Игорь Вегеря - Безыменный роман

ИГОРЬ ВЕГЕРЯ

БЕЗЫМЕННЫЙ

ОПИСАНИЕ ДНЕЙ

ИЗБЫТИЕ

Лысый нагой человек сидел в кресле-качалке у стеклянной двери. Войдя, новичок остановился в нескольких шагах от него.

- Что я должен делать теперь?

- Что хочешь.

- Это верно, что я могу остаться здесь на любой срок?

- Прежде ты должен спросить об этом себя.

- Я спрашиваю позволенья, поскольку себе я уже ответил.

- Кто ж отнимет от вожделенного человеком? Впрочем, твой первый вопрос изобличает в тебе раба. Но здесь ты волен в любом устремлении.

- Разве, уважая обычай чужбины, я поступаю рабски?

- Нет. Однако, ты вопросил о своих намерениях, в неявной форме изъявляя желанье. Тебе следовало также уклониться слова «теперь».

- Почему?

- Если ты хотел войти и вошел по произволению своему – для тебя нет различенья «до» и «теперь». Ты лишь проник внутрь, но не исполнил еще намеренья здесь быть – каковой была твоя жажда во внешней сфере. Желание не исчерпано – «до» не минуло, «теперь» не пришло; между ними нет разницы. Но если ты определил словам сим их места, и глад утолен лишь пресеченьем черты: ты прибыл ходить путями, коих не знаешь – а таков раб.

- Спасибо. Я стану следить за словами.

- Ты должен быть точен в словах, поскольку другие всерьез принимают их. Именно это ты должен делать всегда. Я ответил на твой вопрос?

- Куда я могу идти?

- Тебе укажут любую стезю.

Новичок обернулся. Женщина в белом медицинском халате и косынке с красным крестом ожидала его. Она улыбнулась и молча двинулась прочь от двери, предлагая следовать за собой.

- Я хотел бы узнать, - спросил новичок, когда они отошли на достаточное расстояние. – Голый здесь только человек у входа? Или, может быть, все мужчины?

- Нет.

- Женщины тоже?

- Да.

- Странно не видеть у ваших стен стай самцов.

- Ничего странного. Всякий, кто придет к стенам, находит и дверь.

- То есть, достигнув пределов внешних, каждый оказывается внутри?

- Мне не известны другие случаи.

- К чему тогда стены – тем более из стекла? Страж у двери?

- Это вовсе не страж.

- Но почему он голый? Почему одета ты?

Женщина остановилась.

- Это вопрос или желание? Ты хочешь, чтоб я разделась?

- Наверное, я не точен в словах. Это вопрос.

Они двинулись дальше.

- Мне не позволено ходить без одежды, поскольку я не являюсь еще просветленной.

- Я рассчитывал получить проводника поопытней.

- Зря. Тогда ты просто ничего бы не понял.

- Ты думаешь?

- Да. Кроме того, это служит прозрению сразу двоих.

- Каким же образом?

- Проводник, отвечая новичку, сам приближается к истине. Но я не все умею сказать. А на иные вопросы и не смею ответить. Многое ты должен понять сам.

- Ясно. Куда мы идем?

- В комнату, где можешь ты сейчас быть.

Только теперь новичок заметил, что продвигаются они чередой разновеликих прозрачных объемов, странных к тому же абсолютной не заселенностью. Лишь единожды, видимо, сквозь несколько прозрачных преград, различил он странно движущийся силуэт человека.

- Кто это?

- Мальчик. Мы называем его так, хотя, конечно, он уже вырос.

- Я никак не могу понять, что он делает.

- У него мяч.

Даже в помещении, куда привела его медсестра, новичок не сразу определил его границы и величину.

- Это и есть моя комната?

- Ночью ты останешься здесь. Прочие слова завтра.

Он понял, что хочет спать.

Провожатая исчезла, растворясь в потешных лабиринтах стекла, покуда новичок озирался кругом.

Стало вовсе безвидно и одиноко вокруг.

Он нашарил под ногами какие-то одеяла, и лег поверх них.

Два голоса заговорили совсем рядом о вновь прибывшем. Но силы оставили новичка – он не разбирал слов, что происходили, видимо, уже не здесь, а во сне.

День первый.

Он проснулся оттого, что был свет. Солнце поднялось уже довольно высоко.

Но разбудила его, наверное, все-таки женщина.

- Тебе нужно идти дальше.

- Погоди, я должен умыться.

- Я тоже.

Женщина прошла в душ, который только теперь обнаружился за перегородкой. И новичок повторил ее молчаливое действо.

- Покормят тебя позднее.

Они одолевали однообразье пространств, обрамленных стеклом. Но под ногами была та же земля, а чаще – песок.

Наконец, он спросил:

- Сегодня я вернусь в ту же комнату?

- Это решаю не я.

- Я спросил потому, что ты можешь исчезнуть так же внезапно, и я не узнаю самого необходимого. Вчера я не сумел включить освещение.

- Разве стекло пропускает недостаточно света?

- Иногда оно пропускает и достаточно много тьмы.

- Весь здешний свет ты видишь сейчас. Ночью его сменяют луна и звезды.

- Выходит, ночью жизнь здесь замирает?

- Человек спит ночью, но разве знает кто-либо, когда происходит настоящая жизнь?

- Быть может, мы и сейчас идем, чтобы, в конце концов, устать и забыться сном без сновидений?

- Это знают лишь просветленные. Я не могу ответить тебе.

- Но ночь дана как отдохновенье от ночных дел.

- Так думает большинство. Разве человек выбирает: спать или нет, быть в мире или отсутствовать? Он только подчиняется правилу, согласно которому сон и бодрствование сменяют друг друга.

- А что говорят ваши просветленные?

- Они не дают ответов, что не могут быть поняты.

- То есть, они молчат? Может, их просто некому вопросить? Я не видел до сих пор никого, кроме тебя и человека при входе.

- Ты видел еще мальчика.

- Разве он задает вопросы? Я думаю, ему даровано просветление, если он занят только мячом.

- До конца просветленный здесь только один.

- И я встретил его у входа?

- Ты не видел его.

- Значит, здесь есть и другие? И встреча с ними возбранена?

- Ты не спрашивал ни о ком. И я вела тебя мимо.

- А я должен был спрашивать?

- Ты странно пользуешься словами. До сих пор ты не высказал определенно какого-либо желания. Идем. Я несколько изменю путь.

- И что нас ожидает в конце маршрута?

- Ты узнаешь свою роль.

- Роль?.. Я вошел в двери, на которых написано: приидите, всякое желание исполнится здесь.

- Твоих желаний не отнимают. Ты изберешь роль сам.

- Значит, выбор все же остается за мной…

- Да. Нет. То есть, не то, что ты называешь теперь этим словом. Ты, как и прежде, как и всегда, будешь собой. Никто ведь и не может стать не собой. Это твоя роль. Чаще всего она уже определена, а в свое время лишь именуется и обретает форму и силу правила.

- И что же, по-твоему, назначено мне?

Женщина остановилась и посмотрела в глаза новичку.

- Собственно, роли две: повелитель и раб. Бесчисленны разновидности их воплощения, порою кажется – то, что происходит с тобой, вовсе неведомая никому роль. Но их только две.

- Куда же следуем мы?

- К Стене.

- ?

- Ты увидишь сам.

Они, по-прежнему, не встречали никого на пути, покуда прямо перед собой – но, разумеется, за стеной – ни увидел новичок сразу несколько человек. Некоторые, опершись о стекло, глядели прямо на проходящих.

- Это слепые, - быстро сказала женщина.

- Мы можем остановиться?

- Чуть позже. –

Когда взгляд его пресекся преградой – из камня, дерева ли, картона? – схожею с ширмой.

- Это Стена?

- Нет, но мы уже близко. Ты можешь передохнуть.

Опустившись на землю, он прислушался к невидимым голосам. Мужчина спрашивал, женщина отвечала.

- Идем. Достаточно, - поторопила его медсестра.

- Меня ожидает уже раздающий роли?

- Нет. Ты там будешь один. И сам изберешь свой жребий.

- Я вытащу табличку из ящика?

- Не спрашивай понапрасну. Каждое твое слово могут истолковать как желание.

- Ты просто хотела меня увести.

Он оглянулся на покинутое ими место.

- Я думал, здесь нет ничего, кроме стекла.

- Это «Комната слов». Ибо человек внешний истолковывает события лишь на основанье услышанного.

- Я думаю, слепых следовало поместить именно туда.

- Там обитает Высокий.

Новичок оглянулся еще раз.

- Значит, ему есть что скрывать?

- Дела его видит один Наблюдатель.

- Каким же образом?

- Сквозь стеклянный потолок комнаты.

- А ты бывала внутри?

- Мы собираемся там, когда Наблюдатель говорит с нами.

- И Он глядит на вас сверху через стекло?

- Да.

- Но ты не можешь утверждать этого. Ведь стекло прозрачно только в одном направлении.

- …Откуда ты знаешь?..

- Голоса, что снились мне ночью, говорили об этом. Смотри… Что это за люди в воде?..

Проводница смутилась.

Голые люди – мужчины и женщины – вели в воде какую-то невразумительную игру. Великовозрастный мальчик бросал с берега камни в их сторону.

- Ты задаешь слишком много вопросов. Нам не следовало проходить здесь.

- Выходит, не всем все открыто у вас? Мы заблудились?

- Нет. Но до времени этого не должен видеть никто.

- Это посвященные?

- Нет.

Какая-то женщина приветливо взмахнула рукою в их сторону.

- А что делает среди них эта старуха?

- Я не вижу никакой старухи.

- Она сейчас под водой. Вон ее рука, видишь?

- Она показывает, что не утонула еще.

- Ты не хочешь сказать, что здесь происходит?

- Репетиция праздника.

- Праздника посвящения?

- Да. Идем.

Они замолчали ненадолго, удаляясь от репетиционной лагуны. Женщина явно была раздосадована собственной неловкостью.

Тем не менее, новичок снова спросил:

- Все же мне показалась странной репетиция. Что репетировали они?

- Ничего особенного. В такой день обитатели Сферы играют и танцуют обнаженными на берегу. Никто не должен смущаться – это способствует просветлению.

- Разве просветление наступает в назначенный день?

- Конечно. Но неизвестно, кого коснется оно в этот раз.

- А почему в репетициях не участвуешь ты?

- Стой. Я так и знала. Мы вышли с другой стороны.

- Куда?

Новичок огляделся.

Опять он увидел невдалеке стены комнаты, где, должно быть до сих пор, говорили либо спорили двое.

- Куда мы пришли?

- К Стене.

Он, в самом деле, различил нечто вроде прозрачного следа надписи на запотевшем стекле.

- Тебе придется читать справа налево.

- Все-таки мы заблудились?

- Я думаю, это не ошибка – но твой жребий.

- А я полагал, стена должна быть настоящей.

- Теперь не время расспрашивать. Читай скорее.

- Если слова действительно адресованы мне…

- Читай!

Он попытался разобрать те несколько фраз, что предназначались ему. Строки располагались одна под другой, словно в стихотворении. Ему приходилось не только читать справа налево, но и зеркально разворачивать каждую букву.

- А не проще ли будет?..

Новичок обернулся, чтобы задать вопрос женщине, но никого не было рядом с ним.

Надпись также истаивала на глазах. Строк, которые успел он прочесть, было и вовсе не различить, что не разъяснялось внезапностью сумерек, но составляло свойство «чернил».

Последние слова он разбирал уже в полной темноте.

Женщина не возвращалась.

Наугад он двинулся отыскивать место ночлега.

Кроме неразличимых преград лабиринта, новичку явственно мешали слова, которых старался он не забыть.

Разве истинно то, к чему идем мы, не видя – (?)

Разве кремнист путь тайных скитаний – (?)

А некоторые слова, соображал он, были безразличны к тому, с какой стороны стекла напишут и прочтут их. Например?.. Потоп…

Значит, слова начертывались печатными буквами.

Он уперся ладонями в хладную гладкую твердь. Не отрывая руки от стены, обошел по периметру помещение – не претерпев нигде пустоты, в которую надлежало ему тёмно ухнуть.

Обессиленный, новичок опустился наземь, и спал.

День второй.

- Его лицо мне показалось знакомым. Быть может, и ты видела его прежде?

- Нет.

- Такое ощущение, что это было мельком: в толпе или из окна…

- Ты знаешь, в Пансионате не было случайных людей. Я не могла его видеть.

- А прежняя встреча мне и не кажется случайной. Кратковременной – да. Словно мы всегда были невидимо рядом – ну, будто он водитель автобуса, в котором я каждое утро езжу на задней площадке.

- Но почему это тебя беспокоит?

Возможно, помещение было тем самым, в котором новичок проснулся днем ранее. Во всяком случае, он не находил указать ощутимых отличий. Вероятно, в темноте он забрел в один из пустующих однообразных объемов, в коих обитал всякий здешний жилец. Если, конечно, пренебречь вероятностью, что все вчерашнее действо было попросту сном…

Но новичка и не занимало теперь опознанье пространств и событий. Строка за строкой, он исполнял вычисленье сумеречных посланий. Он писал на стекле осколком мягкого пластика, найденного в песке.

Слова давались с трудом, и едва ли все были уловлены верно – но тщательность размышленья и вспоминание форм истаявшего столбца, казалось новичку, приближали его к обретению смысла.

Надпись гласила:

Все чувства и ощущения человека ложны,

Ибо человек не имеет верного представленья

о мироздании.

Все сны и виденья слепого черны либо

призрачны –

И ведущий слепого по слову его, низвергнут

в пропасть.

Истина не в том, какова реальность, но –

в существованьи ее.

Слепой, направляемый внешним оком – суть раб.

Но, не отвергнув вспомоществования,

Он до конца одолевает свой путь.

Не толкует слепой о власти поводыря,

И оба достигают назначенной цели.

Соединением рук уравновешены изъян и избыток.

Но кто определит истинно – что есть рука

человека?

Десница невидимого Владыки направляет людей,

Но для Сущего ли проходит он путь? –

Человек не знает об этом.

Не ведает он о помышлениях Повелителя.

Одним путем следуют властелин и невольник.

Кто знает о подчинении – раб.

Повелевающий – господин.

Но о чем не ведает человек –

Этого нет для него вовсе.

Составляя начертание надписи, новичок полагал, что, открытое ему в слове, имело отношенье не только к минувшему, но также к будущей его участи. Ролей имелось лишь две, и назначенная новичку, была недвусмысленно определена.

А утреннее его пробуждение вблизи внешней стены Сферы – через стекло которой он видел теперь человека, неуверенно бредущего в направленье Пансионата – подтверждало, что смысл надписи равно доступен и призванным, и необращенным. Ибо в столбцах говорилось также о подчинении, что не должно угнетать тяжким бременем душу живу…

Он вспомнил женщину. Ее готовность исполнить всякое, даже невысказанное, желание новичка, не менее самой надписи свидетельствовала о верности толкованья. Но исчезали в стеклах обое. Порождая сомненье?

Собственно, да, - припомнил он. – Ведь и самих надписей было две. Словно ему предлагали выбрать. Или во избежанье ошибки, наоборот, давали подсказку – и одно без другого не существовало?

Он отступил в сторону, и записал представлявшееся ему верным воспоминанье.

Если двое разделяют одну иллюзию настоящего,

Они играют по правилам нереального.

Если двое сведущи в правилах,

Их именуют – раб и его господин.

Когда закон перемен соблюден,

Рабство – не унизительно,

Господство – не бесчеловечно.

Но в беззаконье

Иллюзия растворяется.

Мир – нереален,

Как и мысль о сей нереальности.

Утро третьего дня.

Они стояли в комнате, где проповедовал Высокий их Господин.

«Теперь я называю высочайшую волю: праздник просветления близок. Вы собрались вместе, ибо любой без других не смеет предстоять перед Ним. Его милостью снизойдет просветленье на одного из вас. Но я хочу говорить о прозрении с каждым».

«Кто ищет достигнуть света, да не убоится миновать затменья теней. Есть только один путь – постепенного приближенья. Некоторые вскричат: или мы желали стать лицедеями играть чуждые роли? Мы пришли стать собой. Я отвечу: уповающий на просветленье, исполнит и закон перемены. Ибо нету движения в постоