - суровый и требовательный… Если бы в самом деле знал С-нов, как учтены всякое его слово, любой жест.

С-нов покосился на студента в последнем ряду; не обращаясь к расчетам, тот тянул на листе изогнутую карандашную линию...

Каким - ведь каждый выстраивает другого по точкам, словно мозаику, - возникал в их головах С-нов?

Он ничего, ничего не хотел знать о любом из них.

Он опять взглянул на студента, который и не думал учиться. Карандаш замер, секунду помедлив, сделал еще изгиб, и С-нову захотелось накрыть лист ладонью. Обнаженная женщина - быть может, укладывая волосы - легко коснулась руками затылка.

Студент сложил лист и тронул им плечо сидящей впереди девушки. На секунду мелькнуло ее (“Ее? Уверены ли вы?”) лицо. Затем - пожатие плеч? невнятный смешок? Она или нет? – невольно сравнивал силуэты С-нов: студентка обернулась (еще раз!), чтобы вернуть рисунок.

С-нов возвратился к столу.

Обнаженная со спины.

“Тогда? В первый раз?”

Она или нет?..

Пожалуй, следовало все же умолчать. Тщательно обдумывая... Нет... Скорее - лишь символ. Вот именно...

С-нов вспомнил; он вернулся к доске. Они все (все студентки) сидели, словно обрезанные по грудь крышками столов. Можно было приладить изображенье к любой из них. Да, именно перенос... Если угодно: ...осенью он был на курсах повышения. В другом городе. Никаких условий... Так вот о чем это он... Там жили две семьи студентов. На том же этаже. Вечером парни плескались в умывальнике. Они совершенно раздевались; соединив шлангом распылитель и кран, поливали друг друга. Вот... и подумалось... Я не сказал: их жены в умывальнике стирали, мыли посуду... Подумалось: быть может, эти женщины тоже... Простой перенос... Все-таки на листе изображена была женщина. Конечно, спиной к наблюдателю... А студентка... (“Вы не хотите назвать ее имени?”) Да... эта студентка не выделялась ничем... Кроме...

(“Да, я вас слушаю...”)

Это, видимо, не имеет никакого отношения к... Но рисунок предназначался ей...

С-нову как бы показали достаточно удаленный и оттого плоский предмет. Взгляд без подробностей, в энной степени приближения: когда выходила она в коридор, а до этого - лицом к нему - шла положить в общую стопу и свою работу, а до этого - сидела, и С-нов видел только ее глаза, нос, губы, грудь; он пытался соединить живую ее плоть с изображением: на переходе из затененной аудитории в солнечный коридор фигура девушки проявилась на секунду сквозь платье, но - заслонили, оттеснили ее, вначале перекрыв свет, а затем - и само поле зрения...

Другая же – “синий чулок”…

(“Вы о ком? Другая?”)

И С-нов тоже переспросил тогда: “Синий чулок? То есть?..” - у той, что представляла таким образом...

(“Выходит, вас познакомили? Кто?”)

…таким образом искаженно представляла Марию – прежде чем она вошла сама: румяная с холода, высокая – или так показалось ему? – в особенном каком-то синем пальто. С-нов поднялся навстречу с продавленной сетки кровати – пробормотать имя…

(“Имя потерпевшей?”

“Нет.)

Он только хотел пояснить: то, что узнаешь о человеке в первую минуту, как бы определяет... Будущий мотив... А именно…

С-нов понял: он начинает проговариваться.

…Тем более – доверясь чужим словам, он ожидал совершенно иного. Вдруг: высокая недоступная – она, он – сидящий на продавленной сетке кровати. Вот: схема дальнейшего. В сущности, только оптический обман... Если, к тому же, отбросить каблуки - то есть, нет - снять нежно: туфли, чулки...

(“О ком говорите вы?”)

И совсем уже близко: отворив шкаф, отыскивал среди белья Марии улики. (Но следовало молчать перед ними, дабы не выдать себя.) Что именно? Номера телефонов? Что-либо противозачаточное? Ибо - если: "Это будет не мой ребенок..."

И С-нов нашел, хотя равно мог ничего не найти - нечто двойственное, одновременно назначаемое для предохранения и леченья бесплодия.

Несовпаденье…

Обман...

(“Я хочу уточнить: вами названо имя...”)

С-нов подумал: имя Марии?

Нет.

Совершенно ответственно: лицом к лицу, босиком - С-нов заявляет: поверх головы Марии он мог видеть и эту комнату, и - когда были раздернуты шторы окна - это небо, и далее - часть города на холме...

Обманывало само положение.

С-нов поднялся с кровати, скрипнула сетка. Мальчиком он подкрадывался ночью к двери этой спальни (тогда родительской, позже - его и Марии) - на цыпочках, по пути в туалет.

...Совершенно ответственно: была меньшего, чем сам С-нов (легко проверяется по анкете) роста.

Он сделал несколько шагов к окну - успокаиваясь, обдумывая каждое следующее слово.

“Но... если говорить о студентке... Ведь вас интересует она?.. - С-нов выдержал необходимую паузу. - Ее я встретил три недели назад”.

Он посмотрел сквозь стекло.

И - переходя к последовательному изложению: увидел в автобусе.

(“Назначили, упросили в деканате: практика у геологов. Чистое администрирование - держать молодежь в узде”).

Останавливаясь, выходили из автобуса то здесь, то там. Обычные маршруты были отменены из-за плохой погоды. Опять усаживались.

С интересом он оглядывал уникальную с геологической точки зрения местность. Студентка сидела позади, наискосок от него.

И вот в чем, С-нов успел позабыть, состояла вся прелесть: горные породы всех типов и возрастов. Нина Алексеевна поясняла: выходы коренных и мощные осадочные отложения - на небольшом, в сущности, пространстве... Кажется, угадывалась и некая стройность в их путешествии: как бы углублялись они в овеществленное время.

Они спускались в карьер.

(“Нет, там вовсе не было ртути. Точнее - киновари. Вернее - вмещающих ее...”)

Нина Алексеевна втолковывала им: фациальный анализ, фация... Мелководная лагуна с почти пресной водой. Но - еще до карьера. На площади вблизи. И вдруг студентка раскрыла перед ними, Ниной Алексеевной и С-новым, ладошку.

- Что это?

- А кто, дети, назовет мне имя вот этой штучки?

(“Я думаю", - усмехнулся С-нов про себя. Вслух он не вымолвил и слова. – “Здесь брел, шатаясь, бычок... И перед нами небольшой, но типичный образчик окаменевшего дерьма...”)

На самом же деле - ракушка. Повод для небольшой, но научной статьи двух соавторов.

- До этой девочки здесь не отыскивали такого. Что лишний раз подтверждает…

(“Вы-то должны знать, Борис Семенович. Взрослый человек, почти кандидат, а несете чушь”, - тоже одним расстроенным взглядом показала Нина Алексеевна. – “Я же говорила: лагуна...”)

Вот когда, назови С-нов в аудитории чужое имя, мог открыться обман... Борис Семенович?.. Побойтесь бога... Следовало заранее обдумать иное имя, обозначив себя, скажем, нейтральным - маркшейдер К.. Почти - землемер...

(Когда, наконец, он добрался до города, карьера уже не было видно. Город тонул в ночной тьме... Карьер оставался за многие километры).

...Но - тогда: и другая профессия... Тот, кто держит в узде. Вариант: тот один...

С-нов вспомнил о недописанном письме к Марии.

Тот неизвестный (“Ты не хочешь назвать имени?”) один - так называла того Мария, скрыв в придаточном предложенье причину -что был у меня.

То есть, С-нов не являлся единственным, более того - не был первым... Тот один... Мальчик, ее одноклассник, к тому же дружили семьями (или - дружили только старшие братья?) - в которого была влюблена в пятом классе?.. (И мог ли С-нов прямо спросить об имени?) “Впрочем, - говорила Мария, - у него это тянулось до восьмого...” Впрочем: все же показывала свадебные его фотографии. “Дурачок, так не женятся... По техническим причинам...” Или скорее - другой? Тоже в школе, но позже - в десятом... И даже существовал дом - Мария указывала и его С-нову - дом мальчика, где пересиживала нелюбимые уроки.

Либо - возможно ли? - вовсе мифический некто, остановивший однажды поздним вечером вблизи дома. Ей оставалось пройти каких-нибудь двести - самых ужасных - метров. Он выступил из темноты. “Послушайте, послушайте, - залепетал, - они убьют меня... Я прошу вас - пойдемте со мной. С вами они не тронут...” Он схватил ее за руку. Он трясся весь. Мария сказала: “Я вдруг поверила ему”. Она сказала С-нову: “Тогда, после смерти брата, я ничего не боялась...” Целую ночь бродила с ним по той страшной окраине. Они спустились в карьер, спасая - каким образом? – ему жизнь...

Вместе со студентами С-нов тоже ниже и ниже сходил по серым до черноты известковым окаменелостям.

Кто из них был тот неизвестный один?

Все же человек существовал. Имел место сам факт, который и служил причиною ревности. Если был кто-то тогда – каким образом был, если оставалась Мария “не женщиной”? - почему не могло повториться это (иное?) с Марией-“не девушкой”?

По сути, С-нова мучила только осуществленность - способ соединения (был, есть, будет) некоего необозначенного достоверно субъекта (тот один) и образа его действия: был?..

Так хотел ли С-нов узнать имя?

Имя мальчика?

Имя девочки?

Лежащей на ладони окаменелости?

И когда поднимались уже, С-нов протянул руку студентке, помогая взобраться на уступ.

("Скажи", - опять: в молчании, для себя, - "ты не обиделась на меня?")

Он понял, что делает все это лишь потому...

...все это, несказанное меж ними - через глаза...

(Для нее одной: "Скажи, как называется твоя ракушка?”) - все это было вторично и банально, с кем-то было уже - когда? с кем? - третично и четвертично даже с геологической точки зрения.

Они ступали, шли по тонкому слою наносов. С-нов наклонился к земле.

...потому что он тоже, выходит, готов изменить Марии?

Каким образом?

Именно за, подумал С-нов, за: каким образом был? - казнила Клеопатра тех, кто был у нее. Ведь не скрывалось само: был. Но: каким образом? Что позволяла она, чему обучала их, и чего никогда никому не смели они открыть? Открыть - равнозначно: открытой выйти на площадь к народу.

Но одновременно уничтожала Клеопатра и имена.

...И как бы в обмен - вместо слов - С-нов поднял с земли несколько камешков, раскрыл ладонь перед студенткой.

“Что это?”

Несколько правильных призматических кристаллов.

“Месторождение циркона”, - объявила вслух Нина Алексеевна.

Они ехали, шли. Сидели на теплых выветрелых глыбах гранита.

Уже - мальчики в плавках, уже - девочки в купальниках.

И только С-нов – “Обнажение номер один” - всего лишь без рубахи.

И только Нина Алексеевна – “Ибо сказано: “Глубокомысленные...” - как сие понять? – “...складки Ее пленительных одежд.”

(Но - для нее одной: “Скорее, характеристика не одежд - но мысли: насколько глубоко способна проникнуть под вышеуказанные...”)

(“Браво, Борис Семенович... Я думала: как любой землемер, вы скользите по поверхностям.”)

И - острый мгновенный взгляд студентки в ответ.

- А знаете, детки, почему умными - ну, как Борис Семенович - были дворяне?

Ее взгляд.

- Да-да. Ну, во-первых, стремительная карьера. Сравнительно. Достаточная собственность, Скажем, автомобиль. Власть над людьми. Над вами. И - простите за вопрос... - видимо, ранняя половая жизнь?

- Это занимало меня с шести лет.

Они все смеются. Они поднимаются и идут к автобусу.

Мальчики легко скачут по камням через ручей. С-нов помогает перебраться Нине Алексеевне и девочкам. И - остается она. (Вправе ли кто спросить С-нова о ее имени?) За ее спиной - всхолмленная однообразная степь, что так несоединима с ее пленительными - манящими отшвырнуть их - одеждами.

(“Ты сама?”

“Страшно”.

“Ножкой - сюда, другой - сюда”.

“Так?”)

Она ставит свой босоножек на камень, дразня С-нова.

Нет - медленно совлекать. И - эту взлетающую на ветру косынку.

(“Я поскользнусь.”

“Подать руку?”)

Вот что рознило двух женщин.

...Спиною к тебе, обнаженная. Ты - невидимый ей наблюдатель. И в каждый миг известно, чего ожидаешь ты - пускай сама: ножка сюда, ножка сюда... Но хочешь и полного совпадения с рисунком.

...И – “Что же мы делаем?..” (Другая). Держать ее на руках. “Что же мы делаем?” Лишь глядеть - беспомощно и восхищенно, словно вошла она только что в комнату и осталась, не раздевшись, навсегда в синем пальто...

“Если ты не можешь без этого…” - и во сне улыбалась Мария. Сон как бы устраивал С-нову ловушку: да, его любят, но только, если он сам не может без этого. Но сон тем и начинался: его любят...

С-нов видит: девушка в купальнике и босоножках - нарочно не оборачиваясь, спиною к нему.

Готов изменить?..

Без чего же тогда – во сне и пробудившись от сна - не мог обойтись С-нов? Без ее любви? Без боли? - что не уходит, и оттого привыкаешь? Без ее боли? “Забудь, забудь, - шептала. - Нельзя же помнить всегда.” Чтобы потом всегда помнил и обдумывал всякое слово С-нов: не обидеть, не задеть случайно в Марии того, что вместе с болью всякий раз вспыхивало: откуда боль?.. А в это преодоление ею боли и влюблялся, похоже, С-нов…

Значит ли это – он не мог обойтись без гибели ее брата?

И только ночью мог забыться мечтательно С-нов.

Но:

“Почему ты кричал?.. Ты кричал на меня...” – уже стерегла его пробужденье Мария.

“Запомни…” – Позволялось лишь брату.

Но: что именно? Он не мог вспомнить. Какие слова? Слово? Может быть, имя?

(“Вы так и не назвали”).

Вошел и назвал. (Опять этот голос).

(“Имени потерпевшей...”)

Еще не было имени.

“Что же кричал?..”

Не хотела ответить Мария.

“Ты спал... Хорошо... Запомни...”

Если заговорил во сне человек - спрашивай дальше, о чем угодно.

Вот почему...

Не спать.

“...Никогда, никогда не кричи на меня...”

...почему не назвала имени того одного Мария.

“Я словно приперта”. - И не ложилась спать у стены. – “Будто в клетке”.

С имени только начнут.

С-нов отвернулся.

Не существует... Пусть уже сказано о рисунке: спиною - даже лица... И имени. Не существует...

С-нов лег на спину.

...способа.

(“Что ж: назовите мотив”): смерти? измены?

...способа соединить имя и имя, когда...

Лег неудобно - глядя в потолок. Затем - поверх спинки кровати - в небо окна...

Не спать.

...забеременеть...

("Кто?")

Любая. Не называть никаких имен. Не могла от него.

Черные хлопья - откуда? словно сжигали на улице негодное к употребленью - летели в окно.

Словно бумагу...

Скомкал.

Хрустнули.

Собранные в кулак.

Спиной.

Уходя.

“Запомни”.

Словно бы не рисунок.

А…

Что же?

Иначе.

Как?

Он достал из нагрудного кармана рубахи блокнот, вырвал лист и написал: “Купить”. Равжин написал слово в самом верху, дополнительно подчеркнув, впрочем, не толстой линией. Далее значилось: молоко, хлеб... Лишь в самом конце списка стояло неопределенное "что понравится". Мария так и сказала: может быть, что-то понравится тебе...

Равжин намеревался идти за покупками после обеда. Утром он вошел в дом: спросить, не нужно ли чего и Марии. Она сидела перед включенным телевизором с вязаньем в руках. Да, ответила - кое-что из продуктов. Ей не хотелось бы выходить из дому...

Она не договорила.

- Как ты сегодня спала? - спросил Равжин.

- Спасибо. Хорошо.

Мария приращивала к шерстяной полосе петлю за петлей.

- У тебя хорошо получается.

Равжин посмотрел на ее руки.

- Да? - Мария улыбнулась. - Это - проба. Я решила взглянуть на узор.

Она отстранила шерстяной лоскут, расправляя его на ладони.

- Можно, я погляжу на тебе?

Тяжело вздохнув, Мария поднялась с дивана.

“Чей же ребенок?” - подумал опять Равжин.

Он вздрогнул от прикосновенья к своим плечам пальцев женщины. По телевизору шла какая-то медицинская передача. Два или три раза Мария провела ладонью по спине Равжина, разглаживая образец.

- Я думаю, самая подходящая вязка для свитера.

- Да.

На минуту они замолчали.

- Наверное, достаточно. Буду распускать… Все-таки я не верю, что С-нов хоть в чем-нибудь виноват.

Мария села опять на диван. Положила на колени вязанье.

- Тебе помочь?

- Чем? Я сама. Мне нужно только смотать в клубки.

- Я когда-то помогал матери.

-Ладно.

Равжин принял из ее рук шерстяной вывязанный прямоугольник.

Мария потянула за свободный конец, соединяющий, словно пуповина, клубок с вязанием, осторожно, как бы примериваясь, обвила нить вкруг клубка и, раздергивая петли, принялась вырывать из рук Равжина ряд за рядом.

Он глядел на пальцы, притянутые нитью к клубку. Мария высвободила их на секунду. Развернула шерстяной шар, смещая плоскость навивки.

- Вообще-то, я совсем не умею вязать. Не представляю толком даже фасона свитера. И посмотреть негде. Так - авось...

Она встала, направляясь в свою комнату за остальными мотками. Вот что необходимо, подумал Равжин - книга или журнал по вязанию...

Он выставил свои руки - согнув, словно изображал рога буйвола. Мария набросила на них собранную кольцом шерсть.

“Кто же отец ребенка?”

Она потянула за нить. Равжин послушно подогнул кисть левой, потом - правой руки.

- Не люблю я всего этого, - сказала Мария. - Вязанье… Это мать зарабатывала шитьем. Меня, говорят, и нянчили заказчицы. Или мать усаживала на стол рядом с машинкой.

Равжин представил Марию на столе - теперь, с огромным ее животом.

- Мать-то была у меня классной портнихой. Да и сейчас... Хотя... Знаешь, выучилась всему сама.

- Как ты?

Мария улыбнулась.

Книга по вязанию, напомнил Равжин себе...

- Нет. Она даже специально ходила в наймы. Сначала жила у старшей сестры. Нянчила детей. Потом ушла. Портниха на станции как раз брала ученицу. Надоело: муж сестры все бубнил: “Я не солнышко, чтоб всех согреть”. А у портнихи - тоже трое детей. Тоже нужна нянька.

Равжин подумал: девочка - Мария, девочка - ее мать...

“...И родится девочка...”

Он оглянулся на голос. Теперь в телевизоре говорили об определении пола ребенка еще до рожденья.

- Может, ты будешь смотреть? - спросила Мария. - А то я болтаю.

- Нет-нет.

- Нет-нет, - повторил. - Я слушаю тебя.

А о чем мог бы рассказать он?.. Что мать провожала его каждый день в школу? И над ним потешались одноклассники? А стыдное таилось почти в каждом воспоминании?..

- А знаешь, как завела портниха детей?

- Кажется, не существует иного способа...

- Я не о том. Я не сказала тебе? Портниха была хромая, жила без мужа. Подобрала какого-то забулдыгу, но симпатичного - видно, отстал от поезда. Родила от него троих и выгнала... Мне, говорит, нужны красивые дети, а не муж...

“Почему все-таки девочка?” - повторил вопрос Равжин.

Что-то казалось ему неестественным в голосе, который пояснял за спиной:

Но родится девочка, я знаю –

Оттого что в это верю я...

Мария говорила о своей матери.

Что же именно?.. Утверждение разваливалось от внутренней противоречивости: знание по причине веры? Но: верую - ибо не имею доводов (отрицательного знания?) против: чего?.. Априорной убежденности, что сама по себе допускает или отвергает указанное знание? Во всяком случае, голос (мужчина) мог иметь и собственные резоны. Во что верил он? В достоверность исследований? Все же он исходил из научного факта. Вера - по вере?.. Никак не накладывались: иллюстрация и первоначальная посылка. Сюжет и голос. Голос за кадром?.. Скорее всего.

Не нарушая установленного ритма: левая, затем правая кисть - Равжин оглянулся. По-прежнему: кресло, несколько мужчин в белом. Голос... Слова...

- Быть может, ты, в самом деле, будешь смотреть? Садись на диван, я - на твой стул.

Нет-нет.

Говорилось лишь о возможности видеть сквозь... Отчего же?.. Девочка... – как думают женщины. Мужчины же - ... Хотя: Мария хотела сына. Говорила ли об этом она? Придумал?..

- ...Так вот, эта самая портниха оставляла у себя маму. “Ты мне как старшая дочь...”

То есть?

- Собиралась ее удочерить? - спросил Равжин.

- Нет. Я же говорю: хозяйка начала слепнуть. Уже давно поручала: подстрочи, сметай... А кройке все равно не учила. Мама потом оканчивала курсы.

Но как родиться ребенок вовсе без отца? Кто же отец?..

Равжин видел, как сматывается, наброшенная на его согнутые в локтях руки, и убывает шерсть. Правая, левая...

Быть может, девочка - только символ? Смысл же - в самом ожидании: того, что будет?.. Кто будет... А кто, подумал Равжин, мог быть у той черной женщины?

Вот без чего невозможно ожидание... Даже если известен отец... Без матери.

Он попытался рассудить логически: он виноват. Чем именно? Тем, что он есть, а нет женщины?.. Присутствием в расчетной точке в установленное время?.. В обладании некоторой массой покоя?.. Что родился он - тоже ожидание: чье?..

Равжин замер: нет матери. Оттого - что есть он?.. Причинна ли связь? Следует ли: когда не станет самого Равжина?.. Все-таки мать была. Равжин помнил. Провожала его. Ожидала под окнами школы - взять за руку и вести домой... Он же стоял у доски в классе. И: они существовали одновременно?..

Стоял на виду у всех, но - словно не был уже...

Стыдное.

В каждом воспоминанье.

- Послушай...

И он должен будет рассказать матери. Ведь не уйдет – ожидая, как договорено, на противоположной стороне улицы.

- Понимаешь ли ты, как это низко?.. Подумай: Оля или Наташа станут заглядывать в туалет к мальчикам?..

Равжин посмотрел на Марию. Если бы знала...

Оля и Наташа... К мальчикам, о мальчиках - вместе с ними: мальчиками и девочками - убегали в сторону виноградника. А Равжин сидел именинником во главе стола. И: Елена Федоровна - уткнув в тарелку свой взгляд...

Но только справедливости, справедливости хотел Равжин.

- Понимаешь ли ты?..

Что - опоздал?..

С возвышения у доски наблюдает он: его мать - на улице: два шага к дому - взгляд вверх, два шага к школе - взгляд... Напрасным слепым взором скользя по окнам... Его нет, нет для нее... Там... В каждом воспоминанье.

Заканчивалась шерсть.

Он почувствовал: молчанье Марии. Последние несколько витков. Соскальзывая с кистей, пряжа натирала запястья рук.

Мария молчала. Хотя - могла говорить о своей матери.

Итак?

Последние несколько.

Итак?

- Пожалуй, я пойду, - сказал Равжин.

Мария отложила клубок.

- Может быть, ты поешь?

- Нет.

Она поднялась с дивана.

- Ты собирался в магазин. Я не дала денег.

Чуть переваливаясь, сделала шаг, другой.

- Подожди. Не нужно пока... На что вы живете?

Мария обернулась.

Он вспомнил: не внесенное в список – “М. - для вязания (в книжном магазине)”.

- С-нов продает машину.

Выходит, меня, в самом деле, здесь нет, повторил Равжин.

Он шел в магазин знакомой с детства дорогой – по улице, узкой улице, одну сторону которой составляла колея железной дороги, другую – низкие дома с заборами хилого штакетника.

Что же, помыслить, или сказать, или задать вопрос – уже допустить. Допустим: тебя нет… Это представлялось Равжину наиболее желанным теперь исходом. Человек изначально виновен, и рождается он не быть. Ибо всяким своим действием – и сейчас Равжин доказал бы это и черным тем полицейским – посягает он на свободу и жизнь другого.

Что же: лечь на диван? – уничтожая в себе не одну только волю, но и саму возможность столкновений в сем мире, покоясь внутри, но не проникая, не двигаясь сквозь него…

Еще мальчиком Равжин смутно сознавал это, когда, едва пробудившись в постели и как бы отсутствуя, скользил взглядом по потолку, стенам, изображению за окном.

А теперь несуществование Равжина выражалось в том, что, как бы воротясь в одно из мгновений детства, знакомой улицей шел и шел – мимо и мимо – и не мог мимовать (миновать?) одного-единственного дома, а попросту – выйти ниоткуда и никуда придти.

Но прежде предстояло все же ему пересечь школьный двор, проследовать вдоль глухих каменных стен складов, и лишь затем - увидеть дом, где вместо забора по периметру росли деревца вишни: теперь и всегда лишь деревца и побеги - и это единственное, чего не мог предугадать Равжин: отчего не вырастал вишенник?.. А далее - внутри вишневой изгороди и за ней, в пространстве двора - чумазые полуголые дети были вполне предсказуемы и согласованы: с чем?..

Когда-то в одном классе с Равжиным учились брат и сестра...

Но - по порядку - Равжин вспомнил своих школьных друзей. Какими странными и неподходящими были они. Скажем (Равжин шел мимо школы) - тот мальчик, что сбежал из дому и отсутствовал несколько недель. Он появился потом - тихий и стриженный. Его ввели посреди урока, но не сразу (все были бы удивлены и разочарованы иным) направился к парте.

- Ну, расскажи, Черемин…

Как потом и сам Равжин, он стоял на возвышении у доски.

- Как ехал в поезде? Как там ты сколачивал ящички?

Черемин улыбался, но не прибавил и слова: да, в поезде, да, сколачивал...

Другой - Веня Хрулев - был вором, влезал через окна-бойницы в склад.

Вот, значит, кем мог стать и Равжин, имей возможность всерьез выбирать меж равнозначными быть и не быть. Он первым, тихоня, почти отличник, подходил к ним, страшась вопроса: зачем?.. Но никто не спрашивал.

Беглецом и вором...

Все-таки - нет. Почему должен он кем-нибудь становиться? Мальчиком Равжин думал: не встретились бы отец и мать - он все равно был бы... В другом городе, с другим лицом. И - даже поступками?.. В чем тогда заключалось его “я”? Теперь, став никем из возможного, он не чувствовал все же разницы с собой, вместе с Зенею-вором курившим болгарские "Солнце". Он как бы и не взрослел, не становился другим. Значит - и не мог, и все иное не для него?..

Попросту: никогда не одолеть ему некоторых запретов в себе: украсть, убить. Либо - сбежать из дому: как будет несчастна мать... Хотя в ином (во всем ином?) Равжин не мог сказать однозначно: да или нет - менялись лица и обстоятельства, и вечная пытка - да или нет? - чужой свободой, на которую посягал он. А Равжин никому, никому не желал зла. И теперь совмещалось навсегда в нем собственное устремление в полной мере не быть с желанием других умертвить его.

“Ты воевал?.. Там?.. В Афгане?..”

Допустим.

Равжин узнавал этот дом: огороженный вишнями (были) двор, полуголых детей (были или нет?), женщину в рваном застиранном халате; мужика, длинным шестом с тряпкой поднимавшего с крыши голубей. Равжин вгляделся внимательней. Он не мог бы сказать, знакомы или нет ему эти люди. В их классе учились лишь двое: брат и сестра – а детей в семье было семь или восемь.

Вышла еще одна женщина - с тазом в руках, следом - девушка, почти девочка, с длинными открытыми почти полностью ногами.

Зато Равжин мог достоверно описать дом изнутри. Ту единственную его комнату с беленными мелом стенами, дымящей печью, изодранными (лучше б - вовсе некрашеными) полами, куда (были еще - одна или две - кровати с продавленными, словно гамак, пружинными сетками) входил ненадолго много лет назад он. Все угадывалось наперед - достаточно было лишь вместе учиться и только продолжить очевидную (нищими были и тогда) линию их жизни: к несвободе стать когда-либо иными.

Но - и к свободе: от собственных и чужих пределов.

Точка влекла к себе Равжина.

От мальчика (а от девочки?) пахло мочой, и простыни (теперь Равжин не видел их) с желтыми оплывшими пятнами сохли во дворе.

Что и являлось непосягательством: не умирая, уступать - признав превосходство всякого над собой.

Равжин проходил мимо. Не для него. Мать стыдилась бы. Нищий ни в чем не смеет отказать никому.

Нищий - не побирушка. В сущности, жили проституцией, что тоже угадывалось: по смеху в классе, когда девочка на уроке читала о зайцах, которым кто-то (старик из лодки?) кричал: "Эй, вы", - выговаривала она, - "трусы", - а следовало, конечно, сказать - "трусы"; по той вскользь оброненной (по какому поводу?) фразе учительницы: да они дома спят все вповалку.

...Не умирая - достаточно лишь не действовать.

Он видел - словно бы сквозь стекло: женщина с тазом, девочка с голыми ногами.

То есть: ты пропал без вести? Ты не убит? - надежда для матери?

...Там?.. Ты воевал?.. Знаешь ведь, как бывает?.. В Афгане?..

Допустим.

А для других (в полной мере) это равнялось бы твоему не быть...

Что же: руки? ноги?..

Кроме того, нет глаз и голоса... Ни иных каких-либо изобличающих личность примет.

Значит, ей не отправили похоронку?..

Ты мертв. Кто-то другой, неопознанный, быть может, в твоем гробу.

Но: мысль, слух?.. –

Надежно упрятанные внутри от посторонних намерений дозваться… Ты не ответишь – “черная дыра”, “вещь в себе”… Некоторый различимый извне объем... На кровати - как и мечтал... Накормленный... Ты, знаю, мог бы достаточно рассказать и сам об... к-х... указанном феномене... Но... понимаешь...

...тебя нет...

Что это? Шепот? крик? – голос, скрыв голову под подушкой, не убежать от которого... Это внутри. Тебя нет. Ты похоронен в цинковом гробу надлежащего веса. Минутой молчания помянут одноклассниками на встрече выпускников... И мать каждый вечер со слезами пополам поет у твоей кровати... Значит – жива еще мать? Значит - поверили?.. Ночью, являясь в снах, ты пророчишь смену погоды. Утром удивляешь нежданным вчерашним солнцем. И кто-то вспоминает о тебе, как о неплохом, в сущности, парне... Но - как окончательно!.. Как окончательно!..

Тебя - нет?..

...Почему так упорен С-нов в нежелании назвать имя потерпевшей? Понимает ли: молчание лишь усугубляет вину.

Да, в полной мере.

Необходимо о случившемся сообщить... По адресу. Место жительства? Была ли замужем? Но прежде всего...

Он просто не знает имени.

То есть, как?..

Потому что...

Это ваши подлинные слова?

Да. Прошлое только разъединяет людей.

Он пояснит, если нужно... Не нужно?..

По предыдущему вопросу.

Ее не называли по имени.

(...То есть, употреблялось слово взамен. Производное от фамилии? Они выкрикивали. Как же?.. Забыл.)

Не называли студенты?

Да, эти парни... Единственный случай, когда... Вместе шли. Маршрут номер четыре: стоянка древнего человека. Шли за крыжовником...

За ягодами?

Да, взяли ведра. Маршруты менялись. От предыдущей группы они знали уже...

(Не знали ничего о могильнике.... По азимуту... По базису и известному углу?.. Со слов, по приметам. Карта и компас - для С-но-ва... Определенно же - кустарник на берегу).

Вы собирали крыжовник на вино?

Я?

(Только наблюдатель. Самостоятельный групповой маршрут. Даже держался несколько в стороне.)

...С ведрами были только парни.

(Невозможно даже представить: они - на вино... Слишком уж... Однообразно: веселые или мрачные... В пятницу. Перед выходными... На варенье.)

А девушка?

Нет.

(Что собирала она? Окаменелости... Они все бросились рассматривать. Следы обработки? Только приближались к могильнику. Даже положили в рюкзак кость, которую подняла она.)

...Там оказалось море костей. Какое-то собачье кладбище. Прямо под ногами. Совершенно нетронутые черепа...

Сколько же было их?

Студентов? Четверо.

(Возможно - их имена?..)

Кроме того - студентки?..

Нет. Я и она.

Всего шестеро?

Пять человек на маршруте. Плюс...

Но как-то обращались друг к другу они?

(Как же? Некий код - восходящий к неведомому?.. Когда уже перебрались через реку к месту стоянки. То и дело: ты не нашла еще косточек?..)

Вы можете точно описать место?

Да. Очень удачное... То есть - для древнего человека. Если - хотя бы и звери - намеревались напасть... Почти равносторонний треугольник. Одна сторона - кряж, очень узкий проход в глубь. Две других - берег реки, точнее - двух рек в месте слияния.

Вы сказали еще: могильник...

На другом берегу. Довольно высоком. Тоже непросто спуститься неприятелю...

А глубина?

Реки? Прежде довольно значительная.

Как перебирались вы? Вплавь?

Нет. Только в самом месте слияния... Где вместе еще… бултыхались они. По грудь.

Они - студенты? Говорите точнее.

Был брод.

(Бред?)

Слова "вместе еще" - ваши слова - предполагают и разделенье. Когда ушли...

(Он удивился даже - крыжовник с могильника...)

...парни - ...

(Железные парни... Один только запах - словно горелой кости... Сразу не поняли - сладковатый...)

