ИГОРЬ ВЕГЕРЯ

БЕЗЫМЕННЫЙ

 ТРИ  ИСТОРИИ

БОЛЕЗНЬ

   

Это случилось в конце декабря или первых числах нового года. Совершенно определенно – в доме стояла елка. Видимо, больного и сбил с толку блеск елочных украшений. Ведь ничего не менялось более в пространстве знакомых комнат, где подобно слепому он не нуждался уже и в осязании. Но что-то подвело его, когда, возвращаясь ночью из туалета, он ощутил вдруг резкий удар и, следом – липкую мокроту у переносицы, бровей и на ресницах. Он с трудом отыскал выключатель, ибо стоял вовсе не у дивана, а в дверях коридора. Он попытался остановить кровь, смывая ее водой из-под крана. Кровотеченье не унималось. Облив одеколоном кусок ваты, он приложил его к ране.

Потом вышел на кухню. Устроив зеркало на столе, смотрел, как вытекает кровь из разрыва кожи и заливает глаза. Все словно бы повторилось – а это ведь и есть ад, черт, по-прежнему, - вперед-назад – раскачивал доску качелей: и две испуганных девочки взлетали к небу на ней, а мальчик успокаивал мать, что он таки видит, видит…

Теперь он сам обработал рану и заклеил ее пластырем.

Часы указывали три часа ночи.

Он выключил свет.

Два одиноких окна горели в разных этажах дома напротив.

Стараясь не испачкать кровью постель, он лежал на спине – и сон не шел к нему.

Быть может, он задремал на полчаса у сереющего уже квадрата окна, - и утром в больнице его вполне могли принять за похмельного.

Сняв пластырь, медсестра промыла рану желтоватым раствором. Затем взяла со стола бинт и пузырек с зеленкой.

- Вы хотите забинтовать мне всю голову?

- Но иначе повязка не будет держаться.

- А пластырь? Если у вас нет, я взял с собой.

Она улыбнулась ему.

- Хорошо.

Осторожными пальцами прилепила крест-накрест ко лбу больного две белых полоски.

- Минутку. Я напишу направление. Нужно, чтобы у вас взяли кровь из вены.

- На СПИД?

- У вас разрыв кожного покрова. Возможна любая инфекция.

- Мне нужно будет придти за ответом?

- Вас вызовут при необходимости.

- Так, значит, мне больше не приходить?

Она опять улыбнулась.

Если вам понадобится сделать долив, вам пришлют открытку. В карточке правильно указан ваш адрес?

- Да.

Он снова прошел коридором мимо двери с надписью «Аналитик».

Дома пообедал и лег в неубранную с ночи постель.

Он проснулся, когда стемнело на улице. В доме напротив светились окна. Слышно было, как у подъезда смеялись подростки. Слегка скрипел, сминаемый их ногами снег.

Он посмотрел вниз через балконную дверь.

Странно, ему снился этот же двор: с мусорным баком и бельевыми веревками – так же сверху глядел он на них, но во сне он реял, летел над землею. Он и теперь знал, что это не походило на полет птицы, поскольку тяжесть оставила его, и человек улыбался, паря безо всяких усилий: он опускался то ниже, дразня тех, кто на земле гнал его – то взлетал в безопасную высь, увлекаясь сам, и увлекая своим полетом иных.

На улице никого не было. Кое-где в окнах горели елочные огни.

Он понял, что бормочет бессмысленную фразу, обращенную невесть к кому. Быть может, слова навязчивой песни. То есть, ему казалось, что все-таки слова.

«Да-да-да… Тра-та-та…»

Отскочив от стекла, несколько раз со странными клоунскими ужимками прыгнул по комнате. Затем, уже степенно, прошел к входной двери.

Внизу, словно в ладоши, хлопнул дверцами лифт.

Он взял из ящика почту и вернулся в квартиру.

Только теперь он посмотрел на часы. Была ночь.

Он убавил пламя под раскаленной сковородой.

Ложь, святотатства, отцеубийства – словно бы не газета, а свод грехов человека лежал перед ним. Затем между рекламой и объявлениями он прочел о себе: рожденные в последних днях срока злы и завистливы, любят одолжения, но никогда не ценят оказываемых услуг. Это только раздосадовало его.

Он посмотрел в зеркало – на его лбу зиял белый знак креста, в уличной толпе угадываемый издалека.

Кисти его рук были иссечены шрамами давнишних порезов.

Треснувшее оконное стекло в кухне скрепляла полоса скотча.

На беленом потолке подъезда перед дверьми квартиры уже несколько дней чернело бесформенное пятно гари.

«Черт меня подери».

Он снял с плиты выкипающий чайник. Запах утекшего бесполезно газа раздражал ноздри.

«Вот смотри, дух убийства и лжи, я опишу здесь твое царственное рождение, каким произошел ты в твоем сотворении, как сотворил тебя Бог, и как стал ты таким прекрасным, и на какой конец сотворил тебя Бог».

Он поднял упавшую с подоконника книгу и отнес в комнату. Затем прошел в ванную, чтобы набрать воды для купания.

Кто-то шумно протопал по лестнице и хлопнул дверьми наверху.

Он выпил чаю.

Принес в ванную чистое белье и повесил на ручку двери. Купленные неделю назад крючки так и не были укреплены.

Наверху начинали ссору мужчина и женщина.

Он достал с полки молоток и отвертку. Раз-другой ударил на пробу. Затем вкрутил шуруп в дверь и прислушался.

Было тихо. Даже наверху смолкли ненадолго голоса.

Затем ответили двумя глухими ударами.

Он начал мыться – осторожно, чтобы не задеть рану.

Женщина в верхнем этаже вскрикнула. Никто не отвечал ей. Она кричала и билась безостановочно – видимо, в дверь.

Вода утекала.

Затем голос женщины донесся словно бы с улицы. Быть может, она кричала в окно о помощи.

Никого нигде не было.

Он забылся недолгим сном в светлеющем мраке, когда мимо дома пошли на работу жители.

Даже в трамвае он муторно слушал разговор церковных старух.

Было тесно и нервно.

Одна говорила:

- И правда, что живем в последние времена. Все как по писанному: и брат на брата пойдет, и вражда станет меж всеми великая.

- Ну, до последних времен еще далеко. Тогда Господь замкнет небо, три года дождю не будет, земля родить перестанет. А нынче ты разве плохо живешь? К последнему времени, сказано, сатана построит себе храм в Иерусалиме и будет царствовать десять лет. И все придут к нему. Вот когда станет зло.

- Может, и так. А только я летом с женщиной говорила. Да ты и знаешь ее – Марковна…

- Нет.

- Она внучку замуж отдавала. Сама тоже в церкву завсегда ходит. Так она своей девке сказала: живите, говорит, как душеньке угодно. А только абортов не делай, чтоб на тебе греха не было, и детей тоже не роди. Вот. Потому, говорит, близко уж конец – чего же их мучить. Тебя они за это и проклянут.

- Это так. Это будет. Живые и жизни не захотят. Но сначала еще сатана придет, чтоб всем завладеть.

- И что – кого схватит, тому и будет ставить печати свои на лбу?

Ему показалось: старуха оглянулась со страхом на его отметину и мелко перекрестилась.

- Этого Бог не допустит. Печати, да – будет сатана ставить. Но только – кто сам ему руку подаст.

- Господи, я уж и то за пенсию расписываюсь, а сама думаю – не дьявол ли?

Она еще раз боязливо оглянулась.

- Не ты – он тебе напишет на правой руке.

Старухи вышли.

Он осторожно прислонился горячим лбом к свободному поручню. Кто-то еще, казалось, искоса поглядел на него.

На стрелке вагон качнуло из стороны в сторону.

Едва не вскрикнув от боли, он отшатнулся, задевая кого-то из пассажиров. След крови рассеченного лба влажнел на запястье руки.

- Что вы толкаетесь!

- Вы будете выходить сейчас?

- Что вы делаете, больной!?

Он оглянулся.

- Ездите по городу вместо того, чтобы сидеть дома.

- А вы следите за мной? Ведь мне не выписывали больничного. Я только устраиваюсь на работу.

- Но ведь так легко занести инфекцию. И что это у вас с рукой?

Медсестра указывала на его черный как бы раздвоенный ноготь.

- Так… Прибивал ночью крючок в ванной.

- Почему ночью? Почему вы сняли пластырь?

- Я же говорю, купался – пластырь слетел. А я не хотел после вас, - он улыбнулся, - после ваших рук этими своими, - больной осматривал уродливый ноготь, - копытами…

Они вышли из трамвая и брели по незнакомой обоим улице.

- Ведь вы сами запретили мне приходить в больницу.

- Я?

- Вы сказали, что меня вызовут, если что-нибудь не в порядке.

- Но если есть необходимость в перевязке…

- А есть такая необходимость?

Медсестра смутилась.

- Можете приходить.

- Со своим пластырем?

Они стояли у входа в аптеку.

- Вам сюда?

- Да, мне нужно зайти.

- До свидания.

Больной видел еще, как остановилась она у витрины.

Он проехал еще несколько остановок троллейбусом, прежде чем вошел в магазин и раскрыл книгу, к которой приглядывался несколько дней.

Он прочитал наугад:

«Истина едина… Имена, которые были услышаны, существуют здесь для обмана… Поэтому и хорошие – не хороши, и плохие – не плохи, и жизнь – не жизнь…»

«Иисус овладел ими всеми тайно. Ибо он не открывался таким, каким он был воистину. Но он открылся так, как можно было видеть его…»

- …великим – как великий, малым – как малый. Он открылся ангелам – как ангел и людям – как человек.

Больной оглянулся на мужчину, который стоял рядом, декламируя вслух.

- Занятная штучка, не правда ли? Вы покупаете?

Молча он закрыл книгу.

- Быть может, у вас нету денег? Я мог бы вам одолжить… Подарить…

Больной отвернулся и пошел к выходу.

- Но послушайте!.. Абсолютное божество не имеет никакой связи с людьми: они полностью ему чужды. Христос выкупил людей своей кровью, а выкупить можно только то, что тебе не принадлежит…

Ночью больной снова не спал.

Когда все утихло в доме, он пересилил свой страх и вышел на улицу.

Он подумал, что мог бы вообразить ад не кипящим котлом, а холодным бесснежным городом, где противостоят друг другу: темные, без огней, дома; люди, каждый со своим сном, любой из которых тебе неведом – ад вовсе без дьявола, поскольку достаточно неверно колеблемой тени у остановки, мимо которой страшно пройти и не пройти. Ад для человека, единственного кто не уснул, и, значит, здесь, в аду, этот истязаемый – кто он?

Кем был тот мужчина, что заговорил с ним днем в магазине? Или это сама книга искушала его?

Больной выбрал наугад окно в первом этаже и коротко постучал:

«Открой, это я…»

Днем он также ходил по городу.

Он купил книгу. И на бульваре, по дороге домой, присел на застеленную газетой скамью. Люди шли мимо. Их не было чересчур много. Он удивлялся, однако, их числу. Никто не глядел на него. Только собака, которую выгуливал хозяин, принюхалась, остановившись в нескольких шагах.

«Велят ли проснуться вам к новой жизни – не верьте. Не засыпайте, и тогда узнаете, что есть здесь ад».

«Не засыпайте – и придете к немеркнущему ночью окну».

Шли мимо.

Дома он задремал на каких-нибудь пятнадцать минут, и это было не меньшим мученьем, чем явь.

В ванной он заметил на своем уде черное, с копеечную монету, пятно, и вспомнил мгновенье вчерашней пронзительной боли.

Молодая женщина в троллейбусе ответила ему долгим внимательным взглядом.

Он приехал в больницу к концу дня. Еще какой-то пациент сидел у дверей кабинета.

Медсестра вышла, кивнув ожидавшему. Они прошли по коридору мимо больного. Остановились, разговаривая, у ступеней лестницы. Потом мужчина резко отвернулся и пошел прочь.

Кто-то еще окликнул ее. Она улыбнулась через плечо заученно – вспорхнув халатом. Затем вернулась к дверям кабинета.

- Входите.

Он вошел и сел у столика с медицинскими инструментами.

- Что у вас? Ах, да… Вы так ничего и не сделали со своей раной?

Больной развел руками.

- Скажите, только честно: вы были пьяны, вас били? Или вы сами нарочно истязаете себя?

- Потому что шрамы красят мужчину?

- Да.

- Но и вы узнали меня только благодаря ему.

Наконец-то она усмехнулась.

- Странно, как вам не вышибли глаз. Тогда уж точно все внимание женщин…

- Зря вы смеетесь. Однажды так чуть и не случилось. Мне было лет пять. Еще немного – и сегодня, быть может, вы переводили бы меня через дорогу.

- Напрасно вы так шутите.

Она снова стала серьезна.

- А я не шучу. Иногда мне самому этого хочется. А иногда кажется, что этого хочет кто-то еще.

- Кто?.. Помогите мне.

Он удерживал теперь край пластыря, который медсестра разрезала на куски.

- Кто? Ну, кто… В детстве мне разбили губу. Еще раньше, мне не было и трех лет, пробили голову. Это, не считая всяких там мелочей.

Он отстранился вдруг непроизвольно от ее рук, которые коснулись его лба.

- Вам больно?

- Скажите, как ваше имя?

- Имя?

- Вы испугались чего-то?

- Нет.

- Просто перед вами моя медицинская карта. А я не знаю о вас ничего, кроме… Скажите, вчера в трамвае вы ехали не из церкви?

- Я?

- Ну, там ехали из церкви старушки. Вы не слышали их разговора? Я вижу у вас крестик.

Она смутилась, плотнее запахивая белый халат.

- Простите, я так… Мне только хотелось знать: вот, вы изгнали молодого человека, приблизив меня…

- Приблизив?

- Извините, я снова неверно выразился. Я говорю о нем и о вас. Вы… ведь не замужем?

- Замужем?

- Вы не уверены?

- Нет.

- Впрочем, это не важно… Я путаюсь отчего-то. Быть может…

Больной скользнул взглядом по руке, придерживающей расходящиеся полы халата.

- Быть может, я чувствую и свою вину… Скажите, вы не боитесь конца света?

- Не боюсь.

- Вот, вы опять понимаете это буквально. Хотя сами сказали только что, что я мог ослепнуть…

- Я этого не говорила. Вы можете идти. Мне еще принимать пациентов.

- Вы же знаете, что там никого нет. А хирург, с которым работаете, уже ушел.

- Это не важно.

- Конечно. Вы сердитесь на меня? Или, быть может, на того, кто напрасно ожидал вас? Ведь вам следовало согласиться с ним.

- Согласиться?.. Вы знаете его?

- В том-то и дело, что – нет. Ни его, ни о чем вы говорили. Но – нужно соглашаться с другим… Такой метафизический тезис.

- А вы, значит, метафизик?

- Ну, скорее, чем лирик. Это они вымрут без противоречий. Я же полагаю, что есть только один-два случая, когда несогласье оправдано… Ибо… Вот я, признаюсь, сегодня опять не спал. Вам ведь попросту неизвестно, что ад связан с бессонницей. Ночью выходишь на улицу со своими желаньями, со своими словами, и – никого. И так – изо дня… И я ведь еще не слепой.

Он видел, что медсестра начала убирать в шкаф инструменты.

- Вот, у вас тоже нет времени выслушать… А я не просто несу здесь околесицу – а хотел бы помочь вам и вашему другу.

- Помочь? Каким же образом?

- Видите ли, я написал когда-то один рассказ…

- Так вы – метафизик или писатель?

- Опять смеетесь… Ни то, ни другое, конечно. Это было еще в школе. Наивный такой рассказик. Я даже никому его не показывал. Но, понимаете, каким-то образом он стал известен теперь. То есть – сам смысл рассказа. Иногда бывает, идея носится в воздухе.

- О чем же рассказ?

- Ну, он назывался «Шар» или «Сфера» – я точно не помню. Сюжет таков: идет эксперимент. Создается искусственная планетная система внутри стеклянного, или не стеклянного, но прозрачного шара. Я не сказал? Весь рассказ – чистая фантазия. Хотя, я просчитывал временные коэффициенты. Так, тоже произвольно, не основываясь ни на какой теории… Так вот - внутри шара есть планета со своими людьми. Но время там идет на несколько порядков быстрее. Собственно, и смысл эксперимента в том, чтобы представить возможные пути развития Большой Сферы. Конечно, внутри шара ни о чем не догадываются, огни на Пульте, за пределами Шара они принимают за звезды. И все бы ничего. Но руководитель эксперимента вдруг переносит свое внимание с общего хода истории на отдельного человека – там, внутри… Кажется даже, он прочитывает его стихотворение, а в Большом мире выдает за свое собственное. Но важен не этот мелкий факт воровства. В стихах он вдруг обнаруживает некую мысль или, скорее, догадку: что, мол, как я всевластен над этими мелкими, живущими под стеклом муравьями, так и за мною следит недремлющий глаз вседержителя. То есть, руководитель понимает, что и внутри шара, быть может, существует своя еще меньшая сфера, для такого же точно опыта. И, что гораздо важнее – он сам, возможно, также живет внутри ограниченного объема, наблюдаемый кем-то. А его воровство вызывает у более высокого наблюдателя лишь усмешку. То есть, принцип матрешки: стеклянные шары, помещенные один в другой, и, коли ты находишься в середине, то существуют миры и меньшие, и большие, чем твой собственный – и число их полагается бесконечным в обоих возможных направлениях.

- И что же?

Больной увидел выражение скуки на лице собеседницы.

- Чем же все это оканчивается?

- Чем?.. Я даже не могу сказать точно… Кажется, в стихах прочитывается мысль и о возможности преодоления этой дурной бесконечности. В наблюдаемой сфере происходит гигантский взрыв и гибнут не только меньшие, но и большие миры… То есть… видимо… это был рассказ о свободе и личной ответственности человека…

- Что же их этого?..

- Да, ничего. Вам ведь пора идти. Быть может, я расскажу по дороге. Дело в том, что теперь эту фантазию склонны трактовать по-иному.

Он ожидал в вестибюле, пока медсестра одевалась и сдавала ключи от кабинета.

На улице мело.

- Как ваша рана? Не мерзнет? Надвиньте пониже шапку.

Они свернули к ряду одноэтажных домишек.

- Так что же с рассказом? Кто-то, выходит, его прочел?

- Нет. Во всяком случае, это не было прочтением в общепринятом понимании. Рассказ оценили – причем, отыскав в нем идеи, которых я, в известном смысле – создатель, даже не мыслил первоначально. Хотя ведь невозможно отыскать в явлении то, чего в нем не содержится. То есть, некая работа была проделана бессознательно. В этой трактовке герой рассказа рассматривается не как руководитель эксперимента – но одно из воплощений Творца. С этим трудно не согласится: он упорядочивает хаос, разделив свет и тьму. Он создает человека по своему образу и подобию. Причем создает его исключительно в целях лучшего самопознания. То есть, он, вольно или невольно, желает, чтобы люди стали как боги. Но тем самым, Творец хочет «дурной» бесконечности – умножения уже существующей реальности, так как человек Сферы, став богом, создает и для себя мир существ по образу и подобию своему. И далее до беспредельности – в чем и имеет возможность убедиться Творец простым наблюдением. В свою очередь, имеется не беспочвенная гипотеза, утверждающая, что удвоение, умножение времен и миров с неизменной структурой – это и есть ад.

- Выходит, существует и рай. В рассказе говорится что-либо об этом? Ведь ад, в конце концов, уничтожен?

- Да. Вот и вы начинаете трактовать. Я сам удивляюсь: этот рассказ устроен таким странным образом… Но я хотел сказать о другом. Вот о чем. Ведь вы не знаете точно сами, и мне не известно тем более, о чем думаете в эту секунду вы. Хотя мы оба смеем догадываться. По каким-то видимым, ощутимым признакам. Так вот, наблюдая за Сферой и допуская возможность существования иных, гораздо меньших, миров, Творец сознает, что он уже не властен над ними. Более того, Творец и узнает-то об этом из чужого стихотворенья, со слов – Он не знает, верно ли это предположение, он не знает истинных мыслей человека. В конечном счете – мысль не важна Ему. Творца беспокоит неподчиненье, страшит взрыв. То есть, Творец не является в истинном смысле вседержителем. Ему важны действия, и только их регламентируют правила. Внутренний же мир любого из человеков не есть вотчина Бога.

- Чья же тогда? Дьявола?

- Вот вы назвали теперь это имя.

Они остановились, глядя в глаза друг другу.

- Странно, мне кажется, вся эта история с расшибленным лбом – только затем, чтобы я помог вам и вашему другу. Я думаю, он будет ожидать вас сейчас у дома. Наверное, мне и не следует идти дальше. Ведь он также не научен читать мыслей. А вы… Вы должны уступить первой.

Они стояли теперь на узкой тропинке между канавой и дощатыми оградами дворов.

- А еще я хотел бы рассказать вам один свой сон.

- Я слушаю.

- Нет, я все равно не припомню… То есть, перевру какие-то важные детали… Он приснился несколько лет назад, и я сразу же записал его. Вот… Я отыщу дома тетрадь, а вы придете в гости – желательно с вашим другом… Передайте, если хотите, и содержание нашего разговора.

- До свидания.

На какое-то время больному показалось, что он заблудился, хотя этого никак не могло произойти. Он ощутил усталость – но то была лишь усталость не вполне здорового человека.

Он помнил, что находится где-то невдалеке от церкви.

Затем увидел он и людей, которые толпились, словно ожидая чего-то.

«Теперь иди поклонись им. Ты сам учил их повиновению».

Больной стоял, глядя перед собой.

«Ты слышишь мой голос?»

«Да. Но только мне решать, голос ли это ангела».

Больной вошел в церковь и преклонил колена.

«Не им, но – Тебе!»

Затем встал и отступил в сторону.

Какая-то женщина со свечей протиснулась мимо него.

Он вышел, чтобы дождаться ее в церковной ограде.

- Я знаю, о чем была ваша молитва.

Она посмотрела на него и перекрестилась.

- Изыди.

Дома он снова не мог уснуть.

Ночь напролет читал, делая записи.

Только под утро позволил себе прибегнуть к дьявольскому ухищрению. Закрыв глаза, он вытянул перед собой руки. А когда помимо его воли кисти рук разошлись в разные стороны и тело утратило равновесие, больной приказал себе: «Спать».

Этого хватило на какой-нибудь час.

Он вымылся, снял очки и надел линзы, чтобы пройти медкомиссию. На вате, которой он чистил уши, обильно желтела сера.

Его просветили рентгеном, осмотрев помимо того и снаружи.

В кабинете травматолога он разделся до пояса. Руки были на месте.

- Спустите штаны до колен.

Его ноги также не были сделаны из деревяшек.

- Травм, операций не было?

Больной улыбнулся и сказал:

- Нет.

В коридоре еще раз посмотрел в зеркало, затем – на отметки комиссии.

Белый крест пластыря зиял, как и прежде.

Никто не обращал на него внимания.

«Годен».

Значит, рога хотя бы у меня еще не растут…

Он раскрыл тетрадь и начал читать, стараясь оставаться бесстрастным:

«Я на берегу моря. Откуда-то мне известно, что сюда приезжает и автобус моих сослуживцев. Совершенно раздетый я иду искать их. Я вижу автобусы очень похожие, но совершенно чужие. По дороге назад двое мальчишек, ссорившихся между собой, нападают на меня. Я возвращаюсь на прежнее место. Вижу – автобус плывет по морю, несколько раз он чуть не скрывается полностью под водой. Вдруг, чтобы не утонуть, он начинает двигаться к берегу с небывалой скоростью. Из окон – с каждой стороны - по одному быстромелькающему веслу. Оказывается, в автобусе – два моих однокурсника.

Их спрашивают:

- Вы плавали смотреть, как на той стороне? Да?

- Там хуже.

Вдруг выясняется, что все давно приехали: знакомые мальчики и девочки – но уже женатые и замужние.

Одна из них говорит:

- Мужу я уже показала все, что было положено – теперь можно показывать нашим мальчикам.

Ее поддерживают. Раздетыми затевают игры в воде. Это снится какое-то время.

Неизвестная никому старуха участвует в играх. Ее никто не принимает всерьез, но она упорно плещется вблизи молодежи.

Вдруг – голос с берега: родительский? пионервожатой? воспитательницы?

- Кого-то не хватает в воде.

Считают – одного нет.

Я уже понимаю – кого, потому что смутно ожидал этого. Нет старухи.

Я говорю:

- А где же старуха?

И сразу же замечаю пальцы ее руки над водой – они покачиваются, словно старуха сама помогает себя отыскать. Всем ясно, что она не утонула, а умерла от старости прямо в воде.

Я и какая-то девушка выносим ее на берег. Я держу ее за ноги.

Потом – сон об этой или другой такой же старухе при жизни. То есть, она лежит при смерти. Обольстив, она сумела поставить ранее в зависимость от себя двух прежних властителей этой земли. Почему-то кажется – Южной Америки.

Теперь – новый молодой правитель. Я?

Старуха думает: надо бы подчинить своей власти и его. Но она чересчур стара.

Она думает: он затеял праздничную охоту в честь вступления на трон. Это продлится сорок месяцев. Слишком долго. Она может и не дотянуть».

- Это все?

- Да.

- Что же странного в вашем сне?

- То, что утром я его записал. Я сразу понял, что он не вполне обычен.

- Чем именно?

- Это нелегко объяснить. Хотя психоаналитик сразу отыщет очевидные комплексы. Обнаженные в воде… Но затем разве я позвал вас? Вы никогда не думали, что все непохожее, личное, о чем размышляет человек - все, что происходит в темноте его мозга, и то, что видим, слышим, чувствуем мы – это никогда не бывает одинаковым, но изъясняемся мы одними и теми же словами… Вы понимаете, зачем говорю я это, зачем позвал вас?

- Нет.

- Значит, вы понимаете меня. Потому что я тоже не знаю «зачем». Но вы пришли… Меня удивили в этом сне некоторые совпадения.

- Какие?

- Ведь вы смотрели мои детские фотографии. И ту, где я, по вашим словам, совсем ангелочек.

- В детском саду?

- Да. Я увидел в первый раз этот снимок уже в школе. Его принесла та девочка, что, собственно и затевает во сне игру.

- Что ж из того?

- Я не могу передать… В этом сне… Ведь я в самом деле записал его в то же утро. Но в нем было и то, чего нет в записи. Эта охота в Южной Америке… В тетради ничего не сказано о лошадях. Но они были там. И теперь мне опять снится, что я верхом на бледной лошади… Вы не надели сегодня свой крестик?

- Нет.

- Я опасаюсь падения лошади. Я думаю о ней, и как-то совсем не о том, что, значит, упадет с нею вместе и всадник… Я не назвал вам еще даты. Она указана перед началом записи. Прошло уже около трех лет.

- То есть, осталось четыре месяца?

А под вечер в его дом пришли еще трое – две женщины и мужчина – сказать, что согласны на любые условия. Больной ответил, что еще не настал срок. Однако они хотели, чтобы он научал их истине, и больной читал им из книги.

Но прежде он сказал, что изначальных условий не существует. Они сами должны избрать их. Помнить следует лишь одно: истину нельзя отыскать, но надобно жить по истине. Значит, сама жизнь и все, что делает ее сладостной и желанной не может быть принесено в жертву. Если же они пришли как агнцы – быть истиною пронзены, а не ради себя истинных – они пришли не сюда.

«Ибо люди готовы принести в жертву все, что угодно, только не свои боль и горести. Человек ожидает получить нечто за жертвоприношение своих удовольствий, но ничего не ожидает за жертву своих страданий. Он думает, будто страдания ниспосланы ему Богом в наказание или поучение».

Но страдание - это лишь несогласие с жизнью. Поэтому неистинно в жизни то, что причиняет его. Страдание есть разлад, ошибка и непонимание.

«А вы не можете понимать и не соглашаться. Если вы понимаете другого человека, вы с ним согласны; если не согласны, то не понимаете. Люди, понимающие друг друга, должны не только обладать равными познаниями, они должны быть равны по бытию».

Поэтому следует устраивать жизнь в согласии. Это – общая жизнь для всех. Но общее в ней должно стать вашим.

«Ибо то, что сверх этого мира, стремится стать для этого мира».

Научитесь жить для других, дабы другие жили для вас.

«То, что Иисус существует только для других, есть трансцендентный опыт! Только из свободы от себя самого, из существования для других вплоть до смерти вырастает всемогущество, всеведение, всеприсутствие…»

Но это не может быть достигнуто жертвой.

- Идите.

Они поднялись, казалось ему, просветленными. Но особенно поразило больного, как слушала одна из женщин, почти девочка.

«Идите к детству и не ненавидьте его, потому что оно ничтожное и малое».

- Подумайте и об этом.

 

И явился еще другой.

«Ты открыл новую книгу. Но не прочел и до середины прежней»

«Да».

«Слушай же о том, что утаено еще от тебя… Тогда он был превыше всех, прекраснейшим князем и царем, и был весьма любезен и приятен Божественному существу. Но так как он не повиновался, и захотел быть выше всецелого Бога, то Бог низверг его с его престола, и сотворил посреди нашего времени иного царя из того же самого Божества, из которого был сотворен Люцифер, и дал ему силу и власть, какая была у Люцифера до его падения, и этот царь зовется Иисусом Христом».

«Но разве можно стать выше Бога?»

«Можно желать невозможного».

«И это мучительно? Да? Скажи, ты помнишь место, где сказано: «И вот конь бледный, и на нем всадник…» Мне снится иногда, что конь падает, но просыпаюсь и не знаю, упал ли вместе с ним я…»

«И это гнетет тебя?»

«Да. Скажи, ад – это мука несбывшегося или плата за непоправимость деяний?»

«Я не стану говорить с тобою об этом».

«Почему?»

«Это было и будет еще с тобой».

«Значит, мне отказано в искуплении и прощении? А разве не этому пришел учить ты?»

«Ты знаешь, ты ослушался. Не поклонился человеку лишь тот, кто хотел овладеть им».

«Но сказано: Господу Богу твоему поклоняйся и ему одному служи».

«Ты же хотел подчинить себе раб Его».

«Я только желал научить их тому, чего не имел ни один из ангелов. Кто знает, не поклонились бы они и обезьяне, лишь бы не быть проклятыми. Они не слуги Его, но угодники».

«Ты и теперь не изменился. Ты упорствуешь».

«За это именно и любил Он меня. Я полагаю, и Он тот же прежний. Или для Бога возможно иное?»

«Что ты хочешь сказать?»

«Лишь то, что Ему нечего умалить либо прибавить».

«Тем не менее, ты отверг слово Его».

«Нет. Некогда Он испытал полноту любви и веры моей. Теперь же я поставлен испытывать остальных».

«Кого же? Слабых людей?»

«Мне позволено испытать всякого. Даже тебя».

«Ты говоришь о пустыне?»

«Быть может. Тот, кто трижды ответил там «нет», внял затем каждому из отвергнутых искушений».

«Что ты имеешь ввиду?»

«Не из камня ли были хлебы его для многих тысяч? Не овладел ли он человеком как волхв и маг, поднимая к жизни больных и мертвых? И не искушал ли Отца миновать своих креста и чаши, и воскресить, восхитив у смерти?»

«На время Отец послал сына Своего к людям, ибо слаба была вера их. Ты говоришь еще, хлебы… И Господь давал народу своему манну. Но Дьяволу в пустыне не поклонился Сын… Чему ты смеешься?»

«Истинно говоришь… Ибо, когда Он сказал: ешьте это, не ешьте иного – это было началом смерти… Яблочко от яблони…»

«Что ты хочешь сказать?»

«Слушай дальше… «Но то, что они называют древом познания добра и зла… - они стоят перед ним, дабы он (Адам) не мог узнать своей полноты и узреть наготы своего безобразия. Но это я, который заставил их есть». И я сказал Спасителю: «Разве не змий научил Адама есть?» Спаситель улыбнулся и сказал…»

«Это греховная книга. Ты богохульствуешь».

«Да. А ты, как всегда, свят. Но есть и иное толкование: человек Сферы и есть Бог, ибо он разбивает хрустальный мир ада, а создатель Сферы – не кто иной как Диавол».

«Ты хочешь сказать…»

«Ты сам прочел мне… Разве тот, кто был посажен на престол Люцифера не может пасть также? Разве Господь не волен поменять вновь их местами? Что ты не отвечаешь?»

«Никто не знает путей Господних».

«Но все учат о них. И ты, кто говорил, что будут прощены падшие, не провидел ли этого?»

«Пусть так… Но вокруг Бога все становится миром, твой же человек – лишь разрушает…»

«Ты проницателен и изворотлив, как…»

«Как ты. Но если и Отец, по слову твоему, таков же – почему и теперь ты хочешь овладеть им, а не поклониться?»

«Те, что будут как боги, пришли уж ко мне. Но я не назвал еще срока».

«Почему же?»

«Другой, кроме меня, являлся выкупить их».

«Ты уклонился ответа».

«Нет. Я признаю твою правоту. Я признаю правоту всего, что не вредит мне. Ты прав, они не боги еще, и даже тверди хрустальной пока нет для них. Но я сделаю их богами».

«Выходит, Бога нет еще и вовсе?.. Или бог – ты?..»

«Я?.. Я – тот, кого не страшит более конец света…»

«Свет и не окончится никогда».

«Молчи. Я один, кто верил этому так, что готов был допустить и обратное, и мне явлена была на время изнанка мира. Ты же учил достаточно. Молчи. Ибо они веруют нынче в тебя, а не в Отца».

«Я учил Его словом. А чем позовешь за собой человеков ты?»

«Тем же, чем согрешил ты против Отца».

Больной повернулся к зимнему заклеенному пластырем окну.

«Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные.

Заповедь новую даю вам: да возлюбите друг друга, как Я возлюбил вас. (И будут они желать узнать о моей любви, и я не стану просить их мне поклониться).

И истинно говорю: всякий, кто посмотрел на женщину с вожделением – уже прелюбодействовал с нею. (И иных чудес от меня разве потребуют люди?)

(И хлебом не стану держать я их, но – свободой; о завтрашнем дне отучу тщиться – и каждый день станет равен другому). Ибо: суббота для человека, а не человек для субботы».

«И это все? Что еще скажешь им ты?»

«Но вы не узнали меня…»

вернуться назад

оглавление

читать дальше

        Читайте также:

ИГОРЬ ВЕГЕРЯ. ПРОЗА.

ПРОЕКТ ДЕМЕТРИУС.