...вы остались одни?

Да.

С девушкой?

(Она лежала на песке. В светло коричневом закрытом купальнике. Не закрывал - а открывал... Лежала ничком).

Да.

И - противоположный берег довольно высок, а река - узкая. Вас никто не мог видеть?

(Перебирала на ощупь камешки.

Карабкаясь на откос, еще гремели ведрами ее однокурсники.)

...И - слышать?..

Да.

(Он подумал: теперь или никогда. Ведь не так, не так начиналось с Марией. Только вошла - и как бы опустился на колени С-нов. А - надо бы?.. Теперь... Или никогда?.. Что?.. Расстегнуть холодное ее - с холода - пальто?)

И такой вопрос. Как училась она? Не было ли?..

(...принуждения подвластной тебе?..)

...каких-то проблем?..

(“А знаешь, я уже видел тебя... Без купальника.”)

...Либо...

(...Со сладким стучащим комком в горле.)

...допустим, ей требовалось уехать до окончания практики?

(И - тоже чужим равнодушным голосом:

“Да?”

“Помнишь, я вел весной геодезию?”)

Мне не известно.

Но - как непосредственный руководитель...

(“Что же, я раздевалась на занятии?”

Она усмехнулась облегченно и, показалось, - теперь даже радостно.

Он вспомнил о недописанном письме к Марии. Не могло быть не только такого блеска в глазах - студентка приподнялась на локте, и С-нов увидел приставшие к ногам и купальнику песчинки - ...

Он попытался объяснить: только рисунок... Студент за твоей спиной...)

Вы хотите сказать: я воспользовался положением?..

(...но и самих слов. Существовал некий запрет - с той самой минуты: в синем пальто - когда в сигаретном дыму, гаме чужих голосов они угадали друг в друге - но невозможно было сказать что, и далее тоже требовалось прозревать, понимать - то есть... Подумал С-нов: может, и мысли его не интересовали Марию оттого, что не нуждались в словах, даже - формулах... То есть - молчать либо говорить о другом...)

Все-таки вы разговаривали?

Да.

(“Хорошо бы найти и какой-то скребок”.

Она улыбалась: акрипто, - подумал С-нов. - Если верно, не позабыл и не ошибается он, что “крипто” - есть “тайный”, “скрытый"” и только по незнанию может казаться, что - совершенно отсутствующий элемент.

...Проявленно...

“Я искал бы более существенное”.

“Что же?”

“Дикарочку.”

“Что же дальше?”)

Вы говорили - ...

(“Просто смотреть”.

“Был такой мальчик - он тоже...”

“Подожди. Не говори мне”.

“Почему?”)

...всякий же разговор предполагает форму обращения.

(Ты?.. Вы?..

Он вспомнил, как смотрел с Марией телефильм о знаменитом художнике. Вспомнил: она говорила: “Бедная девочка”, - (о туземке - его жене), - “в четырнадцать лет - гонорея... Эти художники...” А художник - со слов диктора – искал умереть в горах. Как собака...

Ты думаешь, без него - эта девочка лежала под пальмой на песке - она не узнала бы: СПИД, сифилис, твердый и мягкий шанкр... Но и другими словами - не ответил Марии С-нов...

“А ты ревнуешь?” - Приподнявшись на локте. Под деревом.)

Тогда - скорей, безличная форма.

(“Ведь не коснешься всего”, - как бы ни к кому, но...)

Вы оставались вдвоем...

(...глядя прямо в глаза студентке.

“Попросту не хватит - на всю любовь, на всю красоту. И... - счастье уйдет. Чтобы не стать несчастным, лучше быть рядом, не приближаясь вполне...”)

...и не для всякого разговора годиться безличное...

(“Я только хотела сказать: мальчик тоже смотрел”.

“Подожди... Какой мальчик? Ты уверена?”

“Это же было со мной”.

“Ты уверена, что смотрел?..”)

Мы говорили с ней о Христе.

?..

(Он увидел, как дрогнули губы девушки, исчезла улыбка.)

Это может быть очень разный разговор...

(“Ты не думала никогда?..”)

...А применительно к вашему вопросу - вы не спрашивали себя, почему возможны для Иисуса и другие имена: Христос? Назарянин?

(“...почему распяли Его?..”)

Меня интересует другое...

(“...Ведь более чем очевидны Его поступки...”

“Не думала”.

“Потому что не знали мотивов. Истолковать возможно и так, и так... Ну, накормил голодных... Ну, оживлял... Но - искренно ли?.. От бога? От дьявола?.. Никогда не знаешь о другом... В сущности – из-за неведения, кто же Его отец...”)

...И я так же могу спросить вас...

(“Значит, ты тоже хотел бы распять меня?”

“Распять? Почему?”

С-нов понял, что улыбается.

“Ты ничего не хочешь знать обо мне”.

И я скажу: потому что - и это мои подлинные слова - прошлое разъединяет людей... Если принять: Большой Взрыв, то прошедшее - только путь, траектория разлета, и никому больше не сойтись никогда.)

...Отчего вам самому было не спросить студентку об имени?

(Когда те парни ушли?

Он не мог.

“Знаешь, жил такой старичок... Условие общего бессмертия, говорил - в проницаемости любого для каждого”.

“Это он написал стихи?”

“О складках?..” - С-нов засмеялся. – “Нет. Он ведь был книжный червь. Внебрачный - ко всему. Ни жены, ни детей”.

Что же: прозрачность - есть мечта абсолютно одинокого человека?)

Я не мог.

Почему?..

(Все равно - ложь. Как - и спросив: это облако похоже на слона? - Нет, на ножницы... И имя дается человеку другими и есть отношение других... Имя же истинное: се человек.)

...Теперь и я готов объяснить за вас вам. Вы думали...

(...Человек же не познаваем иными. И, говоря притчами, 0н только смеялся над всяким и готовил себе казнь. Вот кто был поистине темным ...

“...Но нельзя, согласись, жить в потоке еще и чужого сознания. Ведь захлебнешься. Ты должна рассказывать лишь о том, что хочу узнать я”.)

...что тем самым выдадите себя, свои намерения...

(“Представь...”

Всё возможно сейчас – он представил себя: под пальмой? уползающим в горы? – ведь никогда не поздно: ...а потом застрелюсь...)

...То есть, вы попадали в ловушку. Потому что...

(...невыносим будет взгляд Марии...

“Представь...” -

...невозможное с нею, -

“…ты купаешься здесь...”

Взгляд: аристократки - плебею? королевы - рабу?..

Так и называлась картина? Лежащая? На песке? -

Откуда знает он? -

“Королева...”

Что будет? Что было?.. Что будет в точности то, что есть?..

“А ты ревнуешь?..”

“Как смеешь ты меня ревновать?”)

...взгляд обретал силу действия...

(...Только взгляд... Ни пальцем даже: как бы забывшись - от ее запястья до припухлости у сгиба руки. А еще Книга утверждала нерасторжимость познания с действием, и Клеопатра уничтожала лишь действие совершивших.

...Значит... - и самой измены, поскольку не было никакой связи меж студенткой и С-новым и - ею и Марией, с другой стороны. Он только смотрел, то есть ничем не мог выдать Марию, но - только себя?..)

...Вы молчите. Я достаточно точен психологически?

Нет.

Хорошо. Но оставалась ситуация.

(Девочка - мальчик?

Ученик - учитель?

Следователь - подследственный?

Ситуация зависимости?..

“Я готова рассказать. О чем?..”)

...Как долго оставались вы вместе?

Вдвоем?

(“Ты начала говорить о мальчике”.)

Именно. Вдвоем. С нею. В тот день. В месте, именуемом вами “стоянка”.

(Указательным пальцем он провел на песке. Линия изогнулась, обрываясь у локтя девушки.

“...Вспомни, как договаривались вы: ты - мне, я – тебе”.)

...Уточните, кстати, и время дня.

(“Представь, я совершенно не помню”.

Что именно представить?

“Все-таки был первый раз...”

“Я не сказала? - дружили наши родители... Будто всегда...”)

Мы вышли в девять. Значит - в одиннадцать...

(“...Я даже не знаю, что же раньше. Вечер или ночь?.. Все перепуталось. Точнее - какой из дней. Он поцеловал меня - или?..”

“Поцеловал?”)

В это время вы остались одни?

“Да”.

А остальные ушли?

“...То есть - нет. Он поцеловал меня при гостях. Мы играли в другой комнате, и договорились - выбежим к ним, на свет... Взрослые сидели за столом”.

“Значит, до этого было темно?”

“Кажется... Мы выбежали нарочно на середину. Шло фигурное катание. Мы заслонили экран”.

“Скажи лучше: что же в той комнате?”

“Что? Мы играли”.

...И долго?

Одни? Я думаю, час...

“А перед тем - погасили свет?”

“Не помню. Нет, просто не включали”.

“В чем заключалась игра?”

“Ну, может быть... Да, мы забрались в шкаф. Понарошку - наша машина. Он - шофер, я - ... Или - мы были муж и жена?..”

“И - ?..”

“Родителей устраивало - чтобы когда-нибудь...”

“Неужели совсем ничего? В той комнате?”

“Ты думаешь, мы только и стягивали друг с друга трусики? Мне было - шесть, ему... Кажется, девять. Мы просто играли”.

“Но ты говорила - он смотрел...”

“Ты не даешь договорить... Что же раньше?.. Он остался ночевать. Значит, в праздники. Мы спали вместе: мать и отец... На такой широкой кровати. Точней - сдвинутые две... И - ночью?..”

Что же вы делали?..

“...Было, по крайней мере, темно. Мать убирала посуду. Уже - рано утром?.. Он дотронулся до моих трусиков... А я... Я дрыхла... И – представляешь? - стала жаловаться отцу...”

“Постой, ты говорила о мальчике”.

“Да... А днем мы забрались с ним в летнюю кухню. Там тоже стояла кровать. Без постели, голая сетка. Я лежала на животе. Словно мне нужно сделать укол. Он молчал сзади. Я смотрела в окно. Да, в ноябрьские праздники. Совсем черные деревья. Я спросила: “Ну все?” Может, мне стало холодно... И - тут вошел отец. Мальчик сел на кровать - хотел заслонить. На мне не было даже платья. Показалось: отец не удивился. Молча, секунду-две, постоял... И я поняла потом отчего: у отца мальчика и моей матери - то же самое... Я запомнила взгляд...”

“Подожди. Не рассказывай об отце”.

(С-нов испугался: опять возникнет: улица, пивбар - куда приводил отец маленькую дочь... “Вот вырастет, и поймет...”

И этого страшился С-нов: объяснений непонимания.)

“...такое лицо...”

(...Забывали о девочке. Отец горячился, спорил - а после засыпал здесь же, в траве. Посмеиваясь, глазели уже на собаку, что устраивалась рядом, скаля зубы. Никто, кроме девочки, не смел приблизиться. Но - не вприпрыжку, по-взрослому усталая и озабоченная - девочка уходила...

Или...)

...Отчего не хотите вспоминать вы?

(...вот что еще рассказывала Мария об отце... Она просыпалась утром. Нигде ни звука. Босая, в ночной сорочке, входила в спальню родителей. Отец лежал на кровати с книгой в руках - не замечал, не слышал шагов дочери. Ее поражала немота дома. Возвращалась с базара мать. Так же беззвучно готовили и съедали завтрак. Отец не садился к столу. Только сменялись книги в его руках. Они назывались, узнавала позже, "Маяковский" и "Есенин"... Когда возвращалось все в колею, Мария украдкой доставала одну из книг, укладывалась на родительской кровати. Раскрытую книгу держала на вытянутых руках. Запретная тяжесть вытесняла из памяти все другое.)

Мне нечего вспомнить...

(И бесполезно было отыскивать в ее прошлом: мальчик-одноклассник? сосед?..)

...Ничего интересного вам.

(...Только легенда, возникшая до Марии: отец родился - рассказывала бабка - от недолгой любви к белому офицеру. И не было доказательств тому, кроме слов – “Отдай... Ведь пропадет...”; кроме других слов: "Почему не отдала ты? Там он сделал бы из меня человека...”)

...То есть, бездействие - взгляды, слова...

("У него было такое лицо...”

В ту секунду...)

Но пока не вернулись те четверо...

(...С-нов мог бы спросить: “А как?.. Как называл тебя этот мальчик?”

“По имени. Просто по имени”.

С-нов проникал в некую семейную тайну, где: отец и мать (мужчина и женщина), девочка (их дочь) - общие условия существования. Особая примета - взгляд отца. Эпизод: ........... – где, быть может, выждав за дверью прежде чем войти, - ее отец... Мальчик - лицом к нему, спиной к дочери. И молчание - лишь продолжение немоты, с которой сносит мужчина измену женщины.

“Все-таки. Скажи. Важна интонация, звук. Как?.. Вспомни”.

С-нов мог сочинить и пристойную мотивировку, чтобы затем на поставленный прямо вопрос...)

...вы все время оставались вдвоем?

(...об имени, так же, не лукавя ответить:

“………”

Пустая формальность: на столе - корочками к С-нову - ее студбилет.)

Когда вернулись те, ее не было.

Она отходила на несколько минут.

(“...погулять”.)

Были какие-то причины?

(Она смутилась.

“Ты ведь хотела искупаться?”

“Мне нужно...”

Она подняла руку, указывая - и С-нов отметил темноту подмышки - в сторону кряжа.)

Причины были.

(“Мне так и кажется: выйдет дикарочка.”

Она уходила, и солнечный силуэт увиделся С-нову четким и однозначным, как на рисунке.

Силуэт дрогнул.

Оборачиваясь.

Улыбаясь:

“Не знаю...”)

...Точней - причина. Одна.

(Ничто так не разводит людей...

А радости не отыскать в прошлом Марии.

С-нов знал ее рассказы о деревне: пыльную, нависшую над домами жару, ленивых мух, бесконечную, до одури, игру в карты. Двоюродные братья. Почти все спились потом. “А тот? - спрашивала у матери. Она называла имя. - Был такой красивый...”

Просто мальчики...

С-нов вспомнил двоюродную сестру.)

Какая же?..

(Всякий, чья память трагична - одинок. Но: сближает ли счастье?

...Он вспомнил себя: мальчиком в шортах, лестница на чердак... Нет, он забрался на ветку яблони, и тянется к плоду. Сорвав, отдает яблоко сестре.

“А я что-то видела у тебя...”)

...Что именно?

(“...Ну, это твое...”

Говорит - когда уходит подруга - ему одному.

Или - их общие игры: муж и жена... На мотоцикле – что стоял во дворе - они мчаться, отстреливаясь от стаи волков...

Дверь дощатого душа, закрытая за сестрой...

И - еще то утро, когда просыпается С-нов в холодной и влажной постели. Каким-то голосом просит бабку, что ковырялась в саду: “Только не говорите...” - “Да ведь она тоже”, - бабка засмеялась. – “Облились вчера...”

Если б, подумал С-нов - сколько упущенного - друг для друга из мокрых постелей…)

Она не сказала.

(...С-нов понял сам: вот почему не мог пойти вместе с нею. Там, среди камней и уступов, ей полностью (полностью?) нужно освободиться от одежд... И - следовало догадаться раньше: смутилась – ведь только в воде при этом был почти безразличен купальник.)

Но тогда...

(...Мария помнила лишь скуку и одурь... И от легенды, помимо слов, оставалось совершенно мифическое лекарство от кишечных инфекций. Когда прочие средства бывали исчерпаны, а ребенок умирал - не оставалось чистых пеленок, их не стирали уже, в ход шли простыни и пододеяльники - кто-нибудь говорил: “А если - помнишь? - добавить в молоко коньяку?”

Только всерьез: больница не могла быть игрой для Марии.

...Помнила только старика...

“Когда-то мы жили в Севастополе. Отец был морским офицером...”

Этот старик?

Мария удивлялась рассказу матери.

“А потом переехали. Был председателем колхоза...”

Окрика любого мальчишки пугался он...

“Свои и раскулачили. Растащили, когда взрослых не было, по дворам столовое серебро”.

...Подражая родителям - мальчики... Просто мальчики. И быть может, вместе с Марией стелили им на полу.)

...они должны были спросить и о ней? Но...

(И - об?..

Вспомнил, как увидел: уже спускались с откоса студенты, и испугался: дикарочка выйдет к ним без… – со скомканной в руке тряпочкой - купальника?)

...имени?

Она вернулась почти сразу.

(Нет. Бесполезно. Не знает.)

Все же существовали списки. Одна из названных фамилий... Сумеете определить?

(С-нов посмотрел в окно.)

...Это будет внесено в протокол.

(Он приготовился слушать.

“…………”)

...Впрочем, не так и важно.

(Тот улыбнулся С-нову.

И вот что запомнилось: двумя пальцами - большим и средним взял со стола ее студбилет и развернул к подследственному).

Теперь вы не можете не ответить. Это она?.. Ее лицо, имя, фамилия?

- Да.

Равжин просыпается от того, что ему снится война. Он узнает о ней по нарастающему (крещендо!) звуку. Знакомый, но внешний - звук должен быть назван... Равжину снится дом, в котором он живет и теперь - дом, а не флигель - вводя и в другие несообразности сна. С матерью и Марией Равжин сидит в подвале. Не работает радио. Из всех звуков - восходящий до немоты вой моторов... Самолеты. Равжин не видит, но понимает по звуку. Ближе и ближе. Если война - атомная... Он не выдерживает и поднимает крышку. Стены нет. Прямо на него пикирует бомбардировщик. Почему-то - выпустив стойки шасси. Подобно мухе... Звук обрывается. Равжин выскакивает из убежища. Невдалеке от дома аэродром. В тихую морозную погоду слышны звуки запускаемых турбин. Но еще лето - и ночью, во сне, той жизни не существует. Равжину ясно: это лишь передышка. Он вспоминает: где-то в доме консервы. Нужно перенести их в подвал. Он не успевает. Опять звук. Он захлопывает крышку. Звук приближается... Приезжает С-нов. На машине. Гараж во дворе. Равжин выносит ключи. Отпирая, через щель видит корпус другого автомобиля. Нужно успеть. С-нов загоняет в гараж и вторую машину. Не проворачивается ключ в замке. С-нов торопит. С ним - новая жена и маленький сын. Звук ближе... Равжин хватает мальчика за руку. Они бегут. Падают на ступенях. Мальчик плачет. Крышка захлопывается. Где-то в доме консервы. Надо бы переждать...

Вдруг - тишина. Равжин идет по ухоженному кладбищу с яблонями и акациями. Видит детей. Отбившись от похоронной процессии, бегают со смехом вокруг могил. Равжин узнает и себя - в ребенке, мальчике... Дети кричат:

-Новенький! Жмурится!

Равжин никого не может найти. Идет меж деревьев и памятников. Детей не видно. Их голоса - позади. Наперегонки - к самой большой плите.

- Пали-стукали, сам за себя!

- Сам-бэ! Сам-бэ!

Равжин ищет могилу. Спросить не у кого. Он озирается по сторонам. Женщина с девочкой. Он узнает их.

- ........... - кричит.

Женщина не отзывается.

Хохочут дети:

- Горш-ки! По-бил!

Он просыпается именно в этот миг. Что же за окном? Какой-то полусвет... Полумрак?.. Звук. Прицельного бомбометания? Ее имени?.. Голос - которого не слышит она. Немота. Как будто в самом деле нет больше Равжина.

Или - нету ее?.. С той - за руку - нерожденной (умершей?) девочкой?..

Он потянулся за изголовье кровати, где на кухонном столе лежала тетрадь с его черновыми записями.

Все же присутствие Равжина доказывалось детьми. Мальчи-шьим - его собственным? - криком...

Уже взрослый, вне сна, он сам - слухом, а не голосом - подтверждал и бывшей одноклассницы существование: поскольку – “А у Сергея родился сын” - не может более чем отцом, стать мужчина.

Он раскрыл тетрадь, и в комнатной (еще более) полутьме или (менее) полусвете прочел:

(“К главе...”)

“Справедливо ли...”

Перелистнул несколько страниц, но вернулся к первоначальному.

“...если в итоге...”

(“…Человек в условиях несвободы”.)

“...получает строго заслуженное...”

Не выбрать и худший удел - отмерено...

“Если является итог справедливостью окончательной, а именно - следующей из внутреннего закона развития существ, то: справедлива ли справедливость?..”

“…как…”

Равжин вспомнил о нищих.

“...уничтоженье надежды на чудо”.

Грязная продавленная кровать, простыни во дворе, их дети - длинноногие девочки; сами: с пустыми молочными бутылками - с кладбища - с букетом в руках, где увядая: хризантемы и астры, гвоздики и георгины, и еще - голубое и желтое, и - с бумажным шелестом и пластмассовым стуком...

Не смешивал ли сон (“горшки побил”) назначенных разным одноклассницам справедливостей? Или - только указывал невозможность быть услышанным Равжину - как равную невозможности быть девочке (ее дочери?), что входила в оградки поднимать размякшую карамель?

Не состоит ли его собственный предел в том, чтоб в доме, где книжный магазин, не взойти на седьмой этаж?..

…Он увидел ее в окне.

Он увидел себя: скачущим с ноги на ногу за стертым об асфальт теннисным - для игры в футбол на школьной перемене - мячом. Тротуар, угол школы, клумба под окнами учительской - нарочно забивали подальше мяч. Равжин припоминал даже рубленные - все короче – фразы одноклассников:

- По ходу действия...

- По ходу...

Из-за угла школы он наблюдал за лицами мальчиков, поднятыми горе - к окнам, из которых взирали на землю прекрасные школьницы. Равжин возвращался. Приноравливаясь к взглядам - еще более неуклюжий - он тоже попадал в поле их зрения.

…Мария прошла через двор...

Взгляд назначался не Равжину... Взгляд, которого желал он, исчезал вовсе - подруга закрывала лицо одноклассницы широким шарфом. Девочка улыбалась - не улыбалась (шарф убирали) тому, с таким же именем, не-Равжину.

...Теперь их трое – “Почему?.. Первый... Сын...” - с одинаковым именем.

Равжин закрыл тетрадь и отвернулся к стене.

Он даже не сразу заметил у мяча старшеклассника.

Где-то играла музыка. Словно в белых колпаках - безумные на негритянском погребении - поварята ударяли в кастрюли: одна лишь радость есть в небытии...

Но жили-были (в одной книге) три брата, и один из них говорил: если бессмертия нет...

Музыка вспыхнула на секунду громче и сникла.

...То есть - утверждая общий неодолимый предел.

И вопреки инструкции – “Ногами к очагу поражения...” -повернулся Равжин-Смит к вошедшей Марии. Ее, натянутое на животе и сбегающее у ног в складки, платье - аморфность белой (где видел уже?) обвисшей бессильно тряпки...

Если бессмертия нет... Если мы знаем...

- Ты пришел? Послушай, куда уходил ты опять - после магазина?

Выйдя из книжного, он огляделся по сторонам. Вверх...

- Я хотела еще попросить тебя...

...Сохли пеленки.

Человек не должен, не должен знать о пределе...

Иначе -

сверкающими ножами -

все позволено! -

поварята вспарывали консервные животы банок.

Рваный, с зазубринами, след на жести...

- Это у тебя музыка?

- Магнитофон.

...- Ты что-то ищешь?

Старшеклассник легонько пнул мяч своему другу...

- Зайди на минутку в дом.

Опять приоткрыла дверь музыке - выходя...

Равжин сел на кровати.

... - Ну, бери мяч.

Все смотрели на них.

…Показалось даже: укрытая за пеленками, на балконе ходила женщина.

- Бери...

...Упасть на колени - как в той игре КВН меж девочками и мальчиками их улицы? Тяжелую черную книгу водружали на его спину - единственного из малышей Равжина брали в команду - и, придавив дополнительной тяжестью руки, каждый из пиратской их компании говорил:

- Бери.

Мяч прокатывается медленно у ног Равжина, и только потом летит в сторону.

Дребезжит звонок.

- Вот видишь...

Пробудившись прежде срока, Равжин дает вызвенеться будильнику.

- Опоздаешь на урок.

- Я подожду, пока принесешь ты...

Клялись не в правдивости. На репетиции давали в руки гитару - отнести девчонкам. “Смотри, не рассказывай... Скажи - настроена”, - отпустив произвольно на грифе колки.

Равжин поднялся.

Мария уже взошла на крыльцо и отпирала дверь.

“Теперь у нее уж и “цэ”, и “сэ”, и “пэ”. Я отнес бы и сам”, - о девочке из музыкальной школы.

Засмеялись пиратски.

- Жди... Мы покурим пока.

И - уже в спину - им, уходящим:

- Фашист...

За каждое слово - натренированным движеньем руки в ответ.

Он вышел на улицу.

Совсем один. Ему сбросили из окна класса портфель.

Равжин толкнул дверь. Проходя в комнату, наступил на крышку подвала.

Банку консервов - на работу. Ближе и ближе звук.

Он вспомнил, как танцевал с Марией. Был праздник? День ее рождения? Равжин догадался по бандероли. “Чужая фамилия. Не твоим квартирантам?..” - почтальонша, что прежде носила пенсию матери... Твердое, словно кусок дерева, внутри.

“Вы просто сказочная пара...”

Цветы Равжина - красные гвоздики - стояли на телевизоре.

С-нов на диване - будто из-за стекла наблюдал за танцем.

Вдруг - тишина.

- Я позвала тебя.

Щелкнула кнопкой, обрывая музыку.

Равжин сел.

Оставался шелест. И внутри: молчанием? взрывом хохота? - в утерянной (стертой давным-давно?), быть может, магнитной ленте, на которую записывали КВН, без всяких слов Равжин был. Не зная даже, как и позже в школьном дворе, что - смеялись над ним. Словно понял позднее: и счастьем своим не принеси зла ближнему - предел?..

Выключая окончательно, Мария положила руку на черный корпус магнитофона.

Клялись на его спине. Для смеха? - совершенно в обратном тем десяти заповедям избегания зла: не жалеть, лгать (лжесвидетельствовать). И каждый следующий прибавлял: желать чужого добра, красть - поскольку и это могло составить чье-нибудь счастье и добро.

А последний, не говоря ни слова, слегка толкнул мальчика подошвой ботинка в зад: ....?

Десять установлений разлада человека с собой... Если бессмертия нет, а счастье не есть свобода либо ее отсутствие, а только совпаденье желания с действием...

- Ты идешь на работу в ночь?

- Да.

- Я хотела сказать: у С-нова совсем плохи дела.

Равжин упал, и книга свалилась с его спины. Веером развернув страницы - толстая книга, обернутая залитой черной тушью бумагой...

- Та девушка... Быть может, я даже видела ее...

Ее или нет? - когда заходила несколько раз в институт.

- Это хуже всего - студентка...

...Война или мир? Преступление либо воздержание? - прочитанные им позже?..

Или: просто смотрела Мария в окно?

Мужчина и женщина. Та первокурсница, которую подселили к ним в комнату общежития?.. А С-нов заходил как раз.

- Я никогда не знала, о чем думает он.

И Марии передавали слова первокурсницы: посмотрите, ей двадцать два - был день рождения? - за внешним восторгом: такая старая, а...

“...Как хорошо ты танцуешь...”

Это было в ней от отца.

“От отца - любовь к танцам, от матери - неумение танцевать”.

В словах таилось ожиданье: ее поправят...

“Мать никогда не могла увести отца из гостей: ну, потанцуем еще, куда спешить?..”

С-нов посмотрел на них.

От матери же...

“Прислала шерсть. Тебе на свитер”.

...Мария отвернулась к окну.

Чей же ребенок? - подумал Равжин.

Творящий добро, не надеясь на добро же к себе других - не ожидает ли еще большего воздаяния после смерти?..

...И за окном общежития: мужчина и женщина (девушка и молодой человек) - была осень - поднялись по лестнице от остановки трамвая, и зябли на скамье у кучи сырых потемневших листьев. Потом (Мария узнала первокурсницу) девушка достала из сумки белый рыхлый ком - ветер рванул его, выбросив в утренний полусвет край белого, словно флаг, полотна. Девушка скомкала тряпку. Улыбнувшись спутнику, принялась втискивать ее внутрь кучи. Мужчина достал спички.

- Послушай... Его уже исключили из партии, назначили обвинителя...

Мария наклонилась, задевая животом край стола. Еще какой-то сверток лежал рядом с магнитофоном.

...Если же только обман - бессмертие, и после жизни нет ничего, то: добро - добро лишь в себе самом, добро - безнадежно?..

- Та девушка... Я боюсь...

……………………………

- Послушай, я не спала всю ночь. Ждала... Это твой парень? Вы стояли с ним у костра...

- Сжигали детей.

- Грелись.

- Наших детей...

Мария подала первокурснице стакан воды. Они оставались вдвоем в комнате.

...И оставался еще в Марии от матери страх...

Бежать на танцы к тому, кто не был еще отцом Марии. Не могла опоздать: он повсюду таскал с собой пистолет (и говорили: где-то еще хранились патроны). Только рядом с нею - никто не смел подойти к нему. “Смотрите, какая белолицая”, - говорили. Но - словно не замечала голосов. Ближе и ближе музыка. Стеснялась своей смуглой кожи, и кто-то научил ее отбеливать лицо отваром трав...

Звук обрывался.

Как оказался незаряженным пистолет, когда навалились на отца люди в штатском?..

- Ну, хочешь, я расскажу? Хочешь?.. –

Глядела ошалелыми глазами первокурсница.

- Просто ночью пошло... Ты слушай... А мы лежали в постели. Его сестры... Только сначала...

Что-то исчезало в ряду: “цэ” - “сэ” - “пэ”...

И сама срывала окровавленную простынь, когда - не знала еще что это - в первый раз: стыд?.. В армии служил брат, а отец... Всегда говорил: подохнуть или пить - там, где (пять лет?) - за румынского фельдшера – “Не лечить, а на поле ваших солдат. Удобрением...” - срабатывал пистолет, и вот, и вот... Дождавшись, когда вышла из дома мать, бросила в печь...

- Только сначала... Слушай...

Старая дева: пригодится ли и тебе?..

...И потом всегда прятала: кровь и боль. А к немой, что жила по соседству, вызывали каждый раз “скорую”. Скривленные губы: мудрая природа, думала Мария, мудрая природа...

- ...Только сначала - ванная. Почти кипяток... И пусть он целует тебя. Пусть подливает.

(“Мой парень?..” Отчего же разозлилась, когда вздохнул облегченно - сама хотела и просила о том. И втискивала в сумочку простынь. А он лишь закурил во дворе общежития. Увидела: “Будем хоронить наших детей?..”)

- ...Пусть подливает погорячей... И в кружку... Ладно - в хрустальный бокал... Но ты - запоминай, запоминай...

...Однажды совершив зло, добром и во сто крат большим - возможно ль загладить?..

- ...Запоминай... Красное вино... Отчего-то так надо. Пить, пить... Быть совсем, как свинья, пьяной... Красное... Запоминай...

...След зла всегда глубже.

- Но самое страшное...

...Даже творя добро.

Мария смотрела в глаза Равжину.

- Экспертиза показала беременность. Шесть недель. У нее… Я боюсь. С-нов никогда, никогда не придет... Я хочу его видеть.

Она коснулась рукой свертка на столе.

...Даже творя добро – связываем мы свободу и волю человека, через совет, действие - давая русло судьбе... Как же быть?..

- С-нов забыл тогда. Нарочно оставил... Магнитофон. Ты отнесешь?

- Да, - сказал Равжин.

Но: как же быть нам с нейтрализацией добра?

10.

Утром понедельника С-нов подобрал студентку и двух ее спутниц на автовокзале. Она стояла у самого окошечка кассы с синим прямоугольником студбилета в руке. Автобус задерживался либо был отменен.

Помедлив чуть в стороне, С-нов подошел к ней. Бабка с золотым зубом зыркнула в сторону С-нова.

Девушка обернулась. С-нов увидел и ее однокурсниц - они поднялись со скамьи, выжидательно улыбаясь.

Может быть, даже лучше, что они ехали втроем. Пока С-нов выбирался из города, шептались на заднем сиденье. Только у светофоров С-нов прислушивался к невнятным голосам. Не мог различить и слова. Лишь: плавное движенье чьей-то руки. Легкий вздох за спиной.

“...Ну, спи...” - Сначала в правый, затем в левый глаз целовала его Мария. – “Ты ведь устал сегодня...” - полу вопрос, полу...

С-нов отвернулся.

Груженый самосвал с прицепом выскочил с объездной. С-нов попробовал обойти его. Прицеп водило из стороны в сторону, кирпичи расшибались об асфальт.

С-нов снизил скорость и немного отстал.

Слева усмехнулся водитель “Волги” с казенными номерами.

Утром улыбался - выпроваживал С-нова со двора? - Равжин. Мария глядела беременно из других дверей. Как странно совпадали срок беременности и их жизни здесь... Хозяйской рукой, словно прикасаясь к самой Марии, снял вечером книгу с полки.

“Откуда она у вас?..”

Маяковский... Одна тысяча девятьсот...

С-нов случайно купил огромный том с профилем на обложке. Именно дата (...сорок один) издания, формат и название прельстили С-нова. Но Мария ни разу не раскрыла книгу.

Равжин нежно провел пальцем по корешку - словно знал... Но были и совсем другие воспоминания в прошлом Марии...

“Волга” благополучно миновала самосвал и скрылась из виду. С-нов опять прислушался к шепоту. Мир без тебя. Скажем: нарушенье в том мире логики и последовательности, а также - деформация морали? - что образована твоим присутствием рядом с кем-то, а без тебя - есть или нет?.. Не исчезает ли вовсе мир из покинутой тобою точки пространства? Как проверить? Либо проверяешь (ты), либо - нет. Теперь С-нова интересовало: о чем говорят женщины в палате роддома?.. Некие недостижимые (мнимые, зазеркальные) точки пространства, где: десять лет строился дом... - но теперь не существовало и самого поселка, и даже если что-то было с тобой (“Ведь я же не...” - “Я не же...”), тем более в случае до-твоего-существования - в основание полагаются лишь вера и слово. “А знаешь, почему мать не работала в ателье? Я спросила как-то ее...” - после чего невозможно ласкать ту (с кровью залитым лицом - Маяк...) книгу. Значит, Мария признавалась тому не во всем, хотя утром он оставался с нею, а ты уходил. Либо передавалось сверх правды тебе. А ложь - есть нереализованный избыток действительности?

- Любопытно было б прослушать потом, о чем говорите вы.

С-нов щелкнул кнопкой магнитофона, лента поползла с легким шуршанием.

Разговор, который мог состояться лишь без него - однако, совершался в его присутствии. Неслышно для С-нова, за его спиной.

Студентки затихли.

Или, подумал С-нов, не записывать, а напоить... Он вспомнил, как ехал несколько лет назад со свадьбы однокурсника. Товарищ, который сидел с ним в машине, увещевал С-нова: но что подумает водитель (приставленный развозить гостей, тот был трезв), что подумает обо всех студентках?.. “Ба-бу-бы...” - пьяно бубнил в ответ С-нов. – “Послушай, у тебя должна быть... какая-нибудь...” Но и в пьяной расслабленности С-нов знал, почему он молчал прежде и так несдержан теперь. Ему наплевать: на абстрактных - студентов, конкретных - водителей и друзей. И раньше С-нов был осторожен лишь оттого, что станет, допустим, он академиком, и каждое слово из прежней жизни зачтется ему. Значит, если принять это темное и желанное “ба-бу-бы” не на миг, в ночной машине, где водителю все равно не разглядеть лица, а затем удивляться: фото в газете, изображение на экране, а фамилия: какой тогда была фамилия С-нова? - если принять, то никогда уже С-нову не сделаться академиком.

Качнулась музыка - нарушая молчанье магнитофона. С-нов увидел - сначала плоско, в зеркале заднего вида: девушки разомкнули настороженные губы для слов. С-нов не хотел подслушать или украсть их тайны.

У самого поста ГАИ свернул на проселку самосвал... Ее рука, почти касаясь рубахи С-нова - на спинке кресла.

“Спи... Спи...” - ? - Ты за рулем (устал?) - тебе ничего нельзя...”

...Все же тогда – “Ба-бу-бы... Какую-нибудь... все равно...” - С-нов думал именно о близняшках. Не выделяя - о тех двоих. “Их и нужно было снимать”, - поучал друг. Но прежде следовало определиться: правая или левая. Выбрать: когда сидели они, закусывая, за столом, и потом танцевали: правая или левая - каким образом? Когда, будто прогуливаясь, долго шли улицей в сторону посадки, а

С-нов с товарищем не последовал за (и - вместе с) ними, гадали по спинам: правая? левая? - справив нужду за дощатым углом забора... И даже позже (как выглядит мир, где как бы рассечен надвое, вдвое увеличен ты?.. Бинокуляр?.. Глаз и глаз?..) - возвращались близняшки, обращенные лицами к ним - быть может, уже обращенные зеркально - не поздно еще и “нужно было, - в конце концов, - снимать их...” Но: недостаточно пьян оказывался еще С-нов? боялся ли он многих других людей? - женщины исчезали. Со стороны - смешивая себя с однокурсником? - С-нов представил... “Каким я увижу мир – где: две близняшки - две Клеопатры?..”

Черно-белым жезлом перечеркнул взгляд С-нова “гаишник”... Он выбрался из машины, отыскивая в кармане удостоверение.

- Нарушаем, товарищ водитель?

Когда свернул самосвал, С-нов увеличил, конечно, скорость. Однако же, не настолько...

- Вы имеете патент на извоз?

- Патент?..

- Я вижу в машине... Всё ваши родственники?..

С-нов опасался совершенно иного: аварии... Чего еще?.. В то утро... Равжин улыбался ему... Аварии... Быть может, в нем жил и страх уткнуться металлом в мягкое и податливое.

- Это студентки... Я... собственно... - бессвязно и торопливо объясняя. - Должен быть... Паспорт... Их студбилеты... Мент засмеялся.

- Зачем тебе столько девочек? Уступи одну.

С-нов нашелся:

- Для перехода количества в качество... - тем самым, косвенно подтверждая. - Я собственно... преподаватель...

Мент козырнул еще раз.

“Для перехода и осуществления... Осуществления и преобразованья...”

Студентки молчали. Показалось: что-то хотела сказать она.

“Для ощущения и причастности...”

Без слов ныл о чем-то певец...

...а также - перманентного перехода: дикарки - в близняшек, от них - к Единому в трех ипостасях..."

С-нов разогнал машину - мимо деревьев и проселков, мимо полей и домов.

Минут десять спустя она спросила:

- Нельзя ли остановить здесь?.. У посадки.

С-нов молча притормозил.

Они вышли - все трое - осторожно, на каблучках, спустились по откосу. Придерживая друг друга. Нервно посмеиваясь.

Он ждал...

…………………….

Он подумал теперь: как мальчишка, принялся отыскивать доказательства. Студбилеты - с готовностью повернувшись в сторону машины... Паспорт - в котором значилось все: место жительства (не у Равжина), имя Марии, отметка военкомата - кроме: преподаватель? академик?.. Не стоило становиться им...

С-нов вспомнил школу... Быть может, все вообще было зря. Урок на улице. Поздняя осень? Самое начало весны?.. Они выносили на крыльцо облезлые вешки, астролябии и рулетки. По списку, по алфавиту их разбили на группы. Разбредались - соединенные, скажем, так: два мальчика и три девочки... Было и задание каждому: измерить, вычислить длину шага - считая шаги, следовало пройти заранее известное расстояние. И доказывалось - себе и одноклассникам, что полученный результат и есть истинный, и ты вовсе не старался, чтобы шагов оказалось меньше - просто так, так получается...

Но главное - определенье кратчайшего пути к условно-недосягаемым пунктам, чья недоступность создавалась огромной лужей вблизи котельной. Кто-то один (двоечник, которому требовалось исправить отметку?) перебирался на противоположную сторону, выставляя красно-белые вешки. Мешая друг другу, они снимали приблизительно-точные отсчеты условно-истинных расстояний - греша в вычислениях, сверяя результаты с расчетом соседей - до, обзовем их, точек Д° , К° - дэ-нулевое, ка-нулевое - недоступные... Промеренные обутым в резиновые сапоги одноклассником...

Не стоило вовсе заниматься ему геодезией?.. Хотя сам метод - по углу и объективному базису...

………………………………

...Д° м строился десять лет...

С-нов узнавал о том из рассказов Марии... Отец запивал, но - кровать, “Есенин” и “Маяковский” - наступало много спустя. А прежде - о чем не подозревал с утренней улыбкой в дверях флигеля Равжин - отец, приходя домой, искал повсюду топор: “Я зарублю, зарублю этого Цая”. Нерусская фамилия начальника оставалась в памяти девочки. А потом днями простаивал у пивбара. “Маяковский” был уже знаком отрезвления... И вот еще отчего дом строился десять лет... Однажды подкатывал грузовик. Веселые мужички принимались грузить доски и цемент... Выскакивала с криком из дому мать. Но - и отец подсоблял мужикам: отдавая приготовленные для стройки материалы за бутылку, просто пообещав хорошему человеку... И единственный раз Мария увидела слезы в его глазах - когда мать уселась в дорожной пыли перед машиной: “Давите! Все равно не пущу”.

“Тебе жалко? Тебе этого жалко?..”

Мать перестала шить для себя, когда начал продавать отец ее вещи соседкам... В доме никогда не бывало денег. Как-то Мария спросила: “Почему не осталась ты в ателье? Все-таки была бы и пенсия...” - “А где, - обиделась мать, - мне платили бы столько, чтоб четверых кормить и еще на водку хватало?..” Десятку зарабатывала в какой-нибудь час. Сразу же отправлялась и тратить деньги - в магазин, на рынок.

Но ничего этого не знал Равжин - в запредельном теперь для С-нова пространстве - с границей из двух защитных лесополос по сторонам шоссе. И Равжин - по ту сторону, а внутри - С-нов: асфальт, машины...

...К° гда-то С-нову рассказывала мать: ехали в командировку. И когда остановился автобус, чтоб развести по разные стороны дороги мужчин и женщин, начальник предложил ей прогуляться вместе…

...Девушки вышли из укрытия зелени на обочину.

С-нов смотрел на проплешину в камышах...

В легких платьицах.

(А правда есть и такой прибор: курвиметр?)

Видел из окна лишь неправильной формы выгоревшее пятно.

Еще: мужик - присмирев - один - с выбивалкой у покрытых сажей ковров.

Пожарные машины: одна; две...

Стайка девочек взбиралась по откосу оврага.

Вытряхивая землю из туфелек - одна, две, три...

Восхищенные - быть может, одни и узнали б мальчишку-поджигателя.

Загнав в приготовленный закуток огонь, ветер охватывал подолами платьев их ноги...

Теперь.

С-нов никогда не хотел бы стать академиком.

11.

- Что ж: ты пришел?.. Я ждал. Тебя прислала Мария? Равжин остановился в дверях комнаты. Напротив - окно, письменный стол. Справа от него, в углу, кровать. Далее - идя по периметру за стрелкой часов, в углу же - старый трехстворчатый шкаф с зеркалом в человеческий рост. Дверной проем, угол, занятый распахнутой дверью. Далее - стена, книжные полки.

Равжин сделал несколько шагов и положил на стол магнитофон.

- Мария просила отнести. Ей известно уже...

- Что именно?

- Исключенье из партии... Общественный обвинитель... Я не мешаю?

Равжин посмотрел на исписанные мелко листы, придавленные к столу камнем. Какой-то рисунок на плоской серо-зеленой поверхности.

- Нет… Это - туф. След сгоревшего листа папоротника. Овеществленное прошлое... Ты садись...

- Да.

- Садись на стул.

- Ты что-то писал за столом?

- Так... Не показания по делу. У меня уйма свободного времени.

- Я пришел еще и потому... Помнишь, мы говорили с тобой. Я много думал потом...

- О чем говорили?

- Кажется, в день рожденья Марии. Мы вышли на улицу. Уже ночью.

- Я был пьян?

- Нет. Ты говорил... Что-то о звездах. Разлет... Я боюсь переврать... Будто - в этой Вселенной нет столкновений…

- То есть?

- Взаимодействуют только электромагнитные поля...

- Ты не согласен с этим?

- Я хотел спросить. Еще у калитки...

- О чем?

- ...Тебе не жалко ее?..

- ?

- Ту девушку...

- ...А тебе? Ты удивлен вопросом?

- Все-таки я...

Они посмотрели друг другу в глаза.

- Жалеют только себя. Ты воевал и должен знать: смерть страшна лишь тому, кто остается... Ты убивал там?.. Не важно. Не отвечай. Ты остался... И для меня - для любого - единственное, в чем я уверен - мое собственное существованье. Ты - лишь предположительно: звук голоса, изображенье раскрытого рта... Ты все правильно понял. Ведь ты хотел знать: что же мы убиваем? Что поглощаем мы, обнимая?.. Ты спросил о жалости... Вспомни, о чем кричат над могилой... “И на кого ты оставил нас?..” Смерть - только утрата взаимодействия... Можешь не врать. Слабые взаимодействия не в счет. Далекие пожалеют лишь на мгновенье... Простительная слабость. Боль и отчаяние - только у близких. И тем сильней, чем менее отношения с умершим доведены до предела, чем больше неисполненных и утерянных навсегда возможностей... Умершему смерть не страшна - умирающему. Но и здесь то же - неисчерпанность, допредельность...

...Куда-то уже - в пустоту. За окно.

С-нов обернулся. Человек - лицо анфас - глядел на него. Более знакомый, другой - отраженный в профиль...

“Не ясно. Обладает ли сознанием... почти идеально отражающее объективную реальность зеркало? Наковальня?.. Обладает ли сознанием уважаемый товарищ лектор?..

...заключающийся в способности самовыделения из ... - один из уровней...”

Заговорил опять.

- Мучает то... Ты же стрелял первым - ведь иначе уничтожат тебя... А мучает, что убил бессмысленно, без малейшего намерения - без всякой цели и выгоды, и хуже всех от той смерти тебе самому...

С-нов замолчал, узнавая в одном из двоих...

“...Вот каким образом фотограф и аппарат в момент съемки...”

- Я думаю, здесь проявляются иные закономерности...

- То есть? - переспросил С-нов.

Равжин смутился…

- Я просто читал на работе... Сменщик специально откладывает мне: ну, пришельцы, рекорды Гиннеса... Я взял нарочно с собой. Ты интересовался...

- Пришельцами?

- Там о Вселенной... Как влияет она... Можно высчитать - по датам рожденья и смерти - умер человек или убили его...

Равжин достал из кармана сложенную газету.

- “На полюсах тайн”?

- Доказывают убийство писателя... Или наоборот: когда родился - по дате смерти...

- “...В астрономии время есть суть проекция расстояния…”

- Он пересчитывает... расстояние до Луны... Квантованье пространства...

- Хотя - расстояний не существует. Строго говоря.

С-нов возвратил газету.

- Если я говорил тебе о Вселенной, не мог не сказать... А если был пьян - уж всенепременно.

- Ты просил меня прикрыть глаз...

С-нов засмеялся.

- Давай нарисуем.

Он придвинул бумагу и между двумя отрезками прямых, соединенных под острым углом, провел дугу.

- Как же нет расстояний?

- Погоди. Любая идея невероятна с обыденной и всякой отличной от принятой мной, исследователем, точки зрения. Поскольку это точка из-за пределов идеи. Видишь? Я нарисовал глаз.

С-нов достал из ящика стола циркуль, и очертил на листе круг.

- Окружность не касается глаза... Дальше, когда названо и принято первоначальное допущение, все идет как по маслу.

Он взял карандаш и жирно навел точку от иглы циркуля.

- Это окружность. Ее центр. В реальности - шар. Наша Вселенная. Ты ведь знаешь о Большом Взрыве? Здесь, в центре.

- Да.

- Я ввожу уточнение... Ты помнишь, в школе учили: “жэ” - ускоренье свободного падения постоянно для всех тел. Почему? Ты удивлялся? Правда? - перо и металлический шарик.. Но это так. А приведенная мною окружность - геометрическое место всей массы Вселенной, первоначально, в момент Взрыва, сосредоточенной в центре. Вот здесь... Это все... Мы с тобою находимся в точке на внутренней поверхности шара и продолжаем движение со скоростью света "цэ". - С-нов сделал отметку на окружности рядом с глазом. - Если тебя смущает мысль о возможности жизни на внутренней поверхности сферы, я напомню: сейчас утверждается, что мы живем на наружной поверхности гораздо меньшего - а для пешехода более опасного в смысле падения с наклонной - шара... Далее следуют некоторые выводы.

Равжин смотрел на лист бумаги перед собой.

- Нужны пояснения?.. Скажем, бессмысленность понятия “расстояний”... Поскольку Вселенная разлетается со скоростью “цэ”, то все звезды находятся на той же, что и мы линии: на рисунке это дуга окружности. Свет от любой идет к нам со скоростью “цэ” в течение времени “тэ”. Это расстояние (опять же: расстояние только на чертеже, на самом же деле – время) от нас (точка “глаз”) до звезды измерим циркулем и сделаем засечку на радиусе от центра (“Большой Взрыв”) до указанной звезды (окружность) - то есть, на траектории движения... Получена точка, из которой идет к нам свет. Аналогично строят другие точки. Причем - и наиболее удаленная от нас не может располагаться на “расстоянии” превышающем радиус - время с момента Взрыва. Но это уже не свет, а улавливаемое время от времени реликтовое излучение. Соединив точки, - С-нов опять сменил циркуль на карандаш, - получаем дугу, на которой располагаются видимые нам звезды... Понятно?

Равжин неуверенно кивнул.

С-нов усмехнулся.

- Тогда тебе должно также быть ясно, что сейчас в эту секунду на этой дуге никаких звезд нет. Всякое измерение “расстояний” бессмысленно. Тем более что с каждой секундой “расстояния” увеличиваются, о чем говорит и известное смещение спектра... То есть, существуют три изначальных величины: время (с момента Взрыва), скорость (разлета Вселенной) и угол (постоянный для двух любых интересующих нас объектов)... Я внятно говорил?

Равжин оторвал взгляд от схемы.

- Но: Земля - шар. Значит, существует и какая-то толщина линии?

- Да. - С-нов прислонился спиной к стене. - По школьным урокам ты должен знать, что происходит с объектом любых размеров, который движется со скоростью “цэ”.

- То есть, ты смотришь со стороны?..

- Это главное. Остальное всё просто.

- И мы наблюдаем лишь часть Вселенной?

- Причем - только ее прошлое.

- Мне сложно так сразу... Я должен подумать.

- Пожалуйста. Не вижу - над чем...

Равжин посмотрел на часы.

- Мне пора уходить... Ты говорил тогда, что есть статья об этом... Что ты посылал в журнал... Ты не мог бы дать мне?..

С-нов молчал в нерешительности.

- Всего на несколько дней.

- Хорошо.

Он выдвинул ящик стола и достал синюю пластиковую папку.

- И рисунок.

С-нов вложил лист.

Они поднялись: Равжин - со стула, С-нов - с кровати.

Уже выходя, Равжин напомнил:

- Мария думает, что ты не придешь… Она не просила ничего передавать. Но...

- Я понял. Ты обещаешь принести рукопись сюда.

- Да. Я не об этом... Я приду послезавтра. Но…

- Я жду.

12.

Обойдя по периметру двор, проверив замки и двери, Равжин вернулся в сторожку. Он сел у окна, выведенного к запертым на ночь воротам. На покрытый клеенкой стол с чашкой и чайником выложил стопу сколотых скрепкой машинописных листов. Прочел напечатанное заглавными буквами вверху страницы -

“ВЗГЛЯД ИЗНУТРИ”

За дверьми и несколькими перегородками кричал в трубку радиостанции диспетчер. Равжин сдвинул листы на край. Не начав еще читать, все же отметил короткий эпиграф – “Зри в корень”, и первую начальную строку текста:

“Такая глобальная проблема, как теория гравитации...”

Равжин перенес на тумбочку в углу комнаты чайник и чашку. Странно, С-нов не упоминал...

Он снова сел, мельком взглянув на указательный палец шлагбаума.

“...как теория гравитации, должна начинаться с философского осмысления...”

“...понятия же “материя” как предмета физической науки…”

Совсем не о том.

Равжин перевернул страницу.

“...Не допускает опытной проверки и постулат о вторичности сознания. Если в какой-либо частной теории, например ОТО...”

Теория относительности, сообразил Равжин.

“...а с точки зрения формальной логики материализм и субъективный идеализм совершенно равноправны...”

“...Таким образом, в теории наиболее общей, если таковая возможна, посылками могут служить…”

Опять он уперся в пограничный красно-белый знак шлагбаума.

“Единственное, в чем автор абсолютно (аксиоматически) уверен... это субъективная реальность своего собственного существования. И отсюда...:

“Материя есть объективная реальность, отраженная в моей субъективной реальности”.

Равжин воткнул в розетку вилку плиты. Затем взял чайник и вышел в бытовку за водой.

Стучал в диспетчерской телетайп.

“...Внешний мир воспринимается органами чувств как комплекс физических (в конечном счете электромагнитных) полей. Декодирование, формирование образов, построение информационной модели мира, отождествление образов с объектами и дифференциация последних по критерию “разумности” (в личном понимании термина) - дело индивидуального сознания каждого, но не первичная объективная характеристика”.

Вода закипела. Он всыпал заварку в мутный горячий пар. Несколько раз, как учили, перелил кипяток из чайника в чашку, вновь - в чайник. Называлось “женить” - “to marry”. Женить на Мэри...

Отхлебнув из чашки, Равжин продолжил.

“Будучи принят...

Если определение и постулат сформулированы нами..., то…

1. Материя существует как единство и развивается как взаимодействие противоположностей - объективного и субъективного”.

Стукнули в дверь. Не дожидаясь ответа вошел Тимофеич.

- Я слышал, ты ставил чай... У тебя есть заварка?

Он подошел к столу.

- Что это ты читаешь? Взял листы со стола.

- “Отметим попутно, что мы избавили диалектический материализм от логической противоречивости, и дадим определение три. Сознание есть один из уровней развития субъективной реальности, присущей достаточно сложным формам организации материи и заключающейся в способности самовыделения из объективной реальности...”

Он помолчал.

- Во хренотень. Сразу и не поймешь... Ты что: профессором хочешь стать?..

Бросил листы на стол.

- Я думал, ты - о Галине... Как она куролесила с цирком. Да, пожила... У них давно коммунизм был... А ты - сознательность... Я вот те дам свой журнал. Я-то сейчас пожру да покемарю немного... Там, значит, у мужика были самые длинные в мире усы, а ему из-за них башку оторвали.

- Я посмотрю на улице...

- А еще мужик... Рост у него - метр с какой-то смеховиной. А через год - уже два с лихвуем...

...Равжин вышел на улицу... Мелко капнул на руку дождь. Еще. Равжин посмотрел вверх... Звезды... Смазанные легким прозрачным облачком и светом прожектора.

Выбралась из будки исполнить службу собака. Равжин взял кусок водопроводной трубы и пошел через двор. Не было следов воды на асфальте. Колючей проволоки по периметру объекта. Шел весь на виду, слепо вглядываясь во тьму меж стоящих автомобилей. Подумал: передать сменщику: регулировка освещения…

Они подошли к конторе. Собака лениво оглядывалась. Показалось: в темноте у машин что-то качнулось... Случалось, ночью срывали на баках замки, сливали бензин... Впрочем, ни разу в его дежурство. Равжин всмотрелся. За стеклом дверей красно горела сигнализация кассы. Ее свет - спустя краткое мгновенье... Равжин вступил в темную полосу позади машин. Опять сдвинулось. Будто все разом... Как если б погасла самая яркая звезда... Которой, знал, все равно нет: не погасла - не существуя давно в назначенной точке неба. Равжин крепче сжал в руке металл патрубка. Его страшила всегда реальность вынужденного действия. Приблизясь к бетонным плитам забора, пошел вдоль “периметра”...

Почему же С-нов писал совсем о другом?..

В диспетчерской погас свет.

Он увидел в своей коморке: листы... Рядом, придавливая обещанный журнал, стоял чайник. Белая горка кусочков сахара. Равжин перенес чайник на плиту...

Пролистал до конца рукопись. Не было никаких чертежей в тексте.

Затем раскрыл наугад журнал.

“Смерть отца, которого он любил мало, потрясла Мартына именно потому, что он не любил его как следует, а кроме того он не мог отделаться от мысли, что отец умер в немилости. Тогда-то Мартын впервые понял, что человеческая жизнь идет излучинами, и что вот, первый плес пройден, и что жизнь повернулась в ту минуту, когда мать позвала его из кипарисовой аллеи на веранду и сказала странным голосом: “Я получила письмо от Зиланова”, - а потом продолжала по-английски: “Я хочу, чтобы ты был храбрым, очень храбрым, это о твоем отце, его больше нет”.

Равжин захлопнул...

...Журнал “Rainbow”. Номер первый за 19 (затерто, неразборчиво) год... Захлопнул – “Поклон дождя” - обратный буквальный перевод, который не совпадал...

Потом отыскал в оглавлении - "Из "Книги рекордов..."

“В семье американцев Ральфа и Каролин Каммина пять детей... Официально зарегистрированный рекорд наибольшего количества детей, рожденных от одной матери, принадлежит семье русского крестьянина Федора Васильева (1707-1782гг.), жившего неподалеку от Москвы...”

Перевернул страницу.

“Французская королева... Элен Эспозито (род. в 1934г.)...”

“Ночью 1 февраля 1951г. в одном из парков Чикаго была обнаружена Дороти Стивенс, находившаяся в бессознательном состоянии. Температура ее тела равнялась всего +16°. Несмотря на это, врачам удалось спасти ее жизнь. Это один из двух известных случаев, когда такое значительное переохлаждение организма не привело к летальному исходу. Второй - произошел с американкой Викки Мэри Дэвис. 21 января 1956 г. ее доставили в госпиталь с такой же температурой тела. В то время Мэри было всего 2 года 1 месяц. Маленькую девочку нашли без сознания на полу в неотапливаемом доме, где температура воздуха была -30°. К счастью, уже через 12 часов температура тела повысилась до нормы и все функции организма полностью восстановились”.

“...Случай рождения ребенка у мертвой матери был зарегистрирован в США в городе Магноли (штат Миссисипи). 15 октября 1966 г. в 23 часа 40 минут доктор Роберт Дрейк обнаружил Фанеллу Андерсон (25 лет) мертвой в ее доме. В 1 час ночи 16 октября 1966 года, т.е. спустя 80 минут, в Бичгамском госпитале с помощью кесарева сечения из тела бедной женщины был извлечен живой и здоровый младенец - мальчик весом 2 кг 900гр”.

На обложке - след чайника - оставались две желтые незамкнутые в окружность дуги. Равжин встал из-за стола. В ящике тумбочки (он вспомнил о них еще в доме С-нова) отыскал одноногий циркуль, употребляемый вместо шила, и химический карандаш. Приладив одно к другому, вернулся к столу. Придвинул лист, на котором давал пояснения С-нов. В верхней части (схема С-нова располагалась в центре) нарисовал:

Прошелся к двери, назад - к окну. Сел и продолжил чтение.

“1. Сознание вторично по определению.

2. Физика определяется...

…………………

...В объективной реальности не бывает вопросов простых или сложных. Простой или сложной может быть лишь система наших понятий...

…………………

4. Качественные свойства пространства и времени... есть только следствия определения этих понятий...

…………………

Определение. Время есть постулируемая последовательность отражения объективных событий конкретным субъектом... В связанной с ним системе координат время дискретно, имеет параметрическую размерность и может быть представлено как вектор, направленный из начала координат (субъективно-объективного момента настоящего) в объективное прошлое...”

Ну вот... Почему же избегал прежде С-нов?.. Исходной посылки?.. Боязнь: как по маслу?..

Равжин провел (при помощи журнала и карандаша) прямую от края к центру окружности, оснастив дополнительно стрелкой.

“...Эту нормальную форме существования каждого субъекта ось объективного времени мы, люди, условились называть “глубиной пространства”.

У пересеченья прямой и окружности Равжин нарисовал глаз.

“Лемма. Не существует способа, позволяющего измерить из одной точки расстояния в направлении луча зрения иначе как по разнице прихода сигнала для двух сопоставляемых объектов одновременных, ...либо... по углу и объективному базису.

…………………..

Определение. Пространство есть... состояние субъекта между двумя последовательными актами отражения им объективных событий... Физическое пространство скалярно, непрерывно и... обладает кривизной. Оно двумерно...”

Он прибавил рисунку еще одну - ничтожно малую - окружность.

...Шарик Земли выползал с обеих сторон за линию. При скорости “цэ”, подумал Равжин (и “пэ”, и “сэ” - он вспомнил и свое детство, другой вечер - но: теперь давно ночь) - быть может, в самом деле, нету его?.. Он тронул чашку, постучал пальцем по столу. Предел... граница... В сущности –

“Трехмерность физического пространства - наша психофизиологическая абстракция...” -

бесплотная пленка. Но... разорвется - и:

“...легко убедиться в том, прикрыв один глаз, а тронув пальцем открытый - сдвинуть с места всю свою “объективную реальность”… -

Что станет тогда с девственно-замкнутой Вселенной?..

Мелькнуло светом и всхлипнуло, плача...

Равжин увидел: вернулась “дежурка”. Он открыл шлагбаум и вышел на улицу.

Щелкнув замком, принялся разматывать цепь, освобождая створки из труб сваренных ворот.

Машина мигнула и понеслась, толкая перед собой конус света.

Но ребенок, подумал Равжин, чтобы родиться у мертвой, должен быть хотя бы доношен...

Он посмотрел вверх.

Не замыкая, набросил на створки цепь. Ночь бледнела.

Он вернулся в комнату и прочел:

“...Геометрия вектора времени определяется кривизной пространства или конфигурацией эквитемпоральной поверхности - поверхности равного временного потенциала, которая есть геометрическое место точек, время прохождения сигнала от которых до субъекта, лежащего в начале координат, величина по его часам постоянная - на соответствующем удалении от начала координат”.

Равжин понял вдруг: или... Смотря что принять за начало. Дуга окружности... Он посмотрел на дугу, прочерченную С-новым в площади круга. Свет звезд - столько лет идущий из точки, где находилась звезда когда-то... Но... - должна быть и вторая, симметричная первой, дуга.

Равжин взял циркуль. И под рисунком С-нова повторил и дополнил его построения.

Что-то напомнила полученная... чечевица... на самом краю... Почти на обочине. Поскольку (сказал бы, логически мысля Л.В.) поле зрения глаза не имеет такой формы:

На самом краю знакомой нам (в действительности - лишь кажущейся) Вселенной... О чем свидетельствует и смещение спектра в красную его часть...

“Движение материального тела в результате акта отражения может быть только ускоренным...”

Дальше и дальше, быстрей и быстрее от всякой звезды... Теперь Равжин с легкостью выстроил бы и это на чертеже. Отчего же С-нов?.. Боязнь всех выводов?..

Переходя к разделу “Частные предположения”...

“Из факта конечной скорости...”

Он продолжал чтение, отметив попутно: невозможность каких-либо полетов в будущее, тем более - возвращений...

“...для каждой материальной точки последовательность отражений объективных событий индивидуальна. То есть, в системе координат, связанной с конкретным субъектом, последним одновременно воспринимаются события, которые одновременно никогда не происходили...

Последовательность событий, результатом которого является конкретный акт взаимодействия с конкретным субъектом, не имеет для последнего никакого значения.

Лемма. Поведение индивидуума определяется не событиями, имевшими место в действительности, а наличной у него на текущий момент информацией - истинной или ложной...

...Следовательно, в связанной с субъектом естественной системе координат (ЕСК) все предшествовавшие акту отражения события могут рассматриваться как одновременные, а вектор времени сжат до величины, необходимой для свершения этого акта...

...Каждый объект непосредственно контактирует не с другими объектами, но распространяющимися с конечной скоростью физическими полями, создаваемыми или трансформируемыми этими объектами; в любой момент субъективного времени лишь он один в связанной с ним ЕСК существует как материальное тело, опережая все остальные во времени...

...Субъект, относительно которого рассматривается остальной объективно реальный мир, в связанной с ним ЕСК является величиной мнимой - в результате акта взаимодействия приобретает отрицательный временной потенциал и “выпадает” из объективной реальности - но никуда не исчезает, а становится для нее “эталоном”: сами себя мы в объективной для каждого из нас реальности не наблюдаем; “фотоаппарат” (субъект) не способен запечатлеть себя в момент съемки, фотограф всегда “за кадром”...

Равжин опять поразился сходству фигур: поля зрения и видимой части Вселенной.

“Таким образом, гравитация...”

... А не распадаемся и не сваливаемся в кучу-малу потому, что давно, по инерции - и не может быть скорости большей - летим... Но... есть ли предел и тому, что способны познать мы?

Равжин сжал циркуль - радиусом окружности, почти выкалывая иглою глаз вблизи “чечевицы”, провел дугу... “Глубина пространства”. Граница доступной для нас Вселенной...

Ему показалось: теперь, когда он впускал машину во двор, когда глядел вверх - там, за звездой, что-то мигнуло ему - какая-то тьма…

Он еще раз посмотрел на рисунок.

Три различных (для меня) мира! Три разных Вселенных!..

Карандашом, чтобы не забыть – боязнь вот каких выводов - Равжин привел дополнительные линии.

За окном серело.

Он записал:

1. Обозначен сплошной и пунктирной. Принципиально недоступный для нас (реально существующая часть – 1) и улавливаемый лишь как реликтовое излучение (точка 1`) мир.

2. Обозначен оплошной. Принципиально недоступный (реально существующая часть – 2), но фиксируемым на “глубине пространства” (дуга 2`) мир.

3. Обозначен двумя оплошными. Достижимый (реально существующая часть – 3), но видимый искаженно (поверхность мнимой чечевицы – 3`). Большая (на самом деле - наш микрокосм) Вселенная...

То есть, нет, не существует различий меж звезд - одинаковы все - но видим и фиксируем мы различные стадии их развития?..

И что-то еще беспокоило в открытом строении мира.

Не оставалось места для записей. Равжин отложил карандаш и сжал пальцами край бумаги.

Совсем рассвело - следовало выключить освещение и мести у ворот.

Он перевернул лист.

Чужим почерком там было написано:

“Прости, Мария. Я не знаю, что происходит со мной. И если только возможно еще для тебя...”

13.

Утром ребенок ткнулся лицом в материнскую грудь, слепо и бессильно прикусывая ее.

Женщина открыла глаза - она глядела в прохладу картинки над своею кроватью. Она удивилась, что проснулась так рано. По свету, который проникал из-за штор, женщина поняла: еще не жарко. В детстве летом она просыпалась поздно. Убаюкивал шум швейной или стиральной машины. Сумрачность комнаты от затворенных ставень: казалось, еще прохлада - обманывала ее, если, конечно, не было дождя. А дождь девочка не любила неизвестно за что.

Женщина поднялась с постели. Подошла к окну. Широкая улица - взгляд достигал домов на противоположной стороне, не упираясь в их окна, заборы, собачьи морды и скамьи у ворот.

Женщина раздернула шторы. Снова посмотрела на картинку. В доме, где жила она с матерью, на стене висел увеличенный портрет отца.

Женщина вышла из комнаты умыться, затем - вышла во двор. Все было сонно. Флигель. Соседский дом за низким штакетником...

Она вернулась к себе. Подошла к шкафу и растворила дверцы. Недовязанный рыжий рукав свитера, приколотый к клубку, упал к ногам. Женщина положила вязание на кровать. Нашла сверток упаковочной почтовой бумаги. Там, внутри, похожая на нее женщина держала младенца. Она не помнила, чтоб у мадонны художники обнажали грудь. Быть может, ей попросту не встречались такие картины. Хотя вот что поразило однажды: вместо ребенка дама держала пушного (запомнила: пушистого) остромордого зверька.

Фигурка из дерева называлась “Материнство” ...Мальчик - она уверена была: мальчик, хотя виден был только затылок ребенка - кормился из деревянной груди. Женщина тронула тело у спущенной на плече ткани одежды - дерево оказалось твердым и неподатливым. Груша... А эта груша и вовсе могла быть из их раскорчеванного теперь сада.

Ей вспомнился опять дом... Как, смеясь, закрывал ее (школьницу) в платяной шкаф мужик, которому мать шила костюм. Наверное, знакомый - мать шила уже мало, брат работал после армии в шахте, говорил, что сам прокормит семью... Она выбивала дверные запоры. Мужик плелся за ней и в другую комнату. Послушай, послушай, а ты не пробовала курить? Тебе пойдет: сигарета, дым...

И даже тетка, сестра отца, говорила: да разве могут родиться у алкаша не дебилы?.. О ней - у брата и нее разными были отцы...

А они ей дарили цветы. Гвоздики. Вместе с матерью ехали через весь город. Несколькими автобусами. Была жара. Тетка уложила гостей отдохнуть. Мать уснула. А девочка видела, как ходит по комнате тетка: “Купила же... Летом...” - не зная, куда приткнуть, словно сделанные искусно из неживого. – “Что ненавижу больше всего...”

Младенец уснул на руках.

Женщина вновь завернула фигурку в бумагу. Она нарочно вышла из дому раньше. Шла слегка переваливаясь. Ее обгоняли, торопясь на работу.

В троллейбусе ей уступил место взрослый мальчик. Краснея, протиснулся вглубь салона. Женщина глядела в окно. Так бы и ехала - возвращаясь - мимо тех же деревьев и домов. И если ехать, не останавливаясь, всю ночь, а потом опять - утро и день - теми же будут и люди. Она перестанет отмечать изменения в них.

Пройдя через больничный двор, женщина вошла в двери консультации. Несколько посетительниц стояло к окошку регистратуры. Женщина стала в очередь.

Больше никто не подходил. Оказавшись у окошка, назвала фамилию и адрес прописки.

- Вы на учете? - спросила не глядя регистраторша.

- Н...нет...

Спиной к стойке долго отыскивала карточку. Уже с высоты приставной лесенки оглянулась на женщину.

- Да вы в положении... А я ищу совсем в другом месте.

- Я думала...

- Ваш врач принимает сегодня с двух.

- Да. Я не хотела бы к нему.

- К кому же?

- Я хотела бы к женщине.

Регистраторша фыркнула.

- Ну, не знаю. У вас очень хороший специалист. Займите, если вас примут, в шестой.

Пройдя по коридору, спросила крайнего. Сбитые, словно в кинотеатре, стулья стояли вдоль стен. Худенькая, почти девочка, прикладывала к губам платок.

Женщина села. Входили и выходили из дверей. Ей вспомнилось, как в больнице, где лежала она, где лежали: с надеждой сохранить, с желанием избавиться - пришла немая. Так же сидела у стены. Медсестры говорили: она совсем из другого города. Эти немые такие озлобленные... Просили больных выглянуть в коридор. Сидела и сидела. “Сделайте, и я сразу уйду...”

Женщина поднялась со стула.

- Мне нужно на улицу.

Вспомнилась та немая девочка, что жила по соседству. Однажды написала: “Я возьму, когда вырасту, девочку из детдома... Мне дадут?..”

“Роди... Думаешь, бросают хорошие родители?”

Она знала: немые злятся, когда их не понимают.

На улице начинало припекать.

Из дверей вышла с платком у рта.

Женщина вернулась к кабинету. В очереди оставалась одна посетительница.

………………….

- Конечно, я могу вас понять... - Врач посмотрела на нее через стол. - Но... скажите... Срок вам определял Гойхман?..

- Да. С моих слов.

- То есть?..

- Я рассказывала ему...

- Он не осматривал вас?

- Нет.

- А сами ваши слова? Скажите... Впрочем... Я выпишу вам направление на УЗИ.

- Что это?

- Ультразвук... Мы направляем почти всех. Вам скажут, как развивается малыш.

Сверяясь с карточкой, принялась вписывать в бланк фамилию.

- Знаете ли, бывают случаи... Ребенок рождается с дефектами. Разные причины... Иногда родителям проще решиться до рождения...

- Это исключено.

Женщина смотрела перед собой.

- Ну, никогда нелишне... Это совершенно безвредно. И потом: вам скажут: мальчик или девочка. Многие готовят заранее: цвет одеяльца, ленточки... А кого ожидаете вы?

- Мальчика.

Врач улыбнулась.

- Здесь нужны еще данные паспорта. У вас с собой?

- Нет.

- Впишите сами. Я тут болтаю... Я не ошиблась? Вы замужем?

- Да.

- Это - так... Я хотела вас предупредить, что потребуют и флюорограмму отца. Лучше папе пройти заранее. Бывает, у них нету пленки.

- Да.

- Еще. Тут записано... С ваших слов... Это первая беременность? Вы не прерывали до этого?

- Нет.

- Я просто подумала... Спрашивал Гойхман. Быть может, вы стыдились и слов... Первая?

- Да.

- Я записала. Дальше: почтовый адрес... Адрес, по которому вы прописаны... Нас тоже проверяют.

- Я понимаю.

- Почтовое отделение, улица, номер дома... Подождите, вам плохо?..

14.

Они сидели опять в комнате С-нова. Равжин положил на стол папку с полу стертым рисунком совы в левом верхнем углу.

- Я прочитал.

- Да?

С-нов рассеяно смотрел на него.

...Если закрыть один глаз, а, прикоснувшись к другому, сместить...

- Я не совсем согласен.

- И что же?..

- Точней, не все понял.

С-нов усмехнулся.

...Но второй рукой держать карандаш или книгу - они не изменят положения...

- Все-таки я объемное существо... И измеряю мир - хотя бы вытянутой рукой.

- Мы говорили в прошлый раз. Это никак не связано с тобой или мною. Это теория.

С-нов не хотел, казалось, говорить с ним...

- Но космонавты... Куда летят они? Они возвращаются в будущее - а это невозможно по твоим... И - твой предмет. Геодезия…

- Ты хочешь знать, как соотносится она?.. Ты прав - иронически. Но это было давно, я хотел понять...

То есть простить...

(“…если только возможно еще для тебя…”)

Равжин не смел напомнить о недостающем теперь листе с чертежами.

- Ты чем-то взволнован? Какие-то неприятности? На работе?

Равжин подумал: С-нов спрашивает его о Марии.

- Все в порядке.

- Что же настораживает тебя?

Он сказал:

- Несоединенность ни с кем... Если мы разлетаемся. А эта поверхность - пленка, точка, предел, где мы одновременно есть и нет... Человек не должен знать о пределе.

- Почему?

- Я уверен.

- Почему? Человек и есть в некотором смысле предельное существо. Выбирай: граничное, переходное... Характерное - негармоничностью. И отвратительное тем... Тем, что, в конце концов, только сам и оценивает, и судит себя...

- Но... есть мораль. Судят другие.

- Другие приговаривают... Но выбирает - человек: направление и шкалу: слава, власть, секс... Что там еще?..

- Любовь.

- Любовь?.. Я хотел бы, чтоб ты прослушал одну запись. Запись одного разговора... Хотя - это опять не связано с тобой или мной.

- Запись?

- Да. Магнитофон. Ты ведь сказал - любовь... Может быть. Человек выбирает... А его жизнь - давно указано: цепь желаний и их исполнения - чередованье несчастья и счастья… Достигнув намеченного - хотим уже другого. Срываемся вниз. И... Знаешь, что означает быть по-настоящему счастливым?..

- Что?

- Замереть, не упав. Не дойдя до вершины.

...Значит, человек создан... Либо для счастья... Либо - предела у жизни нет. Все позволено?.. Одно из двух.

- А любовь как раз... Хотя - скорей, это категория истерическая.

- Любовь?

- Да. Существует “не укради”, “не убий”. И - это все. В любви - запрет иррационален. Любовь ничего не прибавляет морали. Потому что... “Возлюби ближнего, как себя” - по сути: уничтожай. Уничтожай и в другом, что вынужден подавлять в себе... Но... Скажи... Какой вред?.. Ведь существуют польза и вред, добро и зло?.. Какое зло, когда есть твое желание и есть другой человек... “Да – да”. “Нет – нет”. Люди созданы для общенья. А почему я должен отвечать “нет” себе. Почему - думать за другого, посягать на его свободу и выбор (ведь и я - одна из его возможностей) - если не известно заранее... Скажи: хочешь ли ты, чтоб никто никогда не помыслил о прелюбодеянии с тобой? Чтоб враг твой возлюбил тебя?.. Ты никогда не думал?.. Любовь - аморальна. То есть - вне, за... Все эти учитыванья без слов, угадыванья за другого - уже невозможность даже спросить... Конец! Запреты - которых, быть может, и нет. Разве ты хочешь, чтобы тебя обо всем спрашивали?.. Счастье - для каждого - как раз не учитывать…

С-нов замолчал. Присел опять к столу.

- Пожалуй, я все же включу.

Он вдавил кнопку магнитофона.

Невнятная музыка.

- Что это?

Он снова пощелкал клавишами.

Равжину показалось: он слышал уже: звук открываемой (закрываемой?) двери, шаги...

- Что это?

- Слушай.

“Наш дорогой профессор... Начнем?..”

“Пожалуй...”

“Не считая меня, вы - трое специалистов... Ведь меня”, - (смех), - “можно назвать вашим коллегой весьма условно...”

“Что вы...”

“Итак, перед вами пациентка, которая обратилась ко мне... С тем... Если не ошибаюсь... вы хотите иметь ребенка?”

“Да”.

- Что это? Женская консультация?..

- Нет. Один экстрасенс. Ты поймешь дальше.

“...пациентка, которая надеялась предоставить науке уникальную возможность наблюдать партеногенез у человека. Надеюсь, вы не забыли знаменитой статьи?”

“То есть?..”

“Непорочное зачатье?”

“Дева Мария?.. Как вас зовут?”

“Именно! Налицо была благоприятная ситуация: испытанный женщиной эмоциональный стресс. И - главное! - ведь известно, главное: хотеть! - сильное желание иметь... Вы хотели мальчика?”

“Да”.

“Как вы знаете - это и невозможно... В результате партеногенеза...”

“Сам Иисус в таком случае родился бы девочкой...”

“Да”.

“Но я не вижу никаких признаков беременности”.

- Что за статья?.. Кто эта женщина?

- Не знаю.

“Вы правы: дело прошлое. Я рассказал предысторию. То есть, перед вами очевидный случай абсолютного женского бесплодия...”

“Я согласен”.

“Вне всякого сомнения”.

“Но: чего хочет женщина?.. Чуда. Ни больше, ни меньше. Один случай я вам уже рассказал. Теперь вся надежда женщины...”

“Только на вас”.

“На меня”.

(Смех).

“Я хотел уже однажды помочь вам?.. Вы отвечайте...”

“Да”.

“Вы не согласились. А может, это не было еще так безнадежно. Теперь мы рассматриваем уже нетрадиционные подходы... Надеюсь, согласны все: то, чем я занимаюсь, не имеет аналогов”.

“Да”.

“Конечно”.

“Продолжим: я мог бы помочь... Поскольку этот случай... Мне требуется подтвержденье согласия. Ваши сомнения - ваше дело. Я предлагаю: “да – да”, “нет - ...”

“Да”.

“Что ж... Поскольку я считаю ваше бесплодие имеющим причину скорее...”

(Далее неразборчиво - быть может, шепотом, обращенным к…)

- Кто эти мужики?..

“...Ведь вы не станете отрицать, что ведете довольно беспорядочную жизнь?.. Я имею ввиду...”

“Да”.

“Ах, так...”

(Мужской смех.)

“А когда как бы случайно совпали наши дежурства... Вы помните - как бы случайно...”

“Да”.

“Сознаюсь, коллеги, я соврал о деве Марии... Просто пациентка не могла бы назвать отца ребенка, что почти равнозначно...”

“Ах, так?..”

“Вам необходимо раздеться... Не стесняйтесь, вы у врача. Я не держу ширм. Это даже входит... Не отворачивайтесь. Я должен видеть ваши глаза. Я объясню. В вас срабатывает ложный стыд...”

(Чье-то сопение, кашель.)

“...Да, снимите и это... Почему, допустим, в конкурсе красоты должен видеть я и что-то помимо красоты эротической? Женщина выбирает рамки”.

(Вновь кашель.)

“И в проститутке мне вовсе не важен интеллект. Ну, кроме, скажем, фантазии...”

(Смешок - сдавленно.)

“Теперь подойдите к кушетке... Я хотел пояснить: вы у врача. Этим определяются наши отношения. Я смотрю на вас как... Вы должны знать и сами как медик: есть различные положения...”

(Смех - скорей, нервный.)

“Одни больше, другие меньше способствуют зачатию... И даже маленькая подсказка... Вот - кушетка, стул, вся комната... Имитируя... Если вам нужно пояснить...”

- Выключить?

“Нет”.

“В таком случае...”

(Шаги. Пауза.)

“А?..”

(Кашель.)

“А... если и наклониться чуть вперед?..”

(Звук перемещений.)

“Что же... Подойдите к столу. Мы не закончили. Сядьте. Такую консультацию вам мог дать и другой врач. Я лишь хотел убедиться... Хотя... я ко всему подхожу творчески... Взять ваш стыд. Многие приходят за этим... В одной книге - не помню названия - женщина говорит... Удивительно, говорит, как мы подходим друг другу. Но вчера мы были пьяны и не получили всего удовольствия... Вы согласны? Очень тонкое, хотя не новое, наблюдение. Алкоголь приглушает стыд. Наслажденье острее, когда стыд присутствует в полной мере. Величина удовольствия - и есть степень отброшенного при этом стыда... Понимаете?.. А удовольствие нередко связано с зачатием. То есть - лечение стыдом... Но у вас... Собственно, перейдем к методике... Я попрошу фиксировать...”

(Шум. Шелест бумаги.)

“Теперь припомните все те места, помещения... нарисуйте, обозначьте стороны света... где вы вступали...”

(Смешок.)

“Хотя бы - когда были готовы физиологически... Ординаторскую... можете не чертить... Я прошу обычно заготовить планы до приема. Вы узнавали о лечении?”

“У меня в сумке”.

“Возьмите. Я искренне хочу помочь вам...”

(Молчанье. Шаги. Скрип карандаша о бумагу.)

- Что они делают? Стороны света... Зачем?

- Мне рассказывали...

- Каким образом?..

- Может быть, ты читал?.. Свинцовый грузик... В местах концентрации энергии...

- Это связано с гравитацией?

- Не думаю.

(Пауза.)

“Я не вижу четкой закономерности... Хотя мог бы рекомендовать... Здесь. Здесь. Ну и - тут... Если конечно...”

Он вспомнил вдруг: в самом деле - статья... Равжин удивился тогда: дикость... Грузик на нитке...

Вспомнил еще: конюшня. В смешанных с навозом опилках - гильзы с пробитым капсюлем...

“Я понимаю...”

“Из всего комплекса остается анализ... Нужна пробирка с вашей мочой”.

“Да”.

“Не спешите одеться... Сейчас. Здесь”.

“Почему?”

- Что, в конце концов, происходит?..

“Не понимаю...”

“Вот пробирка. Вы же обратились...”

(Позвякивание стекла.)

“Не понимаю...”

“...Другие принадлежности... Я пригласил нарочно коллег… Вы знаете... Положительное влияние отрицательных эмоций. Я не даю более одного сеанса”.

“Нет”.

“К тому же...”

- Что это за мужики?.. Зачем?..

- Ты слышал: леченье стыдом...

- Но...

- Я думаю: еще забота об алиби...

“Я должен видеть... Мало ли что за цели преследует человек... Вы...”

“Не понимаю...”

“Иногда верит сам, а оказывается... Хотя бы - мнимая беременность... У вас”.

“Нет. Нет”.

“Я вас вылечиваю уже словом, голосом!..”

(Звон. Нарастающий. Словно бы мелко-мелко ударяют в хрусталь.)

“Не понимаю...”

(Шаги.3вон.)

“Куда же вы?”

(Шаги. Звук открываемой - закрываемой? - двери.)

“Там!..”

(Шум. Невнятные голоса.

Шум.

Вдруг - музыка...)

С-нов вдавливает клавишу.

- Все?

Будто намеренно оборвали запись.

- Что произошло там?

- Не знаю.

- Там, за дверью...

- За дверью? - С-нов смотрит в окно.

- Ты говорил об алиби... Она?..

- Не знаю.

- Она сошла о ума?.. Умерла?..

- Не знаю... Нет.

...Человек не создан, не создан для... Что для него, в конце концов, счастье?..

Он увидел себя в госпитале... Где на самом деле без рук и ног, с вырезанным под корень языком... Он услышал себя... Стук - открываемой двери?.. Шаги... Его ни разу не назвали по имени... Или - и это магнитофон?.. Шелест и писк ленты, принятые им за?..

Он видит: С-нов по-прежнему у окна... Ветер раскачивает деревья внизу. Черная выгнутая, как лук, птица - поперек света...

- А ты уверен?.. Будущего - не предсказать... Что - его нет сейчас?..

- Да. Только мы. В этой секунде. Все остальное... Что видим и слышим…

- Слышим?..

- Да. В сущности - след...

- И не страшно? Не допускаешь - другие Вселенные?..

- Это так важно?

Равжин подумал.

- Если их много... В какой-то момент поверхности различных сходятся в одной точке, и... информация, отраженная... Согласись… иногда что-то входит в нас: предчувствия, сны... Совсем чужое… Что это?

- Озабоченная Вселенная?.. Опять? Я же говорил...

- Но если есть скорость больше скорости света?

С-нов улыбнулся.

- Нам показывали в школе. Относительность скорости.

- И что же?

- Фильм... Человек в поезде. У окна. Поезд движется. Потом человек идущий внутри... Ты смеешься?

- Нет. Вам забыли сказать... Когда человек входит в локомотив... Впереди ничего нет... Предсказывают, угадывают то, что свершилось. В сущности - отыскивают...

Он помолчал.

- ...Или пассажир выпрыгнет и будет раздавлен... Ты никогда не был внутри тепловоза?

- Нет.

- Это общее положение... Чтобы выйти за пределы, нужна энергия, сравнимая с заключенной в самой системе.

- ...Так, значит, бомба?.. Взрыв?..

...Уйти, слиться с миром. Оказаться внутри...

- Бомба?.. Ну, как простейший случай...

...внутри не себя... Потому что... Человек не создан для счастья...

Показалось: вспомнил и лицо мужчины. Нет - женщину. Ее голос. Знаменитая позже актриса... Она поясняла. “Представим...” Мужчина шел. Шел - чтобы выпрыгнуть.

Равжин поднялся.

- Пожалуй... Пора. Я пойду.

- Смотри.

С-нов не удерживал его.

Остановились у двери.

- Что передать?

- Марии?..

15.

Не убирая рук из-под струящейся из крана воды, Равжин обернулся мокрым слепым лицом на зов.

“Доброе утро”.

Мария?

Послушай, Мария… Я не хотел вечером беспокоить тебя…

С-нов... Я был вчера у него… На подоконнике... С моим адресом... Он написал тебе.

И в ту же секунду – вздрогнул, будто все еще спиной к ней – от вскрика Марии.

Равжин просто не смел смотреть ей в глаза...

…………….

...Что с тобой?.. -

Мария увидела – словно вытащили Равжина из уютного теплого подземелья на свет – беззащитный растерянный взгляд.

Ты брился? Посмотри в зеркало. Кровь…

“Зеркало?..” -

на ощупь, будто слепец, руками узнающий лицо - свое лицо.

Да вот же... - указывая, коснулась пальцами собственной щеки.

“Здесь?..”

Качнула отрицательно головой.

“Здесь?..”

Ей сделалось смешно от слепого: выше-ниже, правее-левее - его пальца, что оставался... зеркальная ошибка... на той же половине лица.

Или: ошибку, зеркально изображая, совершала она?..

..Нет-нет... - почти касаясь своей рукою с невнятной смесью нежности и сопротивления шеи Равжина... Пока - ужас - влажно отразившего свет, уже подсыхающего - ниже скулы - черного кровоподтека... -

Отдернув пальцы, отступая на шаг. Охватывая теперь одновременным взглядом его щеки и подбородок, нос, глаза, волосы... –

...Послушай... Что с твоим лицом?..

…………

Равжин склонился к воде, не понимая внезапного страха Марии.

Порез. Всегдашняя история... Вода из крана, переполнив ведро, стекала на цементный растресканный пятачок, далее - в черную измокшую землю.

Лицо дрожало и разваливалось - в разбиваемом ежесекундно... Хотя он занавесил, а позже и вовсе убрал из дома все зеркала... А, бреясь, устраивал - случайный, из тумбочки матери – зеркальный сколок на кухонном столе. Наклоняя, улавливал: шея, щека, ухо, уголок рта. Одна, потом другая половина – лица, которого не хотел видеть в опустевшем за годы доме.

Все же, быть может, его собственное отраженье глядело теперь на Равжина из воды…

Зеркало?

…………

Она вскрикнула, не сообразив...

Конечно, зеркал не было и во флигеле... И первые дни в доме Мария и С-нов расчесывались, улыбаясь себе – поверх чашек и хрусталя – из зеркал буфета. На некоторое время С-нов даже взял электробритву из дома матери. А позже прилаживал на неудобной - уголком - полочке в ванной зеркало с откидной никелированной ножкой – первая семейная покупка Марии...

…………

...Равжин глядел в это расчлененное на части лицо... Кровь капала в воду, образуя отчетливый багровый объем, который расползался затем скользкой медузой. Будто капля чернил, по которой изучали на уроках броуново движенье... Угол падения... угол отражения... Капля - вишня склоненного у воды дерева... Наброшенной поверх маскировочной сеткой, отраженные листья укрывали лицо... Не мог. Не хотел знать своих убегающих - в стороны, в стороны – глаз - на цилиндрической поверхности термоса, что утром вносил в комнату “boy”... Глаза обессмысливались - каждый сам по себе - без взгляда... Кто же?.. Если по-прежнему лежал Равжин - в постели, в ловушке покрова, который называли москитным, но казалось ему - еще и от змей... Вспоминая и там свой дом - вертикальную линию ползущих друг за дружкой гусениц на беленой стене у входной двери. Он закрывал, но мать распахивала вновь дверь, проветривая комнаты. А ночью змея подбиралась к его постели... От крика мальчика вспыхивал в доме свет, разбивая ночь на предметы...

...Разбитый - кто же глядел теперь на него из воды?..

…………

...Кто же глядел на С-нова из зеркала?

Мария помнила, как накануне свадьбы С-нов приехал в их старый дом налегке. И счастливому ему она отыскала армейский бритвенный прибор брата. Две схлопнутых створки с принадлежностями внутри и - не нашлось иного - полированная металлическая поверхность зеркала.

Ничто не терялось... На табурете в саду: раскрыв - а сколько лет мать и она страшились неясного мутного отображенья – смотрел чужой…

И среди книг Мария отыскала однажды - и спрятала вновь от матери - не отправленное братом письмо. Не было адреса на конверте. А в письме он называл женщину так, что и не скажешь (а брат знал уже все, все, что вскоре случится с ним) - кто же...

Та женщина?..

“Ты…”

…………

...И вот - не узнавших себя, готовые взорваться изнутри лица - где видел Равжин еще... В соседнем дворе... Глазами, скошенными к вискам, следили за ритуалом стрижки. Расческой и ножницами - армейский цирюльник, и вовсе слесарь в миру. “Полковник всегда приезжал стричься к нам на заставу”. Ерзали, смеялись подобострастно - по сумме видимых им движений, определяя себя…

…Кто мог подтвердить – или опровергнуть – истинность его присутствия здесь?

Как мог довериться Равжин зыбкости видимого? Подтверждало ли изображенье и то, чего он не мог охватить взглядом?

Говорило ли, кроме того, отражение истинно об отраженном? Как мог довериться Равжин тому, что изменится, стоит лишь ему отвернуться – а он сам даже не поверит своим взглядом измены? Кто подтвердит тогда, что невидимое – лишь оборотная сторона?..

Равжин подумал о женщине... Той – без имени художника – женщине на картине: за стойкой бара, одетой в черное или глубоко-синее. Она глядела на посетителей, и Равжин также искал ее глаз. Но главным было зеркало позади нее, где отражалась (изображалась) спина женщины. И рыжий (зримое рыжее пятно: апельсин?) мужик присутствовал там: лишь в зеркале, не раздвоенный, он разговаривал с нею. Впрочем, лишь в женщинах возможность несовпаденья для Равжина обретала реальность – здесь, в этом дворе: меж прежними ее глазами, лицом и – вздутым непомерно временным животом…

Но на картине эффект достигался и тем, что женщину по грудь укрывала стойка, в зеркале же – в полный свой рост, с неожиданно громоздкой вынужденной (исполненьем обязанностей) спиной. И видимы, кроме того, в зеркале становились и предметы перед ее лицом…

И даже взгляд - был или нет? - Равжин представил: взгляд мужчины, которым тот надеется охватить одновременные: стойку, женщину (ее лицо, грудь) и, сжимая все крепче стеклянный прозрачный объем, - специальное зеркало, в котором - уже отделенные от нее: ..........

…………

...И Мария вспомнила... Сделалось жутко и непоправимо ей… Все те подробности... Брат приходил с работы: “Двадцать минут я сплю”, - перед вечерними занятьями в институте... Что-то толкало ее войти сейчас, скрипнув половицей, дверцею гардероба. “А?.. Это ты?.. Я просил...”

...И - те розы в его спальне - никогда больше не видела столько роз, - что отразило вначале зеркало шкафа.

Прохладой и счастьем.

Она присела на корточки.

Линзы капелек выгибали, подробно осматривали лепестки.

...Раздвинув стебли, брат опускал в ведро руку, - оставались белые (краснеющие) царапины, и - одна в комнате - стряхивала она с пальцев на цветы дробную влагу...

………….

...не совпадали, не могли слиться - два отражения...

Это себя, перекрыв струю крана, видел Равжин в стоячей воде ведра.

Кровь отмечала кривую - в размер лезвия - царапину у кадыка. Саднило на щеках... Нос, губы... Он приоткрыл рот, обнаруживая желтизну зубов... Когда-то в кабинете дантиста ему подарили даже специальное зеркальце - кружок полированного металла на кривой ножке. Но пользоваться, разглядывая со всех сторон зубы, им мог лишь другой. Либо - Равжин ставил перед собой зеркало. Кругляшек мутнел от близкого дыхания мальчика. И - хоть пей ее - не мутнела вода. Все равно: он не видел пломбу... Пропало зеркальце. Но появился - откуда? - медицинский зажим - что заменял пассатижи.

И Равжин понял: каким образом - там, где он, без рук и ног, и не определить, жив ли - достаточно зеркала, укрепленного у его губ. И, пока есть, выходит, он - только двигатель, обращающий собственную жизнь в капли воды?..

…………

...И открылось Марии - в зеркале, где появлялась-исчезала тетка с букетом словно пластмассовых стеблей с накрахмаленными тряпичными лепестками: история ее мужа-еврея, что сбежал с молоденькой, но, вернулся ненужный уже никому; все знали, что - умирать, и тетка не разговаривала с ним все последние месяцы. Но – до зеркала, неотраженное - если приятие было не местью, важно ли как сумеют назвать это другие?..

…………

- Мария, слушай... С-нов... Я не сказал вчера... Он написал тебе.

………….

- Я знаю: нужно идти в обком...

16.

Равжин вышел к серому двухэтажному зданию у перекрестка. Стоял, пережидая огонь светофора.

Мальчишки и капитан-“пушкарь” курили на ступеньках.

Островерхое - с круглым, похожим более на глаз, чем на ухо, окном чердака - здание опускало два равновеликих, крыла.

Мальчишки смеялись.

…В первый раз их привели сюда прямо из школы. Шли ближней дорогой через балку.

Смеялись - раздеваясь перед осмотром. В туалете - писая в баночку. Им сказали с вечера: “Смотрите - чтоб живчиков...”

Потом разбредались. По одному. Еще продолжались занятия в школе...

...Мяч Равжин подбирает по дороге домой. Делая намеренный крюк: не встретить мать. Теннисный стертый мяч...

Мимо мастерских, через спортивную площадку выходит он к балке. Здесь у школьного забора они искали сокровища Флинта. По схеме в “Науке и жизни”. Ориентиры совпадали. Даже море - так говорили на уроках географии - что было когда-то здесь.

...Умывшись у ручья, взбирается на противоположный откос. Минуя памятник жертвам, здание военкомата. Налево: пустырь, полуснесенные бараки... Опустив голову, Равжин идет незнакомыми улицами. Наконец - дом, словно подпертый лестницей от падения. Чердак с запахом пыли и тления. Стопы старых газет, высохший трупик кошки. Обрывок веревки из полутьмы - все, чем связан он да сих пор с отцом?..

Сверху Равжин наблюдает за матерью. Дом, двор обысканы ею, но заглянуть на чердак не приходит в голову: сын звал ночью к постели - казалось: по потолку ходят... Сарай?.. Флигель?.. Потом - к соседям.

Как бесполезно искать его там...

Спустившись, Равжин бежит к посадке. Вдоль железной дороги, полоса деревьев невелика в ширину, но, как муравей по подставленной соломинке - вперед и вперед. Знакомой тропинкой, затем - сквозь непролазный кустарник. Ветви хлещут его по лицу.

К железной дороге Равжин выходит у станции. Хочет обтереть искровавленные руки. Находит в кармане мяч. Должно быть, уже синяк от него на ноге... Медленно идет к дому по шпалам. Заслышав гудок, сходит с колеи. И - возвращается. Кладет на рельсу мяч, подмащивает камешки. Машинист грозит, высунувшись в окно. Не уверенный до конца в расчетах, Равжин следит за мячом - как ничего не происходит: мяч скатывается...

...Уже на желтый, под гудки машин, Равжин пересек улицу. Даже несуразная антенна во дворе не опрокидывала симметрии здания.

Равжин вошел внутрь.

Поднимаясь по лестнице, мельком взглянул на стенд с фотографиями.

Живы ли все они?..

Постучал в дверь.

- Я хочу сделать заявление.

Майор поднял глаза от стола.

- Да? Изложите на бумаге.

Не принимая предложенной авторучки.

- Я не могу писать.

Майор посмотрел на Равжина пристальнее.

- Существует подписка о неразглашении.

- Вы не представились. Ваша фамилия?

- Смит... - Он смутился и поправил себя. - Равжин... Равжин-Смит...

- Так как же? - Невольно майор улыбнулся. – У вас с собой военный билет?

Он достал из кармана рубахи книжечку.

- Подождите.

С документами Равжина вышел в смежную комнату.

Равжин огляделся. Еще один стол с пишущей машинкой. Вдоль стен - несгораемые шкафы. Равжин подумал: здесь хранится и личное оружие... Несколько автоматов. И - взрывчатка? дымовые шашки?.. Школьниками их возили на стрельбы в карьер... Дождь и дым... Просто туман?.. Три одиночных выстрела в грудную мишень... Далее шло окно. Двор. Строительный мусор.

Майор вернулся с папкой в руках.

- Итак, вы служили в летных частях? Я не ошибся? Место вашей службы...

Равжин назвал округ и часть.

- Верно. Фамилия командира? Военная специальность?

Равжин ответил.

- В чем суть вашего дела?

- ...Мною совершено убийство.

Увидел: немая растерянность в глазах.

- ...Наезд на женщину.

- Когда? Где? - Скорее автоматически.

- Двадцатого августа 19.. . В королевстве ......

- Это - ...Африка?.. Какое отношение?..

- Я служил под английской фамилией.

Они посмотрели друг другу в глаза.

- ...Я не запомнил дату... Она совпадает? Вы служили... В то время умерла ваша мать?

- Да. Вы знаете?

- Вас не было на похоронах, Мне поручили заняться.

- Мне даже не сообщили.

- Но есть копия телеграммы.

Майор заглянул в папку.

- Ведь ваша настоящая фамилия Равжин?

- Да.

- Я только хотел подтверждения. Это нельзя подделать... Левое ухо... Край словно обрублен круглым предметом...

- Ухо? Чье?

- Ваше. Достаточно приглядеться. В коридоре есть зеркало.

Равжин подумал: каким бы увидел себя теперь?..

- Куда я должен обратиться? Я считал, что подписка...

- В посольство, МИД... Хотя - я также готов выслушать. Даже - записать показания. Если это облегчит... - Он придвинул бумагу. - Наезд... Далее?

- Она умерла.

- Кто?

- Та женщина.

Майор встал из-за стола.

- Мне не ясно одно... К нам не поступало сигналов. Чем должен руководствоваться я? Чувством вашей вины? Вы ничего не сказали, кроме...

- Я хочу сообщить... О дороге.

- Хорошо.

- Как будто - насыпанная среди болота. Вода - слева и справа. Хотя - пальмы на обочине... Женщина... Она появилась вдруг... Мне трудно оценить. Я не водитель... Может, не достаточно лишь торможения, требовалось отвернуть? Но: дорога...

- Вы не водите машину? Я не ослышался? Как же оказались вы за рулем?

- Машину вел капрал...

Равжин подумал: настоящая фамилия?..

- В чем же ваша вина? Мне не ясно...

- Тормозной путь... Потом... Когда лежала она. Ни кровинки... Я не мог оторваться... Может быть, не хватило сантиметров... Даже толчка... Мы просто остановились...

- Значит, причина - не в столконовеньи. Испуг...

...Перед матерью... Как он признается во всем?..

- Тем более. Вы не сказали: проводилось ли вскрытие?

- Не знаю... Нет.

Равжин смятенно посмотрел на майора.

Тот отложил ручку.

- ...Скажите, вы считаете, что участвовали в войне?..

- Я?

- И хотите быть уравнены в правах?.. Я не могу сделать этого. Потому что...

Теперь майор открыто улыбался ему.

- ...Потому что... Вам никто не поверит. Даже советников - никогда... Как вы назвали страну?..

- Я служил под фамилией Смит.

Равжин встал.

- Сидите...

Равжин встал и нащупал два теплых патрона в кармане брюк... Две красные – “ВМ” - буквы на двери сейфа -

“Вздутие? Взрыв? Сверхплотного - несколько килограммов материала...” -

дразнили его.

“Другая вселенная?..”

- Почему не поверят? - повторил он.

- По всему... Существуют документы. Во-вторых, - вы живете один? Без семьи? Не будем считать возможных квартиросъемщиков. Тем более, не прописанных...

- Откуда вы знаете?

Теперь майор не смотрел в бумаги.

- Я допускаю... Важно не это. Я хотел сказать: ваши родители... Ваш отец умер давно?

- Да.

- У вас дурная наследственность... Вы даже не смотритесь в зеркало. И я готов предсказать...

“То - что невозможно здесь: предсказания...”

- ...Вас примут за сумасшедшего. В любом случае...

“...Поскольку заложенный предел?..”

- ...И даже - больше...

“...Заложенный в тебе взрыв...”

- ...Вы никогда не задумывались?..

Он услышал и другой голос: озабоченная Вселенная?..

“Но если взорвешься ты сам?.. И разлетаясь, достигнув себя прошлого (себя - мальчика?) скажешь о будущем?.. Ведь в любой точке того мира (в каждой молекуле разорванного тебя) заключена вся его (твоя) прошлая (будущая) жизнь…”

Он все же прислушался к голосу.

- ...Существует теория. Преступник, не сознавая в себе того, стремится к несчастию. К смерти...

“И: нет конца - бесконечная цепочка начал?..”

…………

- ...Вы хотите сказать: я повешусь?..

17.

Вместе с матерью С-нов сидел перед экраном телевизора. Шли кадры недавней хроники. Серые лица людей, флаги, вбираемые камерой.

Мать, казалось, дремала.

С-нов подумал опять: с чего начиналась любовь к Марии? С влюбленности в ее прошлое - в несуществующий более поселок на окраине? С того, что он не смел, а Мария говорила о своей матери?

Какая разница:

тетка Марии сбежала с немецким офицером;

или (говорила мать С-нова): немцы стояли недолго, но мучил голод -

одна и та же война.

Чего было стыдиться С-нову?

Мария прибавляла: чуть не убили мать - заслонила тетка: “Какая юда? Стреляй тогда и меня”.

Любя Марию, следовало любить и это, и такой ценой ее право на жизнь. Могла не родиться - не встретил бы ее С-нов.

Поясняла и его мать: в поселке жило много татар, старались угождать немцам - может, то и спасло. Словно выдавала всем детскую стыдную тайну сына, где в самом рождении С-нова таился изъян: жизнь за другого, взаймы, чужая жизнь...

Важней были добавленья, интонации, а не смысл. И С-нов влюблялся в интонацию права и любви - чтобы затем приложить их и к своему детству?..

Или: определял все выбор - точки в собственном (и - сравнивая - в чужом) недостижимом опытно прошлом?

С-нов помнил до сих пор... Окраина была частью и его жизни. Летом его отправляли к родителям отца... Два высоких тополя у калитки. Он обозревал с них окрестности: поле, река, корпус завода полупроводников - дед состоял там в охране.

Помнил собаку. Гладкую, черную. С-нов боялся ее. А было достаточно голоса: чужой мужик проходил мимо окон... “Потому что он знает слово, - врезался навсегда шепот бабки. - И ночью войдет в любой двор...” Сосед, с которым враждовала родня. Не подавая звука, жалась собака к конуре.

С-нов же лез через забор - когда (“Ну, не бойся”, - звали его) нужно было пройти мимо будки из туалета.

Глазами полными слез смотрел С-нов на мать.

“Не бойся”.

Его привезли в первый раз.

“Это твои бабушка и дедушка”.

И за забором - рядом стояли на улице дома бабки и тетки - тоже поджидали его: двоюродные брат и сестра...

Но позже нравилось С-нову, когда собирались все за столом: сваты-браты. Мать говорила: “Ты просто спиваешься”, - отцу: потому что отца все любили там.

Стопочку ставили и перед С-новым. “Хиба ж нэ можна? По-манэньку” - приговаривал дед. Он приносил с работы талую конфетку для С-нова, расчесывал волосы внука на ровный пробор.

“Бач, бач, як дид тэбэ любыть...”

Мать уводила сына. В соседней комнате они лежали не засыпая. Впрочем, летом стол накрывали во дворе. Тогда свет с улицы поверх занавесок падал в лицо.

Мать говорила: “Не вырастай таким...”

И С-нов сам – “Хиба так можна казаты на батька?” - покрикивал на отца. Когда приезжал без матери, или оставался один – на присмотр бабки, и та тоже нашептывала: скажи, скажи... А то выходила за дверь, указывая на полный до краев детский горшок. “Дывы, оцэ твий дид стилькы надув. Зараз выйшов та надув. Бач, якый в тэбэ дид?”

А утром хлюпала носом, возясь у печи. Она оборачивалась - внук видел синяк на лице. “Оцэ такый в тэбэ дид. Так бье свою бабу”. Плакала: бил всегда. “А в мэнэ и ноженькы вжэ нэ ходять - втикты. Краще б и зовсим вбыв”. Грозил же своим милицейским пистолетом. У самой и сил нет в руках - зарезаться. Всегда говорила о ноже - внимательно глядя сквозь слезы на внука... И как-то - с ухмылкой на губах: а вот взял бы нож ты, у тебя руки молодые...

И спрашивала еще: тебе делали операцию? И - о доме: как там отец и мать?..

С-нов уходил - с дедом - встречать корову. Улица была широкой с несколькими накатанными колеями. Они шли по ближней к дому. Перебегали с дороги на дорогу хозяева, завидев стадо. Улица стекалась, вытягивалась в тропинку. Запомнил - махнув рукой на корову: “Баба знайдэ”, - дед повел его через поле. С-нов выщелущивал мягкие еще зерна. “Йишь, йишь. Цэ жито”. - Дед гладил внука по голове. – “Алэ нэ багато. Багато йисты не можна”. Они поднялись на холм с металлической (триангопункт?) конструкцией наверху. Виден был край заходящего солнца. “Бач?..” - Дед обвел рукой. – “А дали”, - он повернулся лицом к городу, - “Хортыця”, - где не разглядеть уже острова и реки...

Засмеялся, показалось, без всякой связи: “А щэ був в тэбэ дид. Брат мий. Хотив вдарыты жинку, та и вбыв. Га?.. От так и дид!..”

...Теперь на экране показывали трибуну. Державный, а прежде бодрый еще взмах руки.

С-нов повернулся к матери:

- Помнишь, дед говорил, что пил водку с ним?

- Да.

Говорил: на зимней рыбалке.

- ...Милицию и брали: сварить уху, наколоть дров...

“...НКВДэшник...”

Нестрого грозил ухмылкам за столом... Вот непременно соберется на праздник в Москву - хоть крикнет, махнет с площади рукой. "Нэвжэ нэ впизнае вин дида? Га?.. Попьетэ вжэ тоди горилку бэз мэнэ?..”

- ...Может, и поднесли с барского стола.

Вновь серая масса без лиц.

- Будешь еще смотреть? Ты дремала?..

С-нов встал.

Представилось: не камера, а дед - расталкивая незнакомцев: “Взнав! Взнав!” - глядит вверх. И даже слезы туманят его взгляд: “Ты дывы - взнав…”

- Да. Ты иди. - Голос матери сделался снова тусклым. - Я посижу.

С-нов лег у себя на кровати.

...Другая бабка приезжала после развода родителей. Тоже шептала: “Это - колдуньи: бабка да тетка твоя... Когда еще хотели развесть... Ты рази не знал? Колдуньи... Не сказывалась бабка тебе?”

С-нов не отвечал.

“Вот бы тебе попытать: ножи у двери воткнул - она и не могла бы войтить. Так бы и голосила: “Ох, зачем ты так сделал? Ох, убери... Ох, не войду никак...” Они ж докармливали колдунью. Не помирала всё - сильна, говорят, была - стонала: “Выдь, выдь во двор погляди - весь огород истоптали”. Бабка сходит: нет никого. А колдунья опять: “Выдь, выдь...” А то нечистая сила собиралась работу просить - не отпускали колдунью. Когда и говорит бабке: позови дочку - тетку, то есть, твою. Они, колдуньи, не помирают, пока колдовства не передадут. Бабка позвала. Тетка уж и знала зачем, а подала не правую, как надо, а левую руку. Колдунья и загуди: “Не ту...у...” Ты и не знал? Не сказывала, подала другую руку ай нет?”

С-нов вспомнил тетку. Взгляд из-под черной густой вуальки. У зеркала - примеривая шляпку с мелкой спадающей на глаза сеточкой. То наденет, то снимет... Комнаты связывались - каждая с двумя другими - кольцом. С-нов появлялся то у одной, то у другой двери. Но всякий раз - два ворожащих из зеркала черных зрачка.

“Все через них. Отца увели. Мать твою всюю жизнь ненавидели. Чтоб и брал ее отец, не хотели. Дед один и вступался…”

Вспоминал - в самом деле, какие-то ссоры после похорон: не уберегли деда... Боялись договорить вслух.

А на девятый день отец взял С-нова на чердак - не тот, страшный и пустой, чердак нового дома, дед называл чердак “горище”, а пыльный и тесный - в доме тетки. “Это все мое”. С-нов думал: отец никогда уже не простит ему: страха? - когда дед лежал, будто в казенной комнате с кожаным черным диваном (зеркало в спинке, два маленьких ящичка - по бокам; с братом и сестрой С-нов распахивал дверцы, но всегда: сухая настоянная пустота, или - пуговица; откуда же появлялся серый коробок? “Оце дае тоби дид. Дывысь, никому нэ кажи”. Дед только на мгновенье приоткрывал крышку. Мать и отец уже вынесли сумки на крыльцо. Только дома С-нов разглядел: десятка полтора патронов к “мелкашке”, пять или шесть - к пистолету или автомату); диван словно был внесен от чужих жильцов; на него укладывали чужого деда, когда точно отстраняя кого-то невидимого с пути, пьяно входил в калитку: так же лежал – не глядя в потолок, с вонью изо рта; но потом - уже в поставленном на табуреты гробу: синее лицо, черные губы висельника, куски больничной ваты изо рта и ноздрей... И в другом доме (тетки), С-нов помогал матери надписывать зубным порошком ленты венков - так и не поцеловав – а отец видел - того мертвеца...

Он отыскивал на чердаке книги для сына.

И первая: “Если звезды зажигают...” - с оторванною обложкой.

Будто - подаренные внуку еще отцом отца...

А что от другого деда оставалось в нем, в доме которого С-нов прожил несколько дней? С бабками на Ивана-Купала стерег поленицы дров: их все равно разваливали к утру, трубу печи аккуратно накрывали стеклом. “Городушки - не игрушки”, - писали в газете…

Вторая - на украинском: “Вывчай, сынку, покы нэ вывчешь” - “Биография Сталина”.

...С новой - после развода родителей - кличкой: Сонечка-Соня... Будто изменилось с фамилией – не отцовской, а материнской теперь - что-то и в нем.

А третья... -

(“...Дед твой умер на Соловках...”) -

“Молодежи о Красной Армии” - с вложенным (март пятьдесят третьего)...

(“Уж не знаю точно - когда...”)

...газетным сообщеньем о смерти.

И с мальчиками постарше С-нов расстреливал почти все патроны из даренного дедом коробка. Начинив кучу хвороста - не могли отыскать потом даже гильз: их крутило и разбрасывало во все стороны.

Страх и звук.

…Так что же и чего больше из отброшенного и вовсе, казалось, бесследного в мире – не исчезало, и длилось, и было теперь, вытесняя его, им самим?

18.

Равжин отпер дверь в темный по-прежнему дом. Не включая света, прошел в ее спальню, сел у окна. Улица была пуста. Он вздрогнул от холмика на кровати... Мельком непроизвольно взглянул на часы... Женщина лежала, укрыв ноги краем отвернутого покрывала. На правом боку, лицом к стене. Видно было, как поднимается и опадает ее плечо.

Равжин опять сел. Потянул за полотно, стараясь беззвучно задернуть шторы.

Что же случилось? Хорошо, что он позвонил сменщику, просил отработать в ночь. Даже говоря в трубку телефона, смотрел через стекло будки на разинутые двери троллейбуса. Где разминулись?.. Он высчитывал - и Мария говорила сама: приду в четыре.

Восемь.

Девять...

Равжин вышел в соседнюю комнату и включил свет. Взглянул вновь на положение стрелок.

Десять.

Рыбак над кроватью опять удил рыбу.

Женщина шевельнулась и легла на спину.

- Принеси мне, пожалуйста, пить.

Открыв глаза, смотрела она в потолок.

Равжин вернулся из кухни с чаем. Мария села на постели, приняв чашку.

Опять легла. Равжин отставил питье на подоконник.

- Я думала, ты на работе. Поехала не в ту сторону. Какие-то цыгане... Откуда они?

- Тут целый поселок. Недалеко.

- Тут?.. Нет. Я заблудилась. Какой-то жуткий старик.

Колючие неприятные глазки. “Болеешь?” - “Нет”. – “Болеешь...” Она поняла: ей не выбраться одной. Сделалось так холодно...

- С-нова даже не станут защищать. Мне сказали: просто никто не согласится...

- Почему?

- ...Та студентка... В ее легких обнаружили сперму...

Равжин смотрел на вздувшийся живот женщины. Если родится девочка…

- Я не верю. Мне смеялись в глаза - никаких доказательств. И - эти руки... Я подумала... Меня обыскивали там...

Она замолчала.

Руки - по груди, животу, бедрам. Девочка или мальчик?..

- Я не могла вымолвить слова. Понимаешь... Они даже обком поставили так... На этой площади. Плиты. Ни деревца. Шире и шире. Как будто... Мне показалось: там наверху...

- Ну?

- ...Там пулеметы...

- На козырьке?

- Что?

- Над входом. Краешек нарочно загнут вверх...

- Мне только показалось... Два милиционера... Один трогал для важности пистолет... Как будто, - Мария коснулась взглядом своего живота, - здесь подушка... -

- А ты?

- …разжалобить их...

- Ты никогда не хотела взорвать?..

- Взорвать?..

“Вот чего боялись... Из автомата. В его полированную рожу...”

- Взорвать мир... Все равно: звезда Полынь... Разлететься. Атомами... Чтобы - это будут частички нас - соединиться потом...

Как нельзя уже здесь... Слишком многое... Вот откуда неодолимость зависимости и зла - невозможность прожить (и понять) жизнь другого... Чреватость - каким будущим? - ее живота... Что для мальчика - сказать сверстникам: всех вас - в рот... Еще Петр Первый... Лишь след... Отца. Истекшее из него и принятое другим. Нет. В чем и разница - для девочки - другой. И потому не только ведь жалость должна в Марии...

…Через площадь, по лестнице, затем - в кабинете. Никогда не видел той студентки, и потому - словно голая она - смотрел на жену С-нова. Одни в комнате. Бесполезно - и растопыренными пальцами по шкуре лица... Поверх наведенного в переносицу пистолета... Или: только посмей, здесь у меня бомба… Рукой - будто коснется сейчас ее: живота? лица?..

Невозможное уже... 3десь?.. В целом мире?..

“...Болеешь?..”

“...Нет!”

Лишь во взгляде обросшего бородой цыгана и той сгорбленной старушонки – какая разница? Являются и пророчат: чему быть...

Чему не бывать?..

Только однажды: чужая, вошла в чужой дом - будто знала: как от накола - кровавая точка на руке матери, и: вдруг стрелой - к плечу, к сердцу... “Ну, кто-то позавидовал твоим рукам... Если б не я...” - шепча, оглаживая руку...

И так же - вмиг - исчезают.

“...Болеешь...”

“Нынче зимою умру. Жгла бумагу - видела...”

Мать носила на кофте булавку головкой вверх.

В сущности - ремесло. И может, ожидала бабушка: девочка... Входила, и легко становилось Марии с ней... Но захотела научиться лишь одному – взяв поясок... “Черт, черт...” - все равно: умилостивить, склонить, - “поиграй, и...”

Он глядел...

Рыбак, удочка. Рыба: каменным готовым взорваться брюхом - к поверхности воды.

Невозможно - всё то: во Вселенной, где от разорванного тебя к тебе будут идти лишь знаки неминуемого итога... а если любили уже Марию: С-нов... - невозможно: всё, что случилось когда-либо не с тобой?..

- Послушай...

- Что?

- Я поняла. С-нов думает: я изменяла ему...

Что?..

................... - как он и сам наблюдал: через черные размокшие огороды...

Первые.

Вместо слов.

Слова.

Прикосновения.

Белый дымный наряд...

Что могли видеть и знать о них другие...

Что помнила она: в свадебных одеждах. Мимо только отстроенного столпа обкома. Уже запоминали их: в служебном молчании? Грубо смеясь? - готовые облапить. Но - и всерьез обыскивая. Кожаный футляр оттопыривался, задирая край кителя...

Пистолет?

Не упустили бы осмотреть в отдельной комнате тщательнее…

(“Незаконное ношение...”

“Только храненье”.

“Если учесть...”)

Могут ли придти с обыском и сюда?..

Мария посмотрела на Равжина.

Едва ли. Если интересна им не она, но – тот, кто прилепится к жене своей...

Прилепится и отлепится. И перелепится.

(“При попытке пронести...”)

(“В целях передать...” - ?)

- Я хочу попросить тебя... Спрятать одну вещь... Выбросишь - если вдруг...

Она придвинула к шкафу стул.

На котором: ее халат...

Ее ноги - когда потянулась словно к стопе газет наверху.

Ее колени...

Он всегда отводил взор.

...маленькие и быстрые. Случайно: вместе с Марией и С-новым смотрел телевизор - она встала пожелать доброй ночи...

Теперь нога в сгибе образовывала усталый почти развернутый угол...

Но чего не случилось, а Мария не хотела никакой чужой помощи – Равжин мог: поддерживая под руку, вести ее, вводить в белую казенную комнату...

Переодеванье за ширмой...

Взвешивание?..

Обмер живота?..

Обязательные ненужные вопросы:

“Первые роды?..”

“Замужем?..”

- Вот, - Мария наклонилась, передавая сверток. Тот, что видел Равжин уже - рядом с магнитофоном: прозрачный полиэтилен; голубая тряпка внутри.

- Что это?

- Пистолет... Отца... Долго объяснять...

...Пистолет?..

- Я нашла, когда мы уезжали из дома...

Которым пугали в детстве его?.. “Сейчас мы и застрелим тебя...” Девчонки... Он посмеивался... Отчего: уже шестилетнего, так не любили его?.. “Сейчас достану на шифоньере пистолет. Папка привез из армии...” Дрожа - когда с рукой спрятанной за спину, девочка выходила опять к калитке. Со всех ног он срывался бежать к дому.

Как всегда - вынуждаемый...

При попытке...

(“Это ваш муж?..”

“Прежде не прерывали беременность?..”)

...С пятого на десятое... Лишь бы - скорей ему: “А вы, молодой человек, идите...”

“Иди, иди...”

С ее пустой одеждой в руках. Стоять: в траве? на снегу? - глядя через окно в комнату, где женщины улыбаются немо тайнам друг друга.

А если - на улице, за окном – не Равжин, а - ?..

(“Кто же отец ребенка?..”)

Стук - изнутри - в стекло.

Взмах рукою: иди, иди...

…………..

- Мария, скажи, а сколько еще ждать?..

- В октябре.

19.

Но чего, не понимал С-нов, от него хотела Мария?

Почему – “Тоже будешь стараться забыть”, - не смела доверить не прошлого, но - будущего своего?

Чтобы - стал он, как брат?..

“А мы знали уже...”

Невозможное.

“Но было и еще…”

Мать обо всех гаданьях рассказывала Марии.

“Зачем? Зачем?..”

Не думать - что из пророчеств имело теперь через Марию отношенье и к С-нову? Или - Мария сама впадала в зависимость от него?

Сумы и тюрьмы?..

С-нов отвернулся к стене.

Лучше ли узнавать о неминуемом чересчур поздно?

Вот откуда в ней святость и боль. Преодоленье известного. В любую секунду - вдруг:

Ее брат...

Который: был или нет?

Называла то так, то иначе: брат, Виктор. Но С-нову казалось: еще и другое имя. Образ расщеплялся. А они только намеревались впустить в собственные сокровенья друг друга.

Достраивал дом. Техникум, институт...

“У тебя один брат?”

“Конечно”.

Запутывался и потому, что разными были отцы у Марии и ее брата. Лишь позже - листая книгу: “Сержанту...”

Чужая фамилия.

“Книга Виктора... В первый раз мать вышла замуж в войну...”.

(Угоняли в Германию. Семейных не трогали. Мать уехала рожать в деревню к сестре. После войны развелась.)

Брат был и не был. С-нов думал, что тонет, захлебывается в чужом потоке, а его и старательно обводили вокруг исчезновенья. Словно: его брат, его собственное прошлое...

“Я ничего не боялась тогда...”

“Мне страшно...” - теперь.

Прижимаясь к С-нову, вновь обретала то, что страшно терять?

Или ужас того дня не отпускал до сих пор?

...По очереди стояли у калитки Мария и мать...

Знали уже? - вглядываясь в туман и тьму...

Мария училась в восьмом, а он - С-нов высчитывал: в эту зиму... Значит, помнил и тот самый туман. Вот что оказывалось неожиданным.

Задерживаясь, брат всегда предупреждал их.

И воротясь из милиции – “Взрослый неженатый мужик...” - они пошли к гадалке еще раз.

Есть маленький домик у воды. Там и ищите. Не хотела ничего больше сказать. И теряясь под черным тяжелым взглядом, не знала, как отблагодарить ее, мать.

Оставила деньги на табурете или подоконнике - они уже вышли со двора, когда выскочила и бросила скомканную бумажку через забор гадалка: “За покойников не беру...”

Розыск, сказали, начнут только через три дня...

И – собрались соседи: с какими-то самодельными баграми. Шел дождь. Неумело подтаскивали его к берегу; неосторожно ударяли, и царапали, и ранили его.

И сказали еще: он сам...

Сам хотел этого?..

“Ему не из-за чего было…” - твердила мать.

…Вечером он возвращался с другом от своего отца. Расставались, как обычно, у клуба. Не было и двенадцати.

“Тебя проводить?”

И в чужом живом голосе еще угадывалась утром улыбка брата: “Так и будем провожаться с тобой до утра?..”

Хотел сам – не прикрываясь ни чьей, взятой взаймы жизнью, - идти…

Почему же думали все – уходить?..

Даже учительница, влюбленная в него, - на уроке: “Так напиться... У самого дома захлебнуться в канаве…”

Канал - канава... Любовь - не любовь…

“А ты? Что же ты?..” - спрашивала Мария одноклассника - того самого: за одной партой, любовь до пятого... Впрочем, говорила, у него, кажется, до восьмого. А ей как раз исполнялось тогда пятнадцать. – “Что же ты? Промолчал?..”

Все перепутывалось тогда.

Даже праздник, который не отмечали уже в декабре.

Маленький домик у воды...

Женщина, что дежурила одна праздничной ночью на буровой. Ничего не хотела говорить. Потом призналась: слышала шум. Тех было трое... Не выходила. Не видела ничего. Был туман. Но: трое? По голосам?.. Ее припугнули потом?..

“Завтра расскажу все в милиции...”

Рассчиталась и уехала.

Мария бродила вдоль канала одна, отыскивая то, чего не было на брате в тот день, когда влекли его к берегу, и ранили, и царапали ржавым багровым железом.

И ночью - впиваясь ногтями в С-нова:

“Я нашла его шарф. В клочья... Ты понимаешь?..”

Но только и можно было - обнять...

“Его душили, а он... зубами...”

И С-нов сказал: “Я помню тот туман. Я шел в школу...”

А потом Мария нашла письмо - брат писал женщине: он знает, что немного осталось уже. Но - он достроил дом. И сестра вырастает в такую барышню. Сама увидишь. Он словно оправдывался: конечно, он нужен бы еще год или два всем... И спрашивал: а как твой сынишка? Ты говорила - он ложится на диван: “Я делаю открытия...”

Его словно предупредили уже. И брат скрывал - прежде плескался над тазом в кухне, а теперь случайно толкнула дверь - он закричал на нее: свежий шрам на спине.

Видели: его друг? та женщина?..

Брат только прощался. С отцом. Со всеми...

Какая разница: помнил ли С-нов?.. Он помнил только утро следующего за праздником дня. И - что еще?.. Туман. Что никогда больше - такого тумана. И тут же - какой-то редкий мороз: отменяли уроки. И - ветер, что поднимал платья девочек на ступеньках у школы... Мария называла: “юбка на голове”... Рыженькая заплаканная девчушка на лестнице...

С-нов спохватывался. Не проговаривается ли он? Вот чего еще могла не простить Мария: рыженькой девочки, взлетающих школьных платьиц, детской молитве о морозе - всего, что непредсказуемо и непоправимо являло себя из тумана. С-нов даже не помнил: что - не вытесненное, как у Марии единственным – “Шел в школу... Туман... Девочка на ступеньках...”(?) - смел выговорить всегда и кроме тумана.

...Не сама рыженькая школьница - важно, что возникала она в его памяти. И Мария не стала б домысливать: швырнула недоеденным пирожком в С-нова, а он пнул ногой цветочный горшок, что несла девочка в сетке; не оглядываясь, только: словно хруст скорлупы за спиной – всего этого и другого, что знал С-нов, а Мария могла лишь угадывать. Но: в тот миг, где было место только ее брату, С-нов думал и о себе...

И думал еще, и не мог знать, о ней.

Он только помнил каждое слово Марии.

“Сбегали с уроков”.

Указывала и дом, где отсиживалась с двумя одноклассниками.

Который же?

Из них?

Но и это связывалось с ее братом.

Тот один...

Та учительница.

Горела школа.

Вот что соединялось неожиданно.

Проплешина в камышах.

Мальчик с факелом.

Кто же?

Теперь.

Когда: сбылось или не сбылось?

И: “Ты тоже будешь стараться забыть”.

20.

Мария вытягивала желто-рыжую нить из рук Равжина - укутывая исчезающие сферы шерстяного клубка.

- Если постирать, свитер обязательно сядет.

Пустые оболочки. Бывшие - спина, грудь, рука(в)...

По одному слову - обнаруженное в легких - должна была Мария воссоздавать...

- Всегда: мало либо велико... В первом классе я шила подруге сарафан.

Разрывая - невосстановимо и ежесекундно?.. Ее пальцы: ее или Марии?

Губы.

- Подружка тоже росла без отца. Грязненькая, серенькая.

Вымученно улыбаясь.

- Приодела ее в красный сарафан…

Она сидела на диване, Равжин - на стуле лицом к ней.

- Как же - дочка портнихи. Соображала - лучше кроить с запасом. Сметаю - распорю, опять соберу “на живую”. Потом - сарафан уж не выходит, давай шить юбку... Мать вернулась - я изрезала весь кусок на ленточки, трусики только и получились.

Равжин представил: красные - лежали возле швейной машинки. Или - на спинке стула. Девочка примеряла их в соседней комнате.

- Ненавижу шитье...

Правой рукой Мария наматывала на кисть левой полосу шерсти... Его спина... Ряд за рядом - приближаясь к сопряженью с воротником.

По синей тонкой жилке Равжин поднялся взглядом к шее, волосам Марии.

- А у меня ухо... Я только заметил.

- Что?

- Словно откушено... Правое...

Она засмеялась.

- Как пройма. Хоть рукав пришивай.

Положила на пол клубок и дотронулась пальцами до уха Равжина.

Ее рука - в... Ее живот...

Ежесекундно неуловимые поверхности.

Равжину вспомнились чьи-то - без принадлежности - голоса.

Спиной к телевизору.

Мальчик или девочка?

Падая, он оперся о жесткую спинку стула. Полет призрачных сфер - побег сознания - от чужого прикосновения к обрубленной раковине его уха...

...рот...

Он опустил глаза.

И - распахнувшиеся полы ее длинного халата. Острая быстрая коленка.

- ...Где-то оставила сережки.

Мария ощупывала уже мочку своего уха.

Халат распахивался и распахивался.

Она пересекла комнату, заглянула в ящик под телевизором.

- Я умывалась утром...

Поясок, который слишком высоко охватывал одежду над животом женщины.

...Хлопнув дверью, Мария вернулась в комнату.

“Черт-черт, поиграй...”

Он напомнил - то, что рассказала однажды сама... Поясок. Который обязательно – поясок от того, что носишь... Обвязанная им ножка: стола? Стула - на котором сидит он в этой комнате?..

Мария отмахнулась в ответ.

- Найдутся еще.

Опять взяла в руки клубок.

Усыновить? Удочерить?.. - подумал вдруг Равжин. Ребенок... Даже не зная - чей?..

Он уронил с колен шерстяной вывязанный лоскут. Поднимая, как бы случайно коснулся рукою руки.

Иное - напряженное - молчанье в лице Марии.

Другая комната?.. В распахнутых дверях которой - решительно-нерешительный, стоял он. Стул у никелированной спинки кровати. И осенью, в октябре - пурпур и багрянец - из окна: завеса лесопосадки вдоль железной дороги. Обвисший халат на стуле. Небрежный, со следом распущенного узла поясок - яркий поверх открывшейся изнанки...

Равжин ощутил боль в руке - в кончиках натертых шерстяной нитью пальцев.

- Погоди.

Он опустил вязание на колени.

- Устал?

- Скажи, у тебя есть что-нибудь пить?

- На кухне.

Он вышел.

Налил из банки и глотнул чуть закисающего компота. Вспомнил горьковато-стерильный вкус раствора марганца на губах - вернейшее армейское средство...

...Внимательно и немо - оторвав взгляд от клубка.

А если ребенок - ничей?.. Если она просто хотела: мальчика? сына? И усыновить его - все равно, что собственное дитя, о существовании которого ты не знал. “Папа... кто?” Папа. Приход. Возвращение.

...Он только распахнул дверь. Комнаты в доме не запирались. И позже Мария и С-нов придвигали к двери стулья - дабы случайно... Быть может, жильцы и сами просили зайти его среди дня. На стук Равжина что-то крикнув из комнаты. Достаточно было голоса, о котором и не подумаешь:

“Нет...”

Он распахнул дверь. Мужчина и женщина лежали на кровати.

Лежал мужчина. Мария - на коленях. Обернулась замедленно: вопросительно? удивленно? Не было смущения собственной наготой. Даже не повернул головы С-нов. Так и лежал бессильно - смятый желаньем Марии...

Кто же мог выкрикнуть воспрещающе: ...

“А если ребенок ничей?..”

...Иметь.

И столько тягучих секунд прошло, прежде чем, прикрываясь, потянула одеяло к себе - Мария.

“...Девочка?..”

21.

Равжин выгреб из сна. Он увидел черную нерасчлененную тьму. Ничего - кроме страха и холода взмокшего своего тела. Женская, с нежной кистью - либо чересчур ухоженная мужская - рука...

Никого в комнате?..

Пальцы, что сжимали секунду назад его горло.

Глядя в направлении возможного выключателя... Вдвойне бессмысленно: движением страшась выдать себя - если: всего сон... А значенья исполнена только длительность до назначенного тебе?..

Он помедлил еще, прежде чем с замиранием переместил свою руку к краю постели. Какой-то звук - будто: “Ха!..” Смех?.. Равжин резко опустил ноги, достигнув - щелкнул...

...эмалированная с круглой нашлепкой конфорки - электроплита; поверх расстеленной на кухонном столе газеты - книга, полка с посудой.

Настороженно: тьма за окном - Равжин сделал шаги назад.

Влажные холодные простыни. Он расплел их.

“К худу?..”

Он понял только теперь: упущенное...

“К худу или к добру?..” - слишком длинно, чтоб выдержать человеческому дыханью.

Вслух и бесцветно Равжин повторил: “...или...” - не опасаясь почти необратимости ответа. Насмешки. Голоса...

…………

“Ты-то откуда знаешь?..”

“Старики говорили...”

- Да, давил он меня. Помнишь, когда с тем “жигуленком” - хотели записать, что я пьяный...

- Когда поменяли трубки?..

- А он говорит:

“Ну, не бойся...”

…………

- К худу или добру?..

Стол. Книга на столе. Дверь, крашенная половой темной краской.

Тягостно и однообразно. Тягостно и однообразно – как сон: “Масло прогоркло...” - во сне: водитель неисправного автомобиля: не заводится – “Масло...” - “Прогоркло?” - “Ха... Откуда ты знаешь?” - “Масло прогоркло...”

“Не доверяйся любви...”

Голос, что снился ему. Или - разбуженный голосом?

К худу?..

“...как бы ни были прекрасны ее приметы...”

Значит, дело совсем не в ней? Не в одной только любви?..

Захотелось вдруг - выйти, смешаться с толпой. Сквозь тьму - отражаясь в стекле, как в неразумном глазу собаки - звезда...

“Не доверяйся...”

Обратив внутрь себя и комнаты -

... горбатилась на столе книга. Равжин раскрыл ее. Заложенный деревянным обломком спицы, лист серел сплошным текстом. Буквы и слова. Буквы и слова. Лишь контур иллюстрации с предыдущей страницы проступал еле-еле.

Равжин перевернул лист.

Две женщины.

(Глядели на него.)

Две женщины...

На развороте. Слева - в полный формат репродукция. Справа - увеличенный фрагмент: голова, плечи; глаза, нос, губы - намеренно выделяя загадочную для всех улыбку.

Только…

Равжин приблизил взгляд вплотную к портрету.

Только - улыбки не было... Жесткий испытующий тебя взор. Грубо очерченный вырез рта. Где-то встречал он уже - очевидная чуждость, приделанность функционального отверстия… Телесеансы одетого роботом экстрасенса?.. Но у женщины на картине один угол рта был слегка вздернут вверх.

Равжин отстранил изображение. Не отрываясь взглядом от репродукции, он возвращал горизонтальное положение книге. И чем сильней наклонял листы, тем менее плоским и вытянутым становилось лицо женщины - нежнее и мягче. Опрокинутая навзничь, женщина взглянула на Равжина с какой-то скользкой, почти дружелюбной усмешкой.

Загадка?..

Не в том ли, что следовало глядеть в ее лицо только снизу вверх?

Равжин поднялся со стула.

Уничтожающим залпом моноглаз. Две Лизы... Равжин метнулся с правой стороны разворота к левой.

Вдруг - голова... Словно чужая на шее - голова какого-нибудь Дюрера. Или - все же ее? Еще - руки...

Равжин коснулся пальцами своей шеи у подбородка...

Но... - плечи... Немыслимый разворот: тела - в одном, головы - в другом направлении... Точно составленная из плохо пригнанных друг к другу частей... И - совершенно тарковский пропащий мир за ее спиной...

Равжин поспешно отбросил несколько страниц.

С тем же неестественным разворотом, но, не доискиваясь хотя бы твоего взгляда - в сторону, прочь...

Цецилия.

(Со зверем на руках...)

Апостол.

Из абстрактного пространства - взирая сверху на город (на храм?), одновременно вмещенный в его собственное тело. Из контуров подмышки - зверек: тот самый, что и у женщины, - выглядывал острой мордочкой: две точки-глаза?..

Бред?.. Скверная копия?..

Равжин перевернул - быть может, сразу сотню страниц...

Нагая черная женщина лежала на песке. Отвернувшись лицом к – “А ты ревнуешь?..” Равжин видел только: ..... Он отвел взгляд: море и пальма, коричневый плод кокоса. Казалось, художник нарочно прописывал неровности на скорлупе. Так не рисуют дети – но взрослые: увлекшись деталью. Этюд рук, ног, живота, набросок головы. А все проще и примитивней: точка, точка... Он увидел два внимательных остановленных глаза. Взгляд подвешенного на ветке плода. Закостенелость завершенной поверхности. Нос... Губы и подбородок были смазаны. Растрепаны, спрятанные в пластмассовой широкой листве, кудряшки волос. Жалкая и страшная копия...

Он прочел надпись под репродукцией. “Музей им. ......”. Все равно - ее не было тогда. Не могло быть... Под колесами?.. Девочка и мать?.. Как девочка, что через тридцать или, может быть, сорок лет становится точной копией матери... И дальше, потом... “И родится девочка...” Откуда-то Равжин знал уже - решаясь: однажды и навек - прежде всего, должен увидеть ее мать... Дочь. Мать - дочь. Без конца. Лелеемая на руках, таит уж в себе...

Как из скорлупы прорастающая… Матрешка в матрешке... Равжин посмотрел опять на картину: прародительница? праматерь?.. Но и Христос должен был бы родиться девочкой...

Боль пронзила на миг.

Равжин раскрыл ладонь. Тонкая полированная палочка, обломленная с одной стороны.

...Поскольку неотменимы начала и концы, и всякий конец есть только начало иного. Знак потребности в... Звезда. Вифлеемская. И - звезда Полынь. Сведенные в одну недостижимую точку - где...

Вначале было желание?..

Равжин смотрел на темноту за окном, на стол, книгу на столе, спицу в ладони.

“...И родится девочка...”

Откуда приходили к нему слова?

Достаточно ли одного только желания?

“...И не узнает отца своего... И звезда падет перед тем к ногам. Но не причинит ей горечи и вреда. И зачнет новый мир в себе... Подобно... Как... - он проборматывал. - Как две женщины: мать и дочь. И не пресекутся, их дни, не рассыплется до поры цепь...”

Но та черная...

Ее лицо было и не было на картине. Точка, точка... Были: пальма, море, песок... Не той женщины лицо; даже по спине ясно: все в порядке с невидимым постороннему глазу ее животом.

И Равжин сказал себе: да, он убивал там...

…………

- Откуда ты знаешь?..

…………

- Прогоркло...

…………

Это оказывалось убийством и потому, что женщина не могла желать своего “не быть”... Ее убили... Только мужчины живут собой будущими, и если впереди им видится нечто жалкое… А женщина творит будущее из себя. И ребенок - неравнодушие, связь ее с миром. Не потому ли: не доверяйся любви?.

Он ощутил (представил) опять нежное прикосновенье к своему кадыку - возможность, даже предписанность ее мести теперь?.. Невидимой (черной?) рукой.

...Удочерить?..

Ребенок - и есть неприятие женщиной самоубийства?..

И Равжин тихо и отчетливо сказал еще раз: да.

22.

…………

ОН. ...А если после всего этого?.. (Непродолжительное молчание.) Вам не приходит в голову, что?..

ОНА. ...

(Но прежде - то, что делает разрешимой саму ситуацию.)

Магнитная лента слышно трется внутри кассеты.

(Купе на двоих. Или - купе, где рано или поздно остаются ОНИ вдвоем. ЕМУ даже выгодно неодиночество в начале - так легче узнать ЕЕ имя. Скажем, еще две женщины, которые выйдут за час или два до конечной станции. Две женщины помогают ЕМУ, поощряя улыбками легкий дорожный флирт. Принимают его за начало любви, сами расспрашивают девушку? Медленный пассажирский поезд...)

ОН. Сколько вам лет?

(Прикидывая на глаз: восемнадцать? Девятнадцать? То есть, ОН предпочел бы и меньше... Смущение, упор опущенных вслед за тем глаз.)

ОН. Как вас зовут?

(И далее:

- Фамилия?..

Или - студбилет, забытый на столике купе. ОНА выходит переодеться. Нет, вначале выходит ОН. Еще две женщины - втроем остаются в купе. ОН смотрит из коридора в окно - не замечая пейзажа.

Затем - ОН в купе один. ЕЕ студбилет с вложенным внутрь билетом на поезд. Он торопливо прочитывает: фамилия, имя, отчество, факультет и курс... Для верности записывает на бумагу - чуть позже, переодевшись?.. Спустя час - по памяти?

ОН вспоминает недавнюю статью в газете. Как ребячливо: поджидать школьницу у подъезда, просить ради бога стакан воды... Когда достаточно: номер школы. Полученное простым наблюдением: квартира, в которую входит она, фамилия на почтовом ящике... ОН не был тем. Уже в квартире, выпив воду, тот связывал руки девочки. По тому, как медлила школьница на улице, знал: в доме никого. А поднимаясь в лифте, поверял окончательно свой расчет: кто зябнет от страха, но достает из кармана ключ… Улыбался смущенно - единственное оружие: отцовский ремень просил у самой девочки...

Для НЕГО - чересчур прочная и грубая связь.

Все возникало из слова - слова ЕЕ имени. ОН намеренно упрощал задачу: купе, студбилет. Иначе: просить телефончик, отыскивая по номеру фамилию в справочнике? - играть влюбленного, увлекаться игрой? Влюбиться ОН мог и на улице - не хотел как раз даже малого чувства. Но - и не грубого подавления: школьница? студентка? Другая игра... ОН избирал: единство места и времени. Даже - металлический прямоугольник номера на полукартонной перегородке вагона... “Могу сообщить дополнительно... Вы провожали ее?..”

Купе.

ОНИ сидят друг против друга.)

ОН. А вам не трудно учиться? Вы собираетесь стать механиком?

ОНА. Откуда вы знаете?

ОН. (Смеется).

ОНА. А... где работаете вы?..

(Начиная подозревать? Проявляя обычное любопытство?)

ОН. На лакокрасочном...

ОНА. ?..

(Оставаться серьезным, если случай более сложен: студбилета нет на столе - необходимая правда ЕЮ еще не высказана.)

ОНА. А... если не секрет?

ОН. Сборщиком. Лакокрасочных композиций.

(В голосе - откровенная издевка. Впрочем: бывают всякие сборщики...)

ОНА. А ваша фамилия?

(Спрашивает в лоб, желая защититься. Но: поздно.)

ОН. П-нин... Вы понимаете, что я лгу?

ОНА. Лжете?

ОН. Вы разве не допускаете: после всего этого?..

(ЕМУ следует оценить окончательно: повелевают теми... В любую секунду может еще улыбнуться ОН: “Я пошутил”. В худшем случае оставшийся час пути ОНИ проведут в молчании.)

ОН. Скажем, я напишу письмо вам домой. Мне известны фамилия, имя... Верно?.. По ним не сложно установить адрес. Вы замужем?.. Напишу мужу... Впрочем... Еще лучше - в институт. Студентка …...., учебная группа АБ-34...

ОНА. Письмо?

ОН. Да. Что такого-то числа, поезд номер ..., вагон ..., место ... - по понятным причинам не называя своего имени, я вступил в интимную связь с вашей женой (студенткой). Далее - ваше имя, фамилия. Далее: с некоторых пор я подозреваю, что инфицирован вирусом СПИД (приобретенного иммунодефицита)... Такое письмо. Не стану пояснять, что все попытки доказать обратное - ведь можно оставаться и “девушкой” при некоторых контактах... А перехват писем... Их можно отправлять ежедневно. Даже - на адрес соседей...

ОНА. Чего же хотите вы?..

ОН. Я?.. Может быть, вы хотите как-то предотвратить? В нашей стране: одно подозрение на СПИД - если даже не подтвердится…

ОНА. Что же мне делать?

(И теперь – выговорить…)

ОН. Ничего особенного. Переодеться. Не потом, а сейчас... Я останусь в купе.

ОНА. А если?..

ОН. Я не даю расписок. Остается поверить на слово.

ОНА. Но...

ОН. Если не согласитесь вы?.. А потом?.. Может быть – даже самоубийство…

(Молчание.)

ОН. Собственно, решать вам. На мне - вы хотите знать? - это никак не отразится. Меня не найдут...

(ОН заранее позаботился: сугубо частная поездка. Никаких билетов к отчету о командировке.)

ОН. И потом... Думаете, напишут во всех газетах?.. Я даже не узнаю.

(Им не сказано ни слова неправды. Лишь – “допустим” и “если”. Не станет писать ОН и писем - избегая привязанности. Дело женщины: согласиться? Нет?.. Удовольствие уже - следить за ЕЕ лицом, даже отвернувшись к окну - за голосом, которым вымолвит ОНА “да”. Слыша в словах ЕГО больше, чем сказано, готова она к унижению - только б не узнали другие.)

ОН. Пожалуй, я отдерну на окне занавеску.

(Магическая черта: ЕЙ не меньше восемнадцати. Взгляд - под ноги. Лицо: алое или, наоборот, мучнисто-белое. Но - и не больше двадцати. Тонкие перегородки стен, дверь, окно... Человек сходит с ума от сосредоточенности на себе.)

ОН. Я даже выйду. Но не стану закрывать дверь.

(ОН не уверен в ЕЕ благоразумии.)

ОН. Прикрою, если будут идти.

(Объясняя: “Там переодеваются...” Пожалуй, ИМ предусмотрено все. ОН смотрит в купе - ЕГО видят стоящим в коридоре.)

ОН. Когда разденетесь, уложите все... Халат - в сумочку...

(Даже если станет ОНА имитировать изнасилование...

СЛЕДОВАТЕЛЬ. В вагоне слышали крики пострадавшей.

ОН. Но никаких следов...

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Это говорит лишь о том...

ОН. К тому же, ЕЕ белье уложено в чемодане. На верхней полке. Скорей уж, ОНА намеревалась меня соблазнить.

ОН действует словом).

ОН. Достаньте теперь чемодан.

(Это напоминает ЕМУ совсем другой поезд. Плацкартный вагон, где наискосок через проход другая девушка. На верхней полке. Спиной к НЕМУ. Чуть позже – на спине: согнув в коленях и подтянув к животу ноги... ОН думал, как выйдет ночью следом за ней в тамбур...

Какой-то безбилетный студент. Забравшись на третью полку. Напротив нее. Они даже не узнали имен друг друга. Вместе прошли в конец вагона. И утром - студент вышел, она спала - не сомкнув ночью глаз, соседи по вагону думали: как подставляла губы и, может быть, в сладком нетерпении выгибалась...

Какая разница: с кем – если попутчики и попутчицы, даже не разглядели во тьме лица…

...И еще чем-то это напоминает ЕМУ сон. Тоже - поезд. Жена - на противоположной полке с чужим человеком. То встает, то ложится - повторяя одно только слово: “Спи-спи...” - то ЕМУ, то тому изсонному незнакомцу...

ОН наблюдает за НЕЙ.)

ОН. Теперь чемодан снова наверх.

(Какие-то механические движения. Чемодан бутафорски легкий. Главное, чего добивался - ОН не видит: ЕЕ глаз.

Более бледная и контурная, женщина отражается в оконном стекле. Граница. ОН не различает пейзажа. И может, мальчишки у насыпи, протягивают к поезду, со сжатыми в кулак пальцами, руки; поверх полусогнутого локтя - другая рука: “Вот вам всем ХРЕН...” Словно мираж, видят обнаженную женщину. На пластиковом холодном столе - ОНА нарочно водружена для них? В перекрещенных взглядах - ЕГО и мальчишек - женщина будто и в самом деле существует на поверхности и внутри запыленного двойного стекла...

Растерянная и безвольная...)

ОН. Через пять минут прибываем.

ОНА. Я...

ОН. Можно одеться.

(Для чего опять – снять с верхней полки чемодан. ЕЕ нога: сюда, сюда - вверх, вверх. В обратном порядке. А время просачивается, ускользает, и уже ясно: ничего – главного ОН не достиг... Зачем было и затевать...)

ОН. Только не нужно занавешивать окно.

23.

Они вышли из дому, когда стемнело на улице. О плоский навес над крыльцом редко и глухо бил дождь. Они вернулись взять зонт. Мария набросила, не застегивая, плащ.

- Может, сегодня не ходить? - спросил Равжин.

Мария надела капюшон.

- Ты можешь простудиться.

- Нам теперь нужно много гулять.

Улыбнулась нервной – не скажешь: есть или нет – улыбкой.

Дождь почти не был. Зонт ненужно болтался в руке. Равжин подумал: как уютно, наверное, словно ты в доме, ударяют о капюшон капли.

- Нет никаких известий от С-нова?..

Мария не ответила, и стало еще невнятней.

О чем?..

Удочерить?..

В октябре?..

Держала Равжина под руку. Он чувствовал тяжелеющий шаг Марии.

Присели на врытую у чужого забора скамью.

Именно здесь...

Она вспомнила себя и С-нова на лавочке в детском парке. В стороне катили по аллее коляски молодые мамаши. Выстроившись по двое-трое в ряд, оживленно переговаривались. Они растворялись в сумерках. Появлялись другие - уверенно-неуверенные, с огромными вздутыми животами. Приноравливая к своей походке старух молчаливых мужей... Она положила голову на колени С-нову. Цвирикали невидимые соловьи. Нужно было идти, в подъезде с отключенным лифтом подниматься на девятый этаж. С-нов гладил ее - ласково, словно котенка. Потом настойчивей и настойчивей. А она задремывала...

...на этой скамье, подумал Равжин, толстая и некрасивая - у нее была справка: излечена от дурных болезней - говорила: какие длинные у тебя ресницы, я хочу такие ребенку. Но - она смеялась над Равжиным - это передается лишь с генами...

- Нет, - наконец сказала Мария. - С-нов теперь ни при чем. Теперь нам нужно гулять.

Они поднялись и пошли.

- Ты знаешь... Я читал, - Равжин подумал опять: говорить или нет? – “Непорочное” зачатие вполне возможно...

- Что?

- Рожденье Христа... Доказано. Партеногенез у животных…

- Доказано экспертизой?..

- Что?.. Нет. Но не противоречит ничто - если начальный толчок: потрясение... Всегда рождается девочка...

Почувствовал - без следа: проваливается, исчезает его голос.

Однообразней и чаще стал дождь. Равжин открыл зонт.

- Нет, - сказала Мария. - Я думаю, это неправда. Это слова мужчины?

- Откуда ты знаешь?

Он почувствовал улыбку ее голоса.

- Видно. Слишком разные существа. Если бы мужчина мог сам рожать...

Они свернули в переулок.

...Если б мог и хотел... Мужчина хотел бы мальчика... Все равно - разрешение: итог и пропуск...

- То был бы совсем другой мир, - сказал он.

Да, подумала Мария, так же шел дождь. Не было зонта. Подолгу ожидали на остановках. Несколько дней снилось: их старый дом... С-нов сказал: поедет с ней на кладбище к брату. А там - черные, с оборванною листвою, деревья. Слишком большие и маленькие одновременно - она поняла по дате на памятнике.

...Совсем другой мир.

...До дома от кладбища минут двадцать хода. Их могли б накормить. Но дома не было...

...Совсем другой: мир без него. Вовсе без мужчин. Герои и боги – зачем бессмертным женщинам?..

Он посмотрел на Марию. Девочка... Которую станет он называть дочерью, пока...

(Или: сказала “нет” - потому, что “непорочное” может быть выгодно мужчине?.. Какому-то одному?..)

Он представил, как через несколько лет Мария придет забирать из больницы дочь. И в коридоре чужими (собственной матери?) словами: “Отдайте! Пусть хоть умрет она дома”, - станет кричать невозможное о бессмертной. (“Смотрите, она плачет”. “Смотрите, уже перестала”, - другие дети через стекло о ней... Рисуя целыми днями. Только ночью старая нянечка будет выпускать тайно в больничный сад...) Станет приходить к дочери, будто к себе самой. И больше никто не придет, и не может быть по-иному - все смертны: (уже) отец, смертен (вскоре) и брат... Что скажет об этом Мария тогда?..

“...но и теперешнее ничто, теперешняя неразрешимость, ничто теперешнее ведь не связано с тем, чего хотела тогда - глядя в лицо на памятнике...”

“...Хочу! - вот что”, - сказал себе Равжин. Необходимое и достаточное условие... Все передано и останется в дочери. Бесконечность: не бессмертия - но начал. Которые - не тьма; бессмертие продолжения: материнского, изначального - ...чего?..

Неужели тоже станет рассказывать девочка: кусок металла... Остаётся и память? Все бывшее когда-то уже с тобой (с матерью?): ржавая тяпка в саду... И - память собственной смерти?.. – неясная, беспокоящая - невозможностью обнаружить источник. Откуда? Где слышал, читал уже он: “Если хочет человек счастья, откуда знает, что возможно оно? Кто указал человеку?..”

Девочка, которую станет называть дочерью, пока не поймет та: нет у нее отца!..

Пока не скажут: “Ты не могла помнить. Тебе было, - высчитывая годы и месяцы. - Два и шесть...”

Но: именно - тяпка в саду. Воспоминанье никак не связывалось с отцом. Не было лиц вообще. Только кусок заточенного металла лезвием кверху. Медленно приближаясь - никакой возможности уклониться. Беготня взрослых, желтый бок какой-то собаки... И далее - тьма. Год или полтора. И только затем - люди...

Отец ей - никто! Ей никто - Равжин. И кем будет для себя и Марии - не в силах ничего изменить, только...

Падая и падая - дождь...

- Они возвращались уже.

Равжин подумал: а так ли случаен и этот дом - где не убирают в сарай лопаты и грабли?.. Важно не время воспоминаний, а - чем начались: ожидание вот-вот войдущей в тебя боли... Неотменимое?.. - пока не рассыпалась цепь... Чтоб не рассыпалась... Никаких других жизней?..

Падая и падая - молча и молча.

А чем начинались в самом Равжине воспоминания о Марии?..

По тропинке меж черными огородами. Растерянная - чужая здесь...

Или достаточно, в самом деле, желанья?.. Хочу! Необязательна боль - а все иные жизни уже были в Марии?.. О чем: недоговаривала? Что: узнает еще Равжин? Пока...

Сколько: пять? шесть? - лет исполнится девочке, когда у нее не станет отца?

24.

Когда погасили свет в доме, Равжин раскрыл тетрадь и прочел записанное им прежде:

“Философское Я не есть человек, человеческое тело или человеческая душа; это - граница, а не часть мира...”

“Я есть мой мир (микрокосм)”.

Дойдя до конца текста, он сдвинул книги на столе и продолжил писать.

“6.4.1. Смысл мира должен лежать вне него.

6.4.1.1. Невыразимы причины его и цель. Смысл - в отыскании смысла.

6.4.1.1.1. Ибо: кто ищет - не остановится, и кто найдет - поразится, и тот, кто поражен, будет править и обретет покой”.

Отраженным в стекле - Равжин увидел на секунду свое лицо.

“6.4.1.2. Если человек говорит, что стремится к счастью, кто уверил его в возможности такового?

6.4.1.2.1. Что может быть помыслено, не существуя?

Как захочет нечеловеческого человек?

6.4.1.2.2. Оно - присутствует.

Оно - есть мысль человеческая.

6.4.1.2.3. Счастье - не трансцендентально.

6.4.1.2.4. Счастье внутри человека”.

(И - в себе копается он?..)

Равжин подумал о трех непротиворечивых предложениях.

1.Нет ничего вне человека.

(Как физического объема?..

В ином смысле повторялась начальная посылка.)

2. Ничего нет вне мира.

(Что вело к отрицанию смысла я-бытия.)

Равжин записал:

“6.4.1.2.5. Счастье - бессмысленно.

6.4.1.2.6. Счастье не фиксируемо сторонним наблюдателем.

6.4.1.3. Счастье есть вещь в себе”.

(?)

“6.4.1.3.1. Обывательское сознание всегда полагает, что вещи либо существуют, либо не существуют. На самом деле вещи непрерывно текут, иной раз трудно даже замечать их раздельное существование. Но когда вещи и отличаются одна от другой более или менее заметным образом, более пристальный взгляд натыкается на их непрерывную текучесть и даже - взаимный переход”.

Само собою:

“6.4.1.3.2. Счастье непостоянно.

6.4.1.3.3. Счастье разнонаправлено и неуловимо.

6.4.1.3.4. Неуловимы и многолики люди вокруг нас.

6.4.1.3.5. Непостоянен человек. Непостоянны также его желания.

6.4.1.4. Человек есть протекание”.

Равжин перевернул страницу.

“6.4.1.4.1. Счастье - лишь одна из точек процесса. Равно, как и - несчастье.

6.4.1.4.2. Оно не вызвано внешним воздействием.

6.4.1.4.3. (Этика также не может быть трансцендентальной).

6.4.1.4.4. Счастье не есть потому награда, а несчастье не является наказанием.

6.4.1.5. Счастье происходит из согласия желаний и их осуществимости”.

Он помедлил прежде, чем записать противоположное.

“6.4.1.5.1. Несчастье - не что иное как разрыв”.

Равжин переходил к обоснованию.

“6.4.2. Предмет желаний человека может находиться и вне него”.

(Как и - желание смысла? Внемирного и невозможного?..)

Как очевидное следовало признать:

“6.4.2.1. Человек также - существо социальное, поскольку биологически несамодостаточен. Его желания соотносятся с желаниями других людей.

6.4.2.2. Существует не один, а множество различных миров. Они сталкиваются или текут параллельно друг другу.

6.4.2.3. Взаимодействие Я и Не-Я дано как упругая реакция границы моего мира.

6.4.2.3.1. При этом человек не является лишь страдательным объектом. В поле чужих желаний он хочет или не хочет соответствовать им.

6.4.2.3.2. Он стремится к согласию, что есть бегство от одиночества.

6.4.2.3.3. Человек не может желать обратного, так как обратное - суть разрыв”.

Равжин остановился. Прибегая к неуверенным округляющим скобкам, указал следом:

“6.4.2.4. (Человек волен также хотеть невозможного)”.

Он посмотрел в окно. Доказывать или нет? Все выводы происходят априори...

“6.4.2.5. (Лемма.) Счастье есть точка, оно не переживается - человек может быть счастлив походя. Для осознания разрыва нужна длительность.

6.4.2.6. Счастье есть точка. Но человек обретается во времени, будучи текучестью и процессом.

6.4.2.6.1. (Формула парадокса.) Прогресс освобождает время бездеятельности, производя в человеке несчастье.

6.4.2.6.2. Время - как бедственная прогрессия...”

Поезд - груженный углем состав - простучал невдалеке. Равжину вспомнилось: не имитация звука, но километры пути по такыру в знаменитых вестернах...

“6.4.2.7. Желание состоит в желании лишь того, чем в данный момент ты не владеешь. Желание обратного невозможно, так как оно уже есть у тебя.

6.4.2.7.1. Существует также страх потерять. Это - желание и в следующие мгновения жизни, когда срок обладания прекратится, сохранить то, что ты имеешь сейчас.

6.4.2.7.2. Страх – настоящее пред невозможностью вечного возвращения”.

Равжин подумал также о страхе.

“6.4.2.7.3. Неисполнимо и вечное обладание.

6.3.7.4. Даже если бы все, чего мы желаем, произошло, это было бы только даром судьбы. Нет никакой логической связи между волей и миром, что гарантировала бы это, и мы сами не могли бы опять желать принятой физической связи.

6.4.2.8. Связь мира и человека - эмоциональна. Все сведено в человеке к счастью или несчастию. Его эмоционально-психическая реальность - и побудительный мотив, и последний итог действия, которое исчерпало себя”.

(...Говорят: счастлив в том-то - в любви, а не картах. Облеченную в слова ложь - всякий услышит. Но нет нужды в ушах, зачем язык - говорящему с собой? Для иного и жизнь моя - сферы и способы взаимодействия. Но я весь - в длительности мгновений. Кто знает, почему хожу я с этого козыря? Одно всем ясно:)

“6.4.2.8.1. Не может желаний не быть в живом человеке.

6.4.2.8.2. Оракул - Зенону: “Взять пример с покойников”, - на вопрос, как жить наилучшим образом. Зенон не понял - он принялся изучать мудрость древних.

Источник же счастья - внутри, а вне человека.

6.4.2.8.3. Счастье образуется исключением недостижимого.

6.4.3. Ограничивая (тем самым – определяя) себя, человек устанавливает границу и внешнему миру.

Граница мира - граница исполнимых желаний субъекта.

При этом мир должен стать вообще другим. Он должен уменьшится или возрасти как целое.

Мир счастливого совершенно иной, чем мир несчастного”.

Равжин вспомнил о нищих. О своих одноклассниках, странной зависти к ним. Неисполнимое или неисполненное? Несчастным или счастливым мог бы стать Равжин?

Не хочет ли купить он машину?.. - спрашивали еще...

“6.4.3.1. Оракул говорил о покойниках”.

Он - о нищих.

“6.4.3.1.1. Для мертвых нет и желаний осуществимых: точка равна бесконечности.

Если под вечностью понимать не беспредельную временную длительность, а безвременность, то вечно живет тот, кто живет в настоящем.

Смерть - не событие жизни: когда мы есть, смерть отсутствует, когда смерть наступает, нет нас.

6.4.3.2. Человек живет желанием невозможного”.

Сорвавшись с ветки, о крышу разбилось яблоко.

Равжин писал:

“6.4.3.2.1. Желание обрести невозможное есть надежда.

6.4.3.2.2. Надежда указывает на будущее человека.

6.4.3.2.3. Характеристика настоящего: счастье или несчастье.

6.4.3.2.4. Ожидание худшего нельзя называть надеждой.

6.4.3.2.5. Надежда есть ожидание лучшего.

6.4.3.2.6. Надежда - признак несчастья”.

(Если я счастлив, чего мне хотеть еще?)

“6.4.3.3. Счастье побуждает к бездействию, несчастие - к действию.

6.4.3.4. Надеется только несчастный.

6.4. 3.5. Недостижимое - недосягаемо.

6.4.3.6. Надежда не может осуществиться.

6.4.3.7. Несчастный не станет счастливым.

6.4.4. Надейся - и будешь несчастен”.

Равжин поднялся, чтобы сварить себе кофе.

Открыл дверь и вышел на улицу. Дождя не было. В просветах листвы деревьев горели звезды.

Равжин вернулся.

“6.4.4.1. Мотивом к действию могут также называть счастье близких, счастье детей. Это обман: все люди несхожи (6.4.1.3.4.) и хотят иного, чем ты.

6.4.4.2. Никто, прежде своей смерти, не смеет говорить, что был счастлив.

6.4.4.2.1. Человек не может сказать этого.

6.4.4.3. Счастливых людей не существует”.

Он перелил кофе из ковшика в чашку. Ковшик был детской кастрюлькой из отдела игрушек. Гущу Равжин выплеснул за порог.

(Покажите! Я хочу видеть этого человека!)

“6.4.5. Человек не создан для счастья.

6.4.5.1. Он не желает несчастья себе.

6.4.5.2. Он надеется избежать боли, -

что невозможно - 6.4.5.3.

6.4.5.4. Надежда есть боль.

6.4.5.5. Человек управляется болью.

6.4.5.6. Он действует с целью ее устранить”.

Равжин вспомнил о книге. Придвинул ее и отыскал нужное место.

“Непрерывная боль для плоти недолговременна. В наивысшей степени она длится кратчайшее время; в степени, лишь превышающей телесное наслаждение, немногие дни; а затяжные немощи доставляют плоти больше наслажденья, чем боли”.

(?..)

Равжин писал дальше.

“6.4.5.7. Человек не хочет идеального - без надежды и боли - порядка вещей. “Счастливая” жизнь прекращается как бессмысленная.

6.4.6. Чтобы быть, человек должен быть материально.

6.4.6.1. Он должен существовать во времени.

6.4.6.2. Материальное пребывание во времени есть след существования.

6.4.6.3. След также материален.

6.4.6.4. Поэтому он не может быть точкой.

6.4.6.5. Поэтому он не может быть следом счастья.

6.4.6.5.1. Счастье не оставляет линии. Нет побудительного мотива, чтобы выйти из точки счастья”.

(А психологически: память о горе глубже и продолжительней. Исполнение однократно по сути. Неисполненье - помимо боли, таит и обман сбыться в будущем. Несчастье “нагруженнее”.)

Он продолжал.

“6.4.6.6. След человека есть след его боли.

6.4.6.6.1. Надеясь избегнуть, человек стремиться к страданию.

(В чем состоит другой парадокс его жизни.)

6.4.6.6.2. Поэтому человек надеется.

6.4.7. Желание счастья - это желанье небытия.

6.4.7.1. Небытие состоит в исчезновеньи желаний.

6.4.7.1.1. При этом граница мира сжимается до нематериальной точки. Мир исчезает.

6.4.7.2. Желание счастья есть желанье уничтожения мира”.

Погасив лампу на столе, Равжин смотрел в окно.

Вот каким образом зависим мир от меня. Хотя: природа бесчеловечна. Останется после - моей и всех других людей гибели?

Он вспомнил: и человек - источник нечеловеческого... Где же читал? Красота... Спасет мир?..

“Есть что-то нечеловеческое в красоте...” И множа желания - ведь хочет красоты человек: неисполнимого. Множа страданья свои - укрепляет он мир?..

Все-таки: где предел? Одним махом...

Равжин подумал: о чердаке, поезде, пистолете.

Если невыносимо... И слишком долго учили тебя: не разумно, не должно иначе устраивать жизнь...

Он включил свет.

“6.4.8. Условие бытия мира - в невозможности счастья.

6.4.8.1. Мир фиксируем человеком.

6.4.8.2. Природа укажет: человек не для счастья”.

Он вспомнил о Леонардо...

В книге читанной Равжиным в той стране: пришелец из ХХШ века.

Два пути.

Женщина - разъятая на голову, руки, туловище - в текущей бесчеловечно природе...

И - ящерица - с “крыльями из кожи, содранной с других ящериц; налитые ртутью, крылья трепетали при движении; он приделал ей глаза, рога, бороду...”

Он писал светлейшему герцогу: “...я знаю разные орудия для причиненья вреда, и судна, что выдержат самую жестокую пальбу, и взрывчатые вещества, и средства, производящие дым”.

Он писал дальше:

“6.4.9. Если прежние рассужденья верны (в них нет логической невозможности), если содержится в природе и собственный смысл, а человек для нее значим, но не имеет позитивной - лишь отрицательную идею: бегство от боли, названное стремлением к счастью - природа действует на людей болью.

6.4.9.1. Источник ее необходимо заложен в природе”.

(Лесные пожары, землетрясения... Нет и стихийных бедствий? Мы производим нечеловеческое?..)

Он придвинул лист с чертежом С-нова - со схемой своих трёх миров... Два ориентированных навстречу: поле зрения глаза и, объемля его: что видит вне себя человек - поверхность 3` - с повторенной зеркально формою...

Глаз Вселенной?

Равжин прибавил к записанному.

“6.4.9.2. Боль не может быть беспредельна. Смерть человека - есть самоубийство Вселенной.

6.5. Нет конца света - но: бесконечная цепь начал.

6.5.1. Звезда Полынь - звезда нового мира.

6.5.2. Благая весть выскажется”.

Равжин вышел на улицу. Обогнул дом и остановился у калитки... Одно и то же страшит и не страшит человека: ночь, тишина.

Он вспомнил слова художника: если не доверять чувствам, насколько сомнительней существованье вещей, которые...

Особенно яркая - будто слились две звезды - звезда горела над ним.

Блажен, кто станет в начале - и он познает конец...

Но и по схеме, подумал Равжин, перемещенье во времени возможно лишь в прошлое.

Неуловленная логическая ошибка, пропущенное звено построения волновали его. Или - наоборот - недоставало мыслям скачка?

Быть хочет человек, но связан мерами, временами и обстоятельствами - меж тем, как судьба господствует надо всем. И счастья, беспредельности ищет он оттого, что мал и знает: кончится жизнь, а счастья не было. Тому и тому не случилось еще соответствия. Или: не успел пожелать человек иного – главного? - нужно ли это ему? Но не поверит, покуда не дотронется пальцем...

...и не вкусит он смерти.

Равжин посмотрел вверх.

Ибо приходят дни - скажут: блаженны утробы неплодные и сосцы непитавшие.

Ибо всякая женщина, став мужчиной, войдет в царствие...

И когда вы сделаете двоих одним, и внутреннюю сторону сделаете, как внешнюю, и внешнюю сторону, как внутреннюю, и верхнюю - как нижнюю сторону, и когда вы сделаете мужчину и женщину одним, чтобы не был мужчина мужчиной, и женщина - женщиной, - тогда войдете в царствие вы.

Ибо неплодные возжелают, и неродившие зачнут, и напитают младенцев сосцы - по слову.

Повернулся в темноте - медленно и бесшумно побежал к распахнутой двери флигеля Равжин.

“Страшнейшие формы уродства изображены в его рисунках с такой поразительной силой, что кажется: он радуется уродству, торжествующе выискивает его в человеке. А между тем, сколь пленительны образы, созданные его кистью! Словно первые - лишь упражнения в великой науке познания, а вторые - плоды этого познания во всей его красоте”.

Он перелистнул страницы - сравнить: лицо старика и портрет женщины... Только зеркальная копия - услышанное недавно им в новостях...

...когда вы сделаете глаза вместо глаза, и руку вместо руки, и образ вместо образа...

Равжин находил подтверждение в книге.

“Дело в том, что Леонардо писал справа налево, так что читать его труды нужно в зеркале. По некоторым свидетельствам он был левшой, по другим - одинаково владел обеими руками. Как бы то ни было, такое письмо еще усугубляет тот ореол таинственности, которым он окружал себя и которым отмечено все его творчество”.

Иные свидетельствовали также, что он любил мальчиков...

Нигде не было зеркала.

Равжин держал заложенными две разных страницы книги. То - женщина, то - сам черно-белый старик. Или – где он был настоящим?..

Равжин взял с подоконника лезвие - вырезать страницу с рисунком.

Не уродство - но приделанные: борода, морщины у глаз, опущенные уголки губ...

Лицом к свету, он поднес рисунок к настольной лампе. Неразличимое через серые строки текста... Только в одном месте из-за дефекта бумаги - словно: цвет лица женщины...

Уже без лезвия, Равжин выдернул другой лист - фрагмент картины, что совпадал по размерам с рисунком. Она - он? - Равжин читал на лице: “И мудрость, и лукавство, и высокомерие, знание какой-то тайны, как бы опыт всех предыдущих тысячелетий человеческого бытия видим мы. Это не радостная улыбка, зовущая к счастью. Это та загадочная улыбка, что сквозит во всем мироощущении Леонардо, в страхе и желании, которые он испытывал перед входом в глубокую пещеру, манящую его среди высоких скал. Эта женщина как бы знает, помнит или предчувствует что-то нам еще недоступное. Она не кажется нам ни красивой, ни любящей, ни милосердной. Но взглянув на нее, мы попадаем под ее власть, и чудится нам, как и Леонардо, темная пещера, в которой заложена неведомая нам притягательная сила”.

Пещера: ада?

Но если указание смерти и тьмы – лишь указание их возможности? И ангел, выброшенный во внешнюю тьму вкусить смерти - он брошен сказать нам: есть и другой путь... Только не захотел избегнуть греха сам.

Ибо будут и те, кто познает, но отвернется.

Не возжелал ли - вечная единая Мона – он невозможного: сына себе?.. И разделился, и обратился в то, что хотел, ибо хотел другого: мальчика – а совершенные зачинают от поцелуя…

Нежно и жестоко - как воспоминанье - глядела: теперь.

Мир, где мог бы мужчина...

Равжин подумал о поцелуе... Который - тоже желанье и вы-сказанность: своей решимости, возлюбив - не может быть вести только к себе, 6.5.2.0 - ?.. - зачать и родить...

...Другого себя?..

Девочку?..

Названное и сбудется: есть только логическая невозможность.

Равжин вложил вырванные листы в книгу и раскрыл вновь тетрадь.

Блаженны, кто без иного зачал. Ибо не вкусят смерти. Нет нерушимости дел, но - детей. Бытие дам им, а не след.

...Бессмертие - имманентное свойство (бесследности?) человека?..

И после паузы записал:

“6.5.2.1.”

25.

На остановке у фабрики игрушек С-нов вошел в переполненный автобус. Несколько немых, жестикулируя, переговаривались между собой. Затем достали из пакета батон и бутылку лимонада. Отламывая и запивая куски хлеба, передавали батон и бутылку друг другу.

Молчали в автобусе.

С-нов отвернулся.

Один из немых стоял у заднего стекла с девушкой. С-нов видел только их спины и профиль лица, когда обращался немой к спутнице. Девушка была заметно ниже ростом - немой наклонялся, прижимался к стеклу, чтобы понимала она по губам его речь. Рука лежала на поручне, касаясь руки девушки, затем накрыла ее. Указательным пальцем свободной руки он коснулся своих губ, и - так же - губ девушки. Словно испрашивал разрешения на поцелуй.

Замерев, чересчур немо, девушка стояла спиной к пассажирам.

Немая или нет? - подумал С-нов.

Немой тронул губами ее щеку.

Стояла не двигаясь.

Рядом рассмеялись еще резче.

Видел кто или нет?

Немые обращались к своему товарищу. Он распрямился вдруг, лицо сделалось розовым. Как будто совсем забыл - один с девушкой в глухом мире. Коснулись рукою плеча, возник в поле зрения ломоть батона? - он видел теперь и смех. Прислонясь спиной к поручню, улыбался, смущенный тем, что могли лицезреть другие.

Автобус притормаживал у остановки. Кто-то обратился - голосом? - к девушке: “Позвольте пройти...”

Немая или нет? - отвернувшись - догадаются по губам - сказала: “Пропустите меня”.

Еще напряженней сделалось молчанье в автобусе, развязней - резкий механический смех. Автобус пустел. Девушка стояла теперь у входной двери.

С-нов понял: драка? Немых было пятеро или шестеро. Но еще и обозленные женщины могли рвать волосы в рыжих головах и бить с размаху тяжелыми сумками.

Немые начали выходить: вначале трое, еще один. Оставался тот, что следил за девушкой.

Вышел и он...

Настороженно - девушка улыбалась уже... С-нов подумал: проследовать самому за нею?..

Он вышел двумя остановками позже. Семь минут пешком к дому Равжина. Мимо, не торопясь, проехала машина такси. С-нов разглядел стареющее лицо водителя.

Но и молодой, подумалось, быть может, ничуть не лучше сейчас…

“Здесь рядом. Подвези...”

Как стал бы уговаривать его С-нов: друг? зёма?

Или:

“Заскочим на пять минут. Потом на вокзал...”

...Они остановились на противоположной стороне улицы, за огородами.

- Я хочу попросить вас выйти...

Таксист покосился на С-нова.

- Я не угоню машину. Шофер молчал.

- Дойдите до угла и обратно. Мне нужно побыть одному.

Таксист хмыкнул. Вытащил ключи зажигания, взял сигареты. Медленно - словно ожидал: С-нов не выдержит и бросится на него.

- Но ты смотри тут...

- Да.

Если оглянуться - виден был и гараж, в котором стояла прежде машина С-нова.

Таксист хлопнул дверцей. Постоял. Пошел - то и дело оборачиваясь.

С-нов увидел - показалось? - мелькнуло лицо в окне ее спальни.

Прочла уже и второе его письмо?

Схожу с ума...

Вот почему еще никогда не сравнится С-нов с ее братом: он отослал письма.

“...Но даже не этого не простишь ты мне...”

С-нову вспомнился первый их поцелуй... Мария уже снилась ему. (Чего же не простил ей он сам?) Снилась и прежде - но потом не так, как любая чужая женщина... Они встречаются в убежище во время тревоги, после отбоя долго бредут незнакомой холмистой местностью - нет ни одной воронки. Или: С-нов приходит в комнату общежития - усталый, но они думают: пьян. С-нов понимает, он спрашивает: “Вы не обиделись?” - “Нет”. Или даже: Мария дома у С-нова, он обязан развлечь гостью. С-нов отдергивает занавес, начиная представление. Но во сне занавес обращается в обои, нижний слой - с тем же неповрежденным рисунком. Еще и еще. Не открывается сцена. Или декорация - вдвинутая в комнату глухая стена.

И в то же время, в том же ряду был другой сон. С-нов спрашивал у Марии: “Это ты? Да? Ты любишь меня?” - “Если ты не можешь без этого...” Сон, который, казалось, приснился в одну ночь обоим. Не оставляя им выбора.

И - наоборот: если не любят его - С-нов не нуждается в этом: таковой была логическая конструкция фразы…

Уже наяву он спросил у Марии: “А если бы я не пришел?..”

Не было сказано еще решительных слов. То есть, Мария говорила: “Не спеши. Никуда не денусь я от тебя...” - хотела предостеречь, дать время помедлить. Но С-нов несся уже навстречу своему счастью.

“Тебе плохо со мной так?”

Ему не было понятно внезапное сопротивленье.

“Ты хочешь, чтоб мы разбежались?”

“Нет”.

“А если б я не пришел?”

Обманываясь: позвала - а он мог выбирать: сегодня? или же в другой раз?.. И даже выводил правило: разлюбляя - не удерживай себя от свиданий.

“Просто я поняла: мне будет тебя не хватать”.

Шли через парк с едва заметной травою. Подмораживало к вечеру. Молчали.

(“А я люблю бродить осенью здесь”.)

Смотрела под ноги, не ответив.

(“Выходи за меня замуж...”)

Должен был кто-то заговорить.

(“А ты возьмешь и меня?..”)

С собою.

Сюда.

Ведь с ним самим исчезнет и целый мир – и это не страшило его - но если исчезнет она...

Когда будет осень...

Дом глядел черными пустыми зрачками. Серый некрашеный забор.

Таксист дошел до конца улицы и курил у посадки. Выбросил окурок, задымил вновь.

...Они словно поддразнивали друг друга - когда уже было отвечено однозначно - скрытым от иного собственным прошлым.

“Смотри, как влюбляются все в тебя”. - С-нов думал: как я...

Они шли по мосту над текущей внизу водой.

“Если бы это я влюблялась в них...”

Он слышал: только в тебя.

“А этот? А тот?..”

Смеясь, качала головой.

Они спустились на набережную. Присели на скамью вблизи таксопарка.

“А Яков? А? Яков?”

С-нов называл имена тех, кого встречал в комнате общежития.

Оказывалось, и с Яковом все решено еще осенью.

“Этой?” - уточнял он.

Важны были год, месяц, полчаса, проведенные Марией не с ним.

“Это - друзья...”

Поднялись и пошли. Трое пьяных таксистов маячило невдалеке.

(Сигарета догорела. Отшвырнув ее, шофер направлялся к машине.)

С-нов понял: двое более трезвых поддерживали товарища, который безвольно справлял малую нужду на газон.

С-нов повернулся к Марии.

“...Как только видела: влюбляются - я уходила”.

“И не жалела? Никогда?”

Подумал: уже заслоняет, оберегает ее от грубого мира.

“Ну, может быть, раз, два...”

Они опять поднялись на мост.

С-нов засмеялся: это даже хорошо - боязнь потерять.

“А тебе хуже. Я влюбчивый”.

- Ну? - открывая дверцу, уже равнодушно, спросил таксист.

- Поехали.

И подумал еще: чему, не сказав вслух и слова, усмехнулась Мария?

26.

Он выбрался из подвала - еще с двумя стеклянными банками в руках.

“И все наполнится, и все станет пустым вновь...”

- Мария, - позвал Равжин.

- Что?

- Я хотел сказать тебе.

- Да.

- Уже скоро...

- Я слушаю.

Он опустился на несколько ступенек. В бледном свете, что сходил сверху, Равжин различил ряд маслянистых жестяных банок. “Уже скоро”. Какая-то крупа - на ощупь - в матерчатой сумке внутри четырехведерной кастрюли. С боков сумку укрывали иссушенные плоды яблони. В ящике под лестницей - мыло, параллелепипед фабричной упаковки - стиральный порошок...

- Ау...

- Уже скоро Мария... Когда ты родишь девочку...

- Думаешь, девочку?

- Я хочу, чтобы она походила на тебя.

- Замечательно.

- Твоя дочь.

- А если родится мальчик? Мне дали опять направление на УЗИ.

- Зачем?

- Скажут: мальчик или девочка...

- ...похожая на тебя. Ты должна хотеть… Мальчиков - мужчины, женщины - девочек…

- Не всегда.

- Не всегда - ведь не может родить мужчина. Сама говорила - иной мир...

- Да?

- Я хотел сказать еще. Когда родишь ты – пусть ничто не страшит тебя... И увидишь: конец всего - это только начнется...

- Что?

- Иной мир... Ведь женщина... В себе... Ты...

Они стали переносить банки к крану на улице. Медленно опускали в кастрюлю для вываривания белья. Воздух рвался на поверхности пузырями.

- Мне приснилось сегодня. Будто мы на кладбище. Брат лежит на боку у своей могилы. Ты вдруг подбросил его, он упал на спину. Я закричала. А ты спросил: “Разве было лучше?”

Мог ли сказать он так?..

“Выбор: не двух из одного же “не быть”. Но - одного из двух: да или нет. Выбор имени... Выбор: жить - а не стать мертвым... Хотеть или не хотеть. Ты хочешь?..”

Банки в воде. Покрытые пылью - на цементной стяжке у крана.

- Ты вымоешь сама? У меня не входит рука…

- Да.

- Я полезу на дерево.

Равжин набросил на шею поясок от халата Марии - связанный концами, он был продет в ручки матерчатой сумки на его груди.

Равжин срывал и складывал яблоки. Вспомнил: в колхозе одноклассники швыряли яблоками друг в друга.

Он добрался почти до верхушки. Тяжело наклоняясь и разгибаясь у воды - Мария. Равжин спустился по веткам - он мог уже подать сумку на вытянутом к земле пояске. Невидимый, пока не облетела листва с дерева - невидимый, он воззвал с яблони.

“Мария!..”

- Кто это зовет меня? Это ты?

“Мария! Мария! - воззвал он, - мы станем нищими”.

- Нищими? Почему?

“А почему хочешь родить ты?..”

Она задумалась.

Она приняла яблоки и высыпала их в таз. Бросила в желтеющую листву сумку.

- Попробуй, какие вкусные...

- Я резала - ела...

“Потому что, - ответила, - теперь не докажешь. Даже, если... Скажут: не оттого, что - ничего, кроме вздутия, а - беременность прервана… Да?”

“Почему хочешь родить ты?.. Это ведь боль... Теперь, и потом, и позже - когда оставит тебя дочь... Разве боли желаешь ты? Или ты ищешь счастья?.. Нет. Я скажу: быть... Хочешь или нет?”

“Мария!.. Нет препятствий тому...”

“Не страшно небытие тебе...”

“Ты спросила: отчего - нищими?.. Слушай. Природа указует... Разве - к боли стремишься? И: бежим ли за счастьем? - оно в нас. Не обретать - сохранить, что имеешь в себе: быть...”

“Мария, ты не умрешь!.. Ты бессмертна, Мария!..”

Она резала яблоки, устроившись на крыльце - уносила их в дом.

Равжин спустился снять кастрюлю с плиты.

“Мария, мы назовем девочку...”

- Мальчика.

- Ты думаешь теперь так? Но скажи: что дарят новорожденному?

- Ничего заранее.

- Скажи. Я пойду к одноклассникам. У них сын.

- Не знаю. Пеленки. Сколько ему?

Равжин попробовал счесть. Черный след огорода. Зима? Начало весны? Пять? Шесть?

- Полгода?..

И воззвал вновь с яблони-дерева:

“Но не можем дать ей имя - Надежда. Ибо: последнее имя - Христос, первое Иисус. В середине - Назарянин... Назарянин - тот, кто от истины. Иисус - искупление. Христос - измеренный. Те, которые измерены - Назарянин и Иисус. Но мы, Мария, - мы не хотим ожидания. Не награда бессмертья: не страх и не слово о том, что любила ты истинно - бессмертье, которого не даст и не возьмет никто у тебя. Мария - вот имя дочери...”

“Мария - говорю я тебе. Ее именем живы. Слушайте! Отец, и Сын, и Святой Дух - нет места здесь Ей. Матерь Божия - переход. И сосуд, и помещение Им. Мария - имя ее. Но вот что услышите: Мать, и Дочь и Святая София, которая - желанье и мудрость беспредельного. Где мужчина?.. И я - слушай Мария, я - уход и исчезновение. Вам оставляю - Марии и Марии...”

“Еще слушай о нищих... Не святость - в нищенстве, а в богатстве – не зло. Не святости хотим и - не зла. Еще - не счастья. И: не боли - себе; и: не горя - другому. Печалей бежим - не в войне ли, спросишь, с другими? Нет. И чистой совести ищу себе, а не мук сердца. Не для зла мы, не следа времени хотим, но - покоя бытия... Природа указует нам путь. Равно волен желать добра и зла человек. Добра и зла хочет он, и счастлив бывает и тем, и этим. Отрешитесь желаний многия, и обрящете жизнь без следа. Покоя ищет мудрец, “не хотеть” хочет он - а нам должно быть мудрыми. Сторонится он и боли, и счастья - чтоб жизни не исчерпать алканьем. Будущее нам мстит, пожирая мгновенья. Не оставляет настоящего (следа) мудрец. И мудрость - не оставлять следа. Быть - мудрость...

Как же любовь?..

Как же любовь? - скажешь ты.

...Кого, Мария, любить?..”

Яблоки были все на земле. Равжин разрезал каждый плод и выщелущивал семя.

“Кого любить?.. Жертвуем настоящим грядущему... И как полюбить нам? Красоту любим мы. Убить ее, одолеть, своею сделать хотим. Но не спасет, и не погубит красота мир. Не должно ей влечь и смущать человека. Не умалит красота желаний. Но перейдет к нам, в нас взрастет красота - себя хотим мы продлить... Удивление непривычному, власть чуда есть красота. Но нет невозможного в беспредельности, всему прикоснемся. Не удивит достижимое. Не смутит слово – выговорено оно. И оттого скажу тебе странное - не знаешь еще: девочку родишь ты, и назови Марией. И соком груди, и молоком дерева напитай ее...”

Сок вытекал и обретал форму банки.

“Этим чистым соком - не удобряли земли мы, не торопили зреть, не наливали чужими силами, и не травили живого на дереве - ни добром, ни злом не отравлен сей плод...”

“И еще некоторые правила - ни добра, ни зла – но жизни дам я тебе…”

Он накрыл банку крышкой, несколько раз обвел окружность металлом ролика. Еще горячую, перевернул банку кверху дном.

“...ты прочтешь их...”

“И передай, и напитай ими дочь свою, и еще ту Марию, которой не дождусь я...”

И он увидел себя - нищим: бредущим - прочь и прочь?.. Увидел чужую - плоскую землею - страну. Три Марии, три женщины глядели издали на него. Ни гора, ни холм не заслоняли пути. И тоскливо и окончательно сделалось Равжину - что уходит, перестает быть он. А тоже ведь мог - вечным?.. Если... Было названо как - возможно ли было?..

И он вышел на улицу, и - в небо: трем невидимым днем Мариям -

Невидимо крикнул:

“Послушайте, если...”

27.

Он шел. Некоторые предметы вблизи выказывали объем и протяженность: парк, дорога, гора террикона. Он шел мимо и сквозь них.

В пакете - двое ползунков, шапочка, пирамидка с насаженным сверху шаром. Спустя годы, из-под мебели выметенным кольцом, вспомнят и Равжина - следом качения, траекторией, что, затухая, исчезнет совсем.

“Суета...”

Напротив... - он подумал о девочке.

Еще - о той, что несла огромный будто чужой живот. Под руку с одноклассником. Потупленный взгляд таил и улыбку: да или нет? Осенью забирали Равжина в армию.

Он остановился у витрины книжного магазина.

Обойдя дом - лифтом: седьмой этаж, квартира сто тридцать пять...

Дверь отворили - он не успел нажать кнопку.

“Постой”.

Словно ожидали у глазка - перехватить занесенную к звонку руку.

Как - зимой в школьном дворе.

“Не смей бросить в нее снежком...”

Стояли (Равжин - не опустив руку) - друг против друга.

- Здравствуй...

Будто он нарочно вылавливал бывших одноклассников.

Неинтересное для студентов - ученик токаря, токарь: ни инструмента, ни заработка.

“Несправедливо...”

Поддакивали по инерции.

“...А мастер, с которым ругаюсь - муж Елены... Она развелась?”

Равжин хотел бы обнять теперь всех.

“И в футбол по-дурацки проигрывали...”

“На день учителя были у нее... Муж?.. Не видели. Дочь открывала дверь...”

...Дочь?..

“...Елена - совсем седая... Сын второй год в Афгане...”

До этого мальчика?..

Ударилось через пакет о ногу Равжина: пирамидка...

Умерла?.. Не родилась?.. Второй сын?..

Как не смел он спросить и позже, в парке.

“Почему не везет так всем нам?.. Несправедливо, несправедливо...”

Сжимая - крепче и крепче...

“Не смей...”

Будто мог убить, ранить ее снежком.

Прикосновением...

“Но не возжелал кто, а посмотрел, вожделея, на женщину – тот, говорю, несчастен уже: горя захотел и смерти себе; сбудется, нет ли - равно оставит след боли желание...”

- К нам нельзя.

Мнимая беременность?..

Не знал: в другой далекой стране.

- Мы не пускаем никого.

Отводя - с пакетом, в кулак сжатую - руку...

- Я хотел только...

- Карантин.

Дверь…

…………

“...Но не сужу ни кого иного, ни вас. Равнодушие - а не любовь, не страдание - но равнодушие!..

Все едино.

И ударят по правой щеке - подставь другую. Или убей обидчика своего.

Ты делаешь.

Все уравнено.

Всякому - эта цена.

Как расчесть? Что важней? - спросите в страхе вы. Где выгода и смысл нашей жизни?

Равнодушие.

Разочти - равновеликое.

Но: не медь звенящая и кимвал звучащий. Так знаем. Вот: любовь - скажете вы еще. Как она?

Истинно: любит в вас страх. Ущербна и порочна любовь ваша. Ищете вы в другом. Злобствуете - не находя. И отыскав - видите: не любовь - а блуд. Говорю - знаете вы и сами.

Ибо не мной в пущенном к земле лифте начертаны: лоно и член. И - ваше слово на стене: Амалия - блядь.

Слово оставляете вы. Слово - ваш след. Имя углубляете в камне и древе. О любви? - о смерти печетесь. Не минуете. А к любви нет вам путей.

Непорочна любовь.

Порока ищете вы. Что ни делаете другому: добро, зло – собой ущербляете. Желаете смерти ему.

Соития вы хотите. Чтоб не было ожидания. Женщину любите. Но нельзя любить женщину.

И – никого иного: любит в вас страх, что оставят вас, страх, что не сбудется. Но покинут вас все. И к вам вернутся.

Умеете ли любить вечно – что не потеряете, что придет по одному желанию вашему? Умеете любить и дальше гроба? Непорочными станете, и гроба не будет вам.

И прекратится любовь. Кумир разбит, бога забудете. Бесстрашием движимы. Бессмертие дано непорочным.

И нет нужды любить ни отца, ни мать. Мать - ты. Отец же - никто тебе; нет отца, и – ни единого мужа. Я говорю - последний царь Леонард.

Себя возлюбите. К себе сделайтесь равнодушны: все будет, все повторится.

И не за что вас судить - равновесие...

Кто видел, чтоб возлюбили всё, а всё станет вашим. И не пожалеете ушедшего - с вами оно, и зачем, как детям, торопить завтра? Не равнодушие то, но жадность.

Чего еще хотеть вам?

Съешь яблоко и оставь на древе - оставишь его и вкусишь ты плод...

Что еще хочешь знать?.. Скажу.

В нищих обратитесь - блаженны они. Владеют всем и имеют достаточно. Подан им будет хлеб - не в поте лица.

И не копить впрок вас учит природа.

Не станет зависти в вас. Добро - у ближнего. Твои - дом и яблоня у двери. Прибавится каждому еще сверх того.

Несчастье и счастье одинаковы для тебя - вечность: и то, и это.

Сейчас будете жить. Упомнишь ли все, что было? Всего ли возможного возжелаешь?

Быть - будете!

Пожелай того и врагу - нету у вас врагов. Равны душею ко всем и всякому.

И чему учу вас - вольны не слушать и слушать, следовать за мной через парк и оставаться на месте. И уходить от меня.

Куда уйдете? Возвещаю я истину.

И добры будете вы, и злы - чинить казни и миловать.

О равнодушии говорю.

И праздники станут не радость и не унынье, не надежда и торжество.

Вам говорю.

И когда поставят у древа меня, и (текел, текел) взвешен буду на яблоневом суку, и не воскресну, и, взятый таким образом, я исчезну - блаженны, кто стояли, взирая на казнь равнодушно. Суета сует. И всяческая суета. Дорога, пальма, мертвое колесо - всё остановится и будет вновь по желанию.

Возвещаю истинно - что узнал сам.

Не говорю притчами.

Жил я, как всякий. Девятнадцати лет ушел надолго в чужую страну. И познал: черные люди, и плод на пальме, и женщина с большим животом.

И дома вновь искушали меня не быть равнодушным.

Но ни единожды не уличен в чудесах. Был я один сын, и не воскресил мать - ибо не имела себе дочерей.

И ушел я прочь. И воссияло мне имя: Мария. Мать всех матерей. Ее имя говорю вам.

Слушайте.

И ученики его - с кем вместе учился - смотрели ему в глаза, и не приняли, и не впустили его, и были вполне равнодушны.

И сказанное, и помысленное им здесь вписано верно.

Круглой печатью, и цифирию круглой окончено - 26.09.года сего.

И последним словом его и точкой удостоверено:

Аминь”.

28.

(Щелчок. Звук включаемого - выключаемого? - устройства. Голос - не ясный вполне.)

“...А то я уже как-то его кормил... Приходим, а дома одна дочка - сын у ней маленький, мужа нет. “Уехала, - говорит, - мать. Картошку поплыла продавать”. Тогда на плотах всё возили. “Как же мы теперь будем жить? - глядит Евсеич. - С голоду ведь помрем. Ну, значит, ты пристраивайся к молодой. А старая приедет, я кормить тебя буду...”

(Звук. Голос - другой...)

“А после встречаю его на улице. Сердитого, а чего же - не знаю. “Куда ты, Боцман?” - “Да вот: на хрен себе намотал. Сказали: лечить не будем, пока не приведешь. Видишь, гоню...”

(Щелчок.)

“Это теперь отцу было б восемьдесят один, а когда матери не стало, семьдесят пять было. Ну, похоронили мы мать, я и спрашиваю: “Жить-то как думаешь?” - “Да жениться буду...”

(Голос. Магнитофон?)

“...Я тебе честно скажу - пью я. Раньше и баб любил - теперь своей хватает. А хоть и ходил по другим - и жену любил тоже...”

(Пауза.)

“...Люблю я свою жену. Бил раньше, а теперь жалко. А и бил ее – тоже жалел.

(Молчание.)

Не поверишь, когда рожала, при ней был. Она потом говорит: “И не стыдно тебе, Мить, было?” - “Не стыдно, - говорю. - Тебе же ночью не стыдно, хоть и ты все видишь...”

(Пауза.)

Вот, рожает она, а я прям у ее... ног стою. Мне потом фельдшерица говорит: “Какой у вас характер...” Суръезный то есть... Да... Стою. Она ж дуется, ей же тяжело. Что та дырочка - а какой пацан... Дуется она, а я - аж тоже, и слезы стоят - так жалко. Не поверишь - так люблю... По животу поглажу ее - там же дитё - вроде чуть полегчает. Возьмет меня за руку: “Мить, не отходи”, - говорит. И дуется ж... Так, паря, нас с тобой рожают. Вот так... Когда - выскочил пацан. Вовка. Ага... И ей легше. Больно все ж, а - не так. Кровь идет, потная она вся. Я наклонился, поцеловал. А она: “Мальчик?”

- Мальчик, - говорю.

- А ты хотел?

- Хотел... Да и девочка, что ж... Все равно ведь люблю.

- Любишь?

- Люблю...

А кровь же идет. Я одну простынь подложу, другую. Когда - уменьшилось. Я хвать простыни - и на речку. Прихожу, а под ней всё уже мокро.

- Я кровью, - говорит, - изойду. Не отходи, Мить, мне страшно.

- Ничего, спи. Я посижу. А потом постираю.

- Постираешь?..

Потом и стирал всё. И простыни, и пододеяльники, и перину. Ага...

А она ж заснула. Легше стало - заснула. Ага - аж храпит. Пацан рядом лежит. Исть-то ему хочется. Когда - просыпается. “Мить, попробуй, молоко есть?” Я попробовал: “Есть”. – “Ну, давай, - говорит, - его сюда”. Положил я его и держу. Она-то не может, распласталась вся. А он, пацан, как присосался, так и работает, как насос. Вот поил, взял я его. А груди у нее налились, больно. “Мить, - зовет, - ты сдои у меня. Хоть вылей, хоть выпей”. Ну, сдоил я у жены-то, и вылил в уборную. Она говорит: “Чего ты стесняешься, выпил бы, я ведь мать...” - “А что же, - это уже я говорю, - я сто лет буду жить? А ты?” - “Ничего. Я хочу, чтоб ты дольше жил”.

Сдоил я еще, вылил опять. Когда - прихожу, а она как схватит меня за чуприну, и к груди. Ну, попробовал я молока. Сладкое такое, материнское...

(Молчание. Словно закуривают сигарету.)

Любит... Вот и вчера - так ругала меня. “Сволочь ты”. А я: “Вот именно”. Напился я вчера. Совсем разругала. А уезжать сегодня: “Что же ты с трояком едешь?” Побежала в буфет. У них в гараже буфет есть. Подруга ее работает. “Разменяй, - говорит, - двадцать пять рублей”. Разменяла, дает мне десятку. “Зачем?” - спрашиваю. – “Бери”. – “Да нет, ты дай мне четыре рубля, и хватит”. Любит… Да и я ведь ее люблю. Что же... Она мне пятерых ребятишек привела. Четверо-то живут, умер один. Да она не виновата... И тебе скажу: женишься - люби жену. Хоть девка она была, хоть и баба. Может, по глупости и случилось что, но ты люби ее и жалей - какие муки из-за нас принимают... Но и в руках держи тоже. Бить - не бей, ни в живот, никуда. Так, по щеке дай - она сразу поймет.

...Я-то свою бил. Как посмотрит теперь: “За что же ты, Мить, меня бил?” - “За дело, за дело”. Я же говорю - баб любил. Люди болтают, а она слушает - я ее маленько и учил. Но ты не бей. Я хоть и бил, все равно ведь люблю. Честно скажу тебе...

(Молчание.)

А как я ее замуж брал...

Иду, значит, от блядушки своей. Набаловался всласть - аж опьяневший. Бутылка водки у меня. Я тогда проходчиком был, сто рублей в кармане всегда - старыми деньгами... Ага... Вижу - девчонки. И она ж там. Ничего так. Ну, думаю, женой будет. Подхожу: “Ты давай, - говорю, - подруг проводи, и пошли”. А она ж, как все девчонки: “Да шо ты? Да хто ты такой?”- она украинка у меня. “Пошли, женой будешь”. – “Да никогда в жизни. Да на шо ты мэни такой нужэн?” Ладно... Приезжаю на мотоцикле в больницу - она медсестрой работала. “Садись, поехали”. – “Да шо ты командуешь мной?” - “Поехали, женой будешь”. А она опять: “Да никогда...”

Ну, хорошо, - прихожу к ним домой. У них в огороде кукуруза была. Там в кукурузе я ей и проткнул. Она как закричит. А я собираюсь, и - домой. Мы ниже жили, дворов восемь от них. Иду ж. Оно в крови все. А она: “Мить, ты куда? Давай же я обмою тебя”. У самой болит, а бежит за мной. Ну, пошла ж в дом, воды нагрела. Сама помылась, ну и я помылся - и домой попилил.

Утром прибегает - ага: “Мить, ты как спал?” - “Да ничего, - говорю, - нормально”. Сам думаю: не первая ж ты у меня и не последняя. Когда - вечером опять прибегает. Тогда и начала: “Мить, ты визьмы мэнэ замиж”, - она ж у меня украинка. “Ну что, моя ты теперь?” - смеюсь. – “Та теперь, турок, - турком меня звала, - уж твоя”.

(Смех. Пауза.)

Ну и мяли ж мы о ней чертову кожу тогда. “Только ты, Мить, человек, - говорила. - Ты один так можешь сделать”. Она аж на полтора часа отключалась. Я что - жду. Когда - просыпается: “Сколько ж ты, Мить, меня ждал?” - “Полтора часа...” - “Только ты, Мить, человек...” А потом уж детишек пошла рожать…

Вот я тебе, паря, и говорю...”

(Пауза. Щелчок. Тишина.)

29.

Он понял: лица повсюду. И несть числа им. Здесь, в книге художников. Равжин глядел в тайные сопряжения красок и мазков.

Он ли обнаруживал лица? Они взирали на Равжина?..

Орех и пальма, море и облака...

И первым - лицо черной той женщины.

Равжин вышел из флигеля.

(“Ты уходила?”

“Была на УЗИ”.)

Быть может, отдохнула уже, не спит Мария?

Сказать: на неделю он уедет в Москву. Он хочет знать... А Мария не родит еще в эти дни.

Равжин открыл кран на улице.

В освещенном окне кухни стояла Мария. Полупрозрачным пламенем горел над плитой газ.

Она держала, словно курицу, обернутый газетой предмет. Не вспыхнув, как бумага, не обращаясь золой вмиг - медленно горел и сгорал сверток.

Дробясь о цемент, вода обжигала голые ступни в шлепанцах.

Мария глядела, не отрываясь, в огонь.

Равжин вернулся к себе.

Объяснить ли Марии? Знает ли, в чем хочет убедиться, и он сам?..

Захлопнул книгу, отодвинул к краю стола.

Чьё-то лицо пригрезилось вновь в плетеньях гардины окна.

“...Но если я иду к вам - искать в других людях и чуждых мирах - значит, смысла ищу я? Смысла жажду. И смысл - мой и меня - в вашем, а не моем существовании?..

Зачем живу? Вечной жизни хочу или смерти?

Глаз ваших!

Увиденным и оцененным, оцененным и взвешенным - быть...

ТЕКЕЛ, ТЕКЕЛ…”

Повиснув в воздухе - птицей: сверху и отстранено глядел на бумагу перед собой.

Будто наяву - сон, в котором легко было Равжину, взлетев - парить...

И другое: разваливался самолет; и: спасаясь бегством по барьеру театрального балкона (закрытое помещение - отчего напоминало оно Колизей?) - Равжин срывался: вниз, не достигал...

Чаще снился полет, вытесняя ночной страх.

Но: равно ли бессмертие самому себе? - выговорил он вдруг. Чужие невнятные слова.

О чем?.. Самоценно, самодостаточно ли бессмертие? Является ли оно тем, чего мы хотим в самом деле? Или: бессмертие как средство? Бессмертие с целью чего-то иного?

Рука писала в раскрытую Равжиным тетрадь.

“ТЕКЕЛ, ТЕКЕЛ...

Решается ли какая-либо загадка тем, что продлеваю я в вечность собственное существование? Не является ли поэтому и вечная жизнь столь же загадочной, как и жизнь смертного? Формулируем ли вопрос о смысле существования, если решенье загадки бытия в пространстве и времени лежат вне пространства и времени?”

“И если я пишу книгу с названием “Человек в условиях...”, и говорю, какими вижу мир и людей - неверно также, что должно сообщить в книге и параметры автора. Разве о нем одном не может идти речи? Лишь обо мне говорит книга: я не принадлежит миру, но есть граница его!”

“И ложна пропасть: человек и “Человек в условиях...” - нет разницы между ними. Одно разделяет и разделяет их в вечности: книга дописана, но не оставил пространства и времени человек. И всегда закончена книга, и вечно не завершено я - не исчезает для меня мир. И даже в неизвестность: “Но прошло много лет...” - повисла строка: конец. Как конец войны, и конец приключений, и конец любви, и конец - начало любви. И скажут: все повторится, смотри выше: жили-были поп и собака - что далее?.. Вглядись в лица картины и лица за ней - о чем можешь говорить с ними?..”

“Эта на коленях - одного ждет: ответа. Смотри, лики неба: три глядят на луну. Сумасшедший - повязка листвы над проваленным - откушенным кем-то? - носом... Молчат, все сказано - они ждут не тебя. Заговори - ты схвачен за руки, ты безрассуден - о чем?.. Одно безумие, одно равнодушие, один зов. Не узнаем иного уже в них - нет “до этого” и не будет ничего после. Небо - на деревья, деревья - глядят на нас... И посмотри ты в глаза художнику – усталость. Всё вмещено и выброшено вовне им. И: умер, не дописав, и: живы эти, чьи лица... - не станут другими - завершены, окончены им.

ТЕКЕЛ, ТЕКЕЛ...”

В оставленной строке вчерашней страницы зияло – “6.5.2.1.”

Равжин перевернул лист.

“Значит ли это: смерти ждет человек?.. Уверенным желает он быть в себе. Ужаснется порой: я ли?.. Ибо чересчур широк, - сказано, - я бы сузил... Власти хочет он и стремится к покою. Боится себя человек. Сейчас только может сказать: вот я. Текуч - записано. Стремнина страшит, омутов остерегается. Однозначности жаждет, но подвешен и брошен на яблоневом суку без слова. Не был он проклят и никем отпущен - но ушел сам: не должно, как богу, стать человеку. Добр или зол – кто скажет о нем? Слова последнего хочет о себе человек. К смерти стремится - смерть, а не Бог, лепит его из глины. Боится ее, как Бога: длиннее рука, нога короче - таким ли хотел быть? Боится человек смерти, пока не возлюбит себя. (Скорпион же гибнет, себя возлюбив. А вечность - всего лишь комната с пауками?) Себя боится. Не сладко бессмертие человеку. Как оценить вечностью? - не кончается он для себя. Убийца был, сторож?.. Смерть хочет видеть - чтоб вопросить: “За что? Зачем умираю? Для чего жил?”

ТЕКЕЛ – услышит”.

“Не лучше и бессмертие, что обещано как награда. Не лучше - взвесят еще человека: блаженства, вечной ли муки достоин он? Плакал - возрадуйся. Жил без печали - терпи. Не скроется радость от человека, не минует и горечи. Выбирает он: где - нет выбора у человека. Вот: два из двух... Прошлое тянет, грядущее грозно и манит его – “Будешь, будешь взвешен и ты!..” Предел поставлен: не один - но два. Не три, не четыре. И продлится далее человек: рая ли, ада - зверем, пальмой (волны унесут, подхватив орех) - согласен: тысячу лет баобабом?..”

“И даже вот что скажу: обещан человеку обман. Не взвесить хотят - чтоб жил он еще с другими людьми. Не убий?.. Смерть обещана человеку! И откроют ворота, и: яблони и котлы кипящие там - не будет уже собой он. В сфинкса обратится, в плод дерева, в дерево - не человек!.. Другой ими взвешен. И удивлен вновь будет радости без причин: “И за что мне счастье такое?” И спросит с горечью он оценщиков: “За что дана мне мука моя за другого?..”

Смерти.

Смерти!..”

Хочу: жалеют, плачут пусть обо мне: ох, зачем возжелал себе гибели?..

Он оборвал запись. Закрыл тетрадь. Подумав, перечеркнул три первых значащих слова названия:

“...несвободы”.

“Человек не может взвесить себя...”

“Так ли?”

Чужой голос возразил Равжину.

“...Оценка - чего бы ни было: грешил - не грешил, достоин - не достоин - есть внешнее; оценка ежесекундна. Человек утаен. Смерть же - предел измерений каждого всяким другим.

...Нет и греха в отношенье к себе”.

“О том молчат”.

Кто?

“Отделит ли похоть и добродетель?..”

“Как узнают, как взвесят, не заглянув внутрь?”

Прежде так говорил с Равжиным С-нов.

“Человек хочет знать. Он хочет конца”.

“Человек ожидает награды... Отвращенье к себе непродолжительно”.

“Но...” - Равжин положил руку ладонью на книгу. – “Лица... Кто оценил их?”

“Всякий... Тобой сказано. Окончательность - в мертвом. Внешнее только осталось в нем...”

“Скажи...”

“Кто пишет книгу – знаешь - взвешенным ищет быть. Собой. Он убивает себя”.

“Вы ждали, чтобы я умер?”

“Мы?.. Я?.. Мария?..”

“Человек - не зверь: будущим определяется - сказано... Дом... Я оставляю вам...”

Или: прошлым?.. - спросил себя Равжин.

Он подумал об астронавтах.

Тех: много лет в черной пустоте - к зримому прошлому.

(“Скажи, возможно ли передвиженье во времени? Торможенье и отставание - на упругой границе? Во Вселенной?..”)

Он хотел бы спросить С-нова.

(“Но вот: твой рисунок... Глаз и глаз...”)

Равжин придвинул тетрадь и записал в скобках:

(“Человек социален - и потому, что хочет быть увиден со стороны”. - 6.4.2.1.1. - ?)

“6.5.2…”!

Зияло.

Об астронавтах.

(“Вселенная, что глядит?.. Бред... Прошлое утеряно. А будущего нет в настоящем. Как воспользоваться: оценка посмертна. Как желать этого?..”)

Будущим или прошлым?..

...Об астронавтах, что близки к цели: видят, как изменчив рисунок звезд: ярче и гуще. Лишь за секунду пред тем, как слиться точкам в дневной яркий свет, а дальше - ... (“Возможно ли: световой барьер?..”) - понимают: там, куда стремятся они: след, чернота...

Прошлым или будущим?..

“Но: честь или смерть... Когда выбирают...”

“Ты о самоубийстве?.. Зов ли это к другим? Ожиданье от них ответа? Слова о себе?.. Есть ли то нетерпение слышать их слово?.. Слушай: человек отдает предпоследнее. При вере в бессмертие честь - бесчестна. Чести не жертвуют всем... Хранят же как пропуск... И мы не отдадим за нее жизни...”

“Но... после смерти... были они?..”

“Обманна честь... Помнишь, ты слушал запись. Женщина - как дева Мария...”

“Что с ней?”

“Ты - тоже о непорочном?.. Ты - о Марии?..”

Равжин увидел силуэт женщины в окне.

“Непорочное - не бессмертие или смерть. Не честь. Но - начала и концы. Взвесив - сам глядит человек из будущего и прошлого на себя. Знает: оценен справедливо...”

Он закрыл тетрадь.

Бессмертие имманентно?..

...Родители передают проигрыши детям: долюбят, отомстят - иное до, и пере, и за них?.. Что не сыграно, пропущено ими... У тех же лавочек - то же... Родители - дети, родители - дети...

Когда - долго смотришь на чужие дома из окна...

Те же лица...

Загадки не существует?..

Живот Марии уныло проплыл. В свете комнаты.

Для ответа, который не может быть высказан - не может быть высказан и вопрос. Сомненье - где спрошено, вопрос - где ответ, ответ - где обдумано действие...

Слово же, вписанное здесь - прошлого и будущего, и настоящего моего…

И на обложке: поверх зачеркнутых трех - одно - Равжин поставил:

“Оправдание...”

30.

Он достал из кухонного стола сверток. За кастрюлями и тарелками отыскал коробок с патронами. Пакет оказался жирным, а голубая тряпка - маслянистой, с прогорклым запахом.

Махровым полотенцем Равжин отер пистолет.

“Аве, Мария...”

Он видел ее лицо и руки в окне.

Женщина держала лист бумаги перед собой.

“...А помнишь свой страх?.. Голову старухи в коляске, что занимала все назначенное младенцу пространство?.. Ты побежал... Но: были руки, ноги, глаза - все, чего нет теперь у тебя. Услышал: и голос. Она смеялась... Была счастлива?.. Была!..”

“Или: впадаешь опять в забытье?.. Не заметить двух дней... Бреют. Стригут... Чтобы избавиться навсегда?.. Знают ли, что ты слышишь?..”

(Он коснулся пальцами - обрубленного? - уха.)

“...Комиссия... Маршал...

Ты нужен еще для отчета?..”

“...Либо: кровать в психушке - та же кровать...”

(Женщина - он видит ее перед собой и в себе - нагая женщина по больничному коридору. Банка в руке. Немо разверстые рты вдоль стен.)

“Шаги, шум должен же слышать ты?..

Позвякиванье стекла. Звук открываемо-закрываемой двери...

Магнитофон?..”

“Аве...”

Мария держала в руке лист письма.

“Здравствуй”, - писал так давно: не отправлял и дописывал - что она знала наизусть всякое слово.

“Мария, я истекаю... Не знаю, отошлю ли письмо... Вернусь ли, увижу тебя?.. Мария, я готов изменить...”

Так вот чего хотели от Равжина все... Не быть?

Лицо учительницы. Он откладывал встречу с ней до последнего дня.

- Ребята приходили. А ты?

- Думал, вы знаете... Я... -

В зеркале шкафа, где должно быть, хранился коньяк.

(“Теперь вы не мои ученики - можно...”)

В зеркале - ее спина.

Двое.

- ...Боялся... На работе ссорюсь, а здесь...

- Куда же тебя?..

- Не знал, что он ваш...

- Дождаться...

“Аве, Елена...”

- Рассчитался теперь.

“В Афган?..”

Лица: одноклассников - вот: пальма и орех...

“А помнишь, осенью я был на курсах?.. Потом - ты в больнице. Ты говорила мне о немой... Начиналось. Мария, я сходил с ума... Месяцы... Ты думала уже о ребенке? Да?.. Он будет не мой...

Мария, мне страшно сказать...”

Ее лицо - каким не видел он никогда: успокоенное - открылось ему.

Равжин опять посмотрел в книгу.

Нет.

Женщина - у окна.

Он передвинул пистолет на глянцевые страницы.

От Марии... Благая весть?

Взял в правую руку. Накладки - чтоб не скользила рукоять в потной от волненья кисти.

Но если бессмертие есть?.. - подумал Равжин. - ...есть не бесконечная длительность, но - начала и концы... Игра?.. - где: жизнь злодея? жизнь мученика? Кем быть, если выберешь и иное?

“Быть!” - говорю вам.

“Повторится все: женщина в окне, женщина-мать и женщина-девочка…”

Значит, можно все оправдать?..

...Но не отыщет никогда С-нов - ее, бредущую пыльной улицей окраинного поселка. Не потому, что девочка выросла, а поселок исчез. Девочки никогда не было. Лишь в непригнанных друг к другу осколках памяти: лето, полдень, ей семь или восемь лет; ноги утопают в пыли по щиколотки...

И С-нов увидел днем в городе: школьница - с сеткой пустых молочных бутылок в руке; казалось, бутылки вот-вот звякнут о тротуар. Девочка оглянулась... А дома улыбнулся Марии: “Я встретил сегодня тебя...” - “Где?..” - “Ты шла за молоком”. И это значило так много: Мария рассказала, а С-нов не забыл - точно оказался он там рядом с нею...

...Что происходит с прошлым?

“И я вспомнил еще... Ночь: сегодня никаких дамских сил. Ты отвернулась. Ласково: спи... Ты не обиделся?.. Я подумал: откуда эти слова? Кому говорила? От кого слышала и повторяешь теперь? Кто смеет говорить с тобой так?.. Я вовсе не знаю тебя?.. Уходишь и приходишь. Я ухожу и возвращаюсь... Никогда больше не говорила ты так ...”

...Что случается с девочкой?

С-нов осторожно вел машину, спускаясь в карьер. Ни огонька - навстречу либо внизу. Когда-то он видел здесь: огромные самосвалы.

Ни улиц или домов... Только - скрытый темнотою: канал?..

Лишь память: его и Марии, и один скажет: “нет” - кто подтвердит?..

…Куда девалась, где растаивала она?..

С-нов затормозил на площадке, удобной для разворота. Выключил свет.

...Девочка исчезала в пути. Выйдя из пункта А - со двора бабки - шла по направленью... По азимуту?..

Не было и поселка.

“А помнишь?”

По-разному помнили Мария и ее мать.

“Помнишь, ты сказала: хочу увидеть немую... Они уехали из поселка раньше всех. Ты была даже на новоселье - а теперь вновь жили вы в одном городе - но помнила только: где-то рядом магазин “Танка”. И спрашивала: нет ли их адреса? Вы путались - ты и мать - и в том, сколько немой лет... Может, она уже замужем, у нее ребенок? - сказала ты. Я подумал: замужем за немым? Передается ли немота детям?”

Хлопнули дверцы.

Неизменность черноты - перед глазами.

- Почему ты молчишь?

Студентка коснулась его руки.

- Зачем мы приехали?

Как можно бродить тут ночь напролет?

Ничего не было. Дрожал и боялся закурить сигарету тот - как теперь С-нов: вернуться к машине, включить два круглых огня.

...Выигрыши - что выпало, произошло с нами. Детям же – чего не смогли: из страха или... Ибо Христос не учил честности. Он говорил обо всем, но о честности - никогда.

Равжин видел бледное бесформенное пятно в окне.

Не честь - но любовь?

Разбойник, которому обещал Иисус рай, честным не был.

Но: если можно исправить все?.. Раскаяться, забыть себя прошлого, и - неответствен?..

Если таков рай, и сказано: не окончательно действие, воскреснут и убитые вами, то вечность - и не комната с пауками, но - ад?..

“Масло прогоркло...”

“Масло?..”

Отменить все? Уместно – “а пропос” - жить - по обстоятельствам и желаньям: добра, но - и зла?..

Если бессмертие есть...

...все позволено?..

Равжин помнил себя: лето, он просыпается в незнакомой комнате. Отменить: взгляд? - он закрывал и открывал вновь глаза. Что? - круглое и твердое - мешало в постели ему: мяч или яблоко; Равжин глянул под простынь. Спали либо притворялись, что спят - подбросив (мальчик заплакал) катыш будто окаменелого чужого дерьма... Слишком велик - а женщинам, думал Равжин, разрезают при родах живот: невыносимо больно; и может быть, ночью ему снились боль и страх, он проснулся плача в белой, просвеченной солнцем комнате - чтобы - в руке? - вынести постороннее в туалет на улице.

Он приподнял край чужой простыни и разжал пальцы.

И далее: осень, школа. Вспомнил еще: учительница, день своего рождения в этом дворе.

Зима.

...Как вел убивать остаревшую собаку сосед. Мальчишки боялись пса; теперь он бежал рядом совершенно не страшный.

Возвращались домой? Лай на снегу. Добыча у поясов охотников...

Или - ...веревка волочилась по земле; никаких препятствий - рыхлого глубокого снега - чтобы привязать собаку накрепко к стволу дерева, отступить на десять или двадцать шагов... -

Весна?

Мужик вскинул охотничью двустволку.

Заметалась? взвыла? прижалась: к земле? к дереву? - серо-желтым пятном на сером однообразном - серо-желтом? - фоне посадки.

Осень...

Человечьи глаза - словно он, а не мужик целился из ружья.

Взвизгнула, залилась пронзительным неостановимым звоном - потом?..

В упор - из окна напротив.

Женщина.

“Я не говорил прежде тебе... Я узнал у студентов: магазин “Танка”... Плоское японское изображение?.. Художественный салон?.. Один в городе. Как по фамилии и возрасту легко отыскать человека. Вы не были уверены даже в этом. Ты и твоя мать. Кирьяновы? Кирьяковы?.. А если вышла замуж она, следовало искать родителей... “Вы были ровесницы”. – “Нет. Я училась в седьмом, она -...” - “Она ведь болела...” И я поехал туда один. “Танка” - это книжный магазин. Я ждал у автобусной остановки. Был конец рабочего дня. Думал: узнаю ее сразу... И позже: мы входим к ней в комнату... Как встретитесь вы, как заговорите и поймете теперь друг друга? Рыком и клекотом? - вдруг? - немая выдаст тебя.

Я - в твоем прошлом?..

...С немыми плоскими лицами - все...”

- Только не молчи.

Бледное пятно чужого лица.

Отражением звезд.

Или: свет возникал и шел изнутри?

- Тебе не страшно здесь?

- Да.

Страшно или нет?

- ...Лучше будь таким, как всегда.

- ?

- Помнишь, ты говорил: прикрыть один глаз...

- Не прикрывай... Ты боишься темноты? Жуткое место?

- Почему?

- Не важно теперь... Распределение масс во Вселенной. Равномерно-неравномерное... Такой вопрос: безграничен ли мир?.. Тебе интересно? Плотность вещества...

- Да.

- Только никакого вещества нет... Слой на поверхности. Если прикрыть... Не закрывай. Видишь звезды?

- (Конечн-а?)

- Мир плоский. Многие парадоксы разрешались бы допущением... Но я один знаю... Звезд нет.

- Свет идет к нам века?..

- Их нет там совсем.

Рядом - полуоткрытый рот, губы.

- Поехали.

- Я отойду на секунду.

Лишь звук свидетельствовал: С-нов не один.

- Не оступись...

...Что связано с распределением масс.

Он запустил двигатель, включил свет.

Точней – с перераспределеньем. С изъятием и нагромождением, дроблением и пустотой – с провалом, исчезновеньем домов и улиц, которых нет больше ни там, ни здесь.

Через весь город - проскакивая мигающие круги светофоров.

Ехали по ночной трассе.

Задремав? - молчала студентка…

...И словно из другой жизни - еще: учили быть метким... Не напрягая, опускать руку с оружием. Два? три? - патрона, что шли в зачет упражненья. Черный контур грудной мишени и - ствол яблони мешал Равжину - плавно вдавливать пальцем крючок спуска...

Когда глаза собаки человечески глянут в тебя - ...

(“И я увидел: в соседнем дворе - сгребал листья и не двигался человек. И обернулся, и глядел он перед собой. Горели, не сгорая, листья костра. Дающие - не давали, не брали - берущие. Замерло. Вкусить - не подносили к устам. И все было у всех...”)

И, точно сойдя по радуге, женщина взмахнула рукой:

“Остановись...”

С-нов посмотрел на часы.

- Скоро приедем.

- Мне нужно.

Он хмыкнул, переключился на нейтральную передачу.

- ...Ну, хочешь - я расскажу?.. Ты просил...

- Что?

- О мальчиках... Я вернусь сейчас.

Чужими - где слышанными? - словами С-нов подумал опять:

"Ну, что же ты ссышь и ссышь?..”

Что могло означать это?..

- Да. Но разденься...

...Как растерялась на мгновенье она.

“И я скажу еще, чего хочешь ты. Без греха, не знать грешных желаний – идеал твой и ваших бледных святых. Без сил - а не с силами. Одолеть? - вовсе не ведать бы искушения: такой ближе к святости...”

- ...Совсем?..

Улыбнулась.

- Здесь не повернешься... Я выйду.

С-нов глянул на дорогу - перед собою и в зеркале.

Сбросила туфли. И - кололо ей камешками ступни? - не медленно и не быстро: могла претерпеть и большую нужду? - движенье перетекало в движенье... -

...Обулась опять.

- Сейчас.

(“Постой...”)

Спустилась с обочины.

Он выключил фары...

…………

- Садись... В машине тепло.

Щелкнул кнопкой магнитофона.

- Я буду медленно ехать.

- Не одеваться?..

- О мальчике...

- С которым меня видел отец?

- Был и еще?

- Я не хотела. Он подглядывал в ванную.

- Другой?

- Да. Приходил со своей бабулькой. Мы даже не разговаривали... Потом рассказывал: бабка спрашивает мою: “Что у тебя шипит? Как вода”. – “Внучка купается”. Я и не знала, что они здесь. Вижу: он смотрит в окно. Друг на друга... Глядим. Я отвернулась... А сердце - бух, бух... Мылюсь...

- Шторку не задернула?

- Окно низкое. Видно поверх нее. Будто не замечаю... Чтоб не сказал: а я видел - расскажу всем.

- Не сказал?

- Я надеялась... Знаешь, что говорила ему бабка - набожная такая, зачем и ходила к нам? - лучше пусть видят тебя, чем самому смотреть. Грех меньше. А?

- Чепуха.

- А может она приходила из-за него?..

- Старуха?..

- ...Еще - сосед... Когда я раздевалась и просто ходила, он так хотел - говорил: стань так, так...

- ?

- Ну, если ты остановишь...

- Погоди.

- А потом – “Сядь на гвоздик”.

- Как?..

- Ну, гвоздь... Он нарочно вбил снизу в лавку.

- То есть?

- Нужно было осторожно садиться... Останови... Не бойся. Если кто-то... Ты будешь сидеть.

Она коснулась шрама губами, через секунду растерянности -рукой.

- Тебе делали операцию? Аппендицит?..

“И я скажу, чего никогда не сумеешь простить мне ты. Ни - что готов изменить, ни - что ушел и вернулся: Аве... - невозвращенья: замкнулся - и уходил, и замыкался прежде в себе... Я - как мальчишка... Студентки вокруг... Я бегу. Я схожу с ума... Где никто не увидит. Один... Не простишь...”

Он замер на секунду.

“Меня мне не простишь ты...”

До последней капли выплеснутый наружу.

Увидел С-нов - вздрогнув: рукой, ногой - как вздрагивает, засыпая, человек - у него на коленях...

Вспыхнули огни встречной машины.

“Ну, садись...”

Она не хотела подниматься.

“Ну, ну...”

Несколько метров, пока не промчался встречный, ехали так: голова девушки у него на коленях.

“Ну...”

С-нов притормозил у обочины.

“Ну, ты...”

И - вслед за испугом - сообразил.

“Ты...”

От обиды захотелось ударить ее.

Поднял и прислонил к спинке сиденья.

Опять - фары.

Он застегнулся, повернул ключ: машина не заводилась...

Нарочно, чтоб ослепить, включил дальний. Выскочил на дорогу поднять капот.

Встречный притормаживал.

С-нов замахал рукой: “Проезжай...”

- Переключайся, сука...

И кажется - плюнул поверх опущенного стекла дверцы.

Не останавливаясь.

Промямлил что-то невменяемо С-нов.

Пока можно было одеть ее...

Обошел машину.

Увидел, закрывая капот, как сидела она.

Как -

(“Я хочу...”) -

смотрели на другой день понятые: через стекла машины - что могли понять в словах и действиях С-нова?..

“Я хочу сделать заявление”.

И – так же заглядывала в окна дома Мария.

Не за что - она любила отца...

“Вам же всем страшно... Чужие... Вот моя дочь”, - отец указывал на Марию. – “Одна не боится меня...”

“За что же тебя любить?”

“Уходите?”

Таращила глазенки. При ней не следовало кричать.

“Что же ты будешь здесь с ним?”

Послушно Мария потянулась за пальтецом.

“И ты?”

“Пойдем, пойдем...” - Ночевать к соседям. Мать окликала уже от дверей.

И единственный раз соврала отцу.

“Я сейчас вернусь”.

“Да? Я не стану и закрывать”.

А утром не могли достучаться.

В окно видели: отец спал. Не в спальне, а на веранде. Котенок сидел на груди. Думалось: значит, ничего страшного.

Девочке было пять лет.

Мать родила ее прямо на стылый пол. А несколько дней спустя отец - узнала о том после его смерти - вынес дочь в коридор, где вода в ведре бралась к утру корочкой льда.

“А я решил заморозить Машеньку. Что мучить ее - все равно умрет...”

(“Подохнуть или пить," - говорил отец. – “Пить или замерзнуть - там...”)

“Помнишь, ты стеснялась остаться в купальнике...”

Неясное пятно на ноге. С-нов никогда не спрашивал, а Мария не рассказывала сама. Впадина, где кожа тела прирастала к кости.

След промерзлости и отца?..

Будто сбросил какой-то груз С-нов. Теперь, здесь, в эту секунду, познав последнюю тайну, исчерпал он Марию - у некоего предела, точки, где возникало, и в тот самый миг - оканчивалось все...

Забыл, не чувствовал - не было больше Марии.

...И вот что еще хотел изменить и пережить он: тем же вечером, от учительницы, Равжин пришел к танцам. Не было никого из одноклассников. Он уходил. Бубнила, настраиваясь, гитара.

Его окликнули у остановки.

- А тот? А этот?

Равжин вспоминал: вместе учились до восьмого.

- А бабы? Замуж не повыскакивали?

Он отвечал односложно.

Потом тот спросил.

- Выпить хочешь? В балочке, помнишь, собираются...

И там подталкивал Равжина то к одному, то к другому.

- Кореш. Вместе учились. - Указывал рукою наверх, где сквозь деревья просвечивала ограда школы. - Я обещал найти ему бабу. Прикинь, его тоже гребут, а он - ни-ни... - Палец, как дворник автомобиля, качался перед глазами. – Его - шестнадцатого, меня - двадцать второго.

Лица были незнакомыми. Никто не смеялся.

Вдвоем прошли через школьный двор.

У ресторана их остановил мент.

Что-то говорил в раскрытую дверь “Жигулей”. Обернувшись, взял равнодушно руки обоих.

Заныл одноклассник.

Мент улыбнулся. Жестикулируя, освободил одну руку. Вяло оглянулся на убегающего мальчишку.

Засмеялся опять.

Равжин видел, как споткнулся, заковылял почти шагом беглец. Повалился у низенького заборчика.

Лейтенант передал Равжина патрулю и сел в машину.

Сержант - тот, повзрослевший, десятиклассник, что так ловко когда-то обращался с мячом.

- Работаешь?

- Нет. В армию...

Взглянул на напарника. Еще раз - не узнавая - на Равжина.

- Катись... Смотри - домой.

Возле каменного заборчика никого не было.

Темными переулками вышел опять к танцплощадке.

Одноклассник стоял в окруженъи троих девчонок.

Равжин приблизился к ним. Пришибленно улыбаясь. Заговорил об Индире Ганди.

- Ничего не выходит. Если б - в субботу...

- …………

- Но хочешь посмотреть?.. Ведь я обещал....

Так глупо и беззащитно улыбался ему Равжин?..

И помнил: затаенный воровской шаг вслед двум теням, ожиданье на незнакомой улице; как осветилось, наконец, условленное окно - забыв осторожность, он попер через кусты смородины и крыжовника; как окно погасло... - и услышал растерянно:

“Да это Равжик...”

И - тихий ответный смех.

Еще на мгновенье вспыхнула и ослепла лампа.

Нашарив в кармане спички, стал жечь одну за другой, по несколько разом - огонек меланхолично качался в темном стекле.

Чиркал и чиркал - не слыша сдавленного хохота, не понимая: это и все, что остается от него в памяти тех двоих - слепое лицо в смятенном освещении спички, словно в детском страшном окне - чудище-тыква с горящими изнутри дырами глаз и рта...

“Мария, я, наверно, схожу с ума. Что происходит со мной? Мария! Если можешь еще...”

И увидел опять лицо офицера.

“Не знающий итога да обезумеет...”

Будто надеялся заслонить известный уже Равжину шифр: шкафа с оружием...

Одна тысяча девятьсот шесть тысяч пятьсот двадцать один?..

Но - увидеть и сами: округлые? угловатые? - знаки цифр...

Шесть? Пять?

“Двое?.. Один?..”

Чего хотели они?

В этом помещенье без рук и без ног...

“Почему же молчат?”

- Его нет.

“Голос... Плачь...”

(Не было больше магнитофона?)

- Напрасно. Ехать за тысячи километров... Такие ошибки невозможны. Вас извещали...

- Но... Мне показалось...

“Слышишь?.. Ты - есть?..”

- ...В третьей палате... Вам, наверное, нужны нянечки?..

“Упасть с кровати? Замычать? Мама...”

Шаги.

Дверь.

“Молчи!”

“Мария...”

Словно со стороны - увидела себя: женщиной с исписанным листом бумаги в руке...

И, помедлив, мужик выстрелил для верности еще раз.

31.

“...кроме означенного, при вскрытии флигеля обнаружено:

Книги.

1. -“-“- - карманного формата, перевод с древнего языка.

2. Витгенштейн. Трактат о логосе и философии.

3. О жизни... Диоген.

4. Апокриф искусств Западной Европы (несколько листов вложено в книгу).

Машинопись.

Неизвестного происхождения. Автор – Тушканов(?)

Журналы.

В оглавлении одного отчеркнуто – “Комментарии”.

Вырезки из газет.

Разного времени, на русском языке - в твердой картонной папке зеленого цвета”.

другие тексты

оглавление

другие тексты

К Р И П Т О

р о м а н

Читайте также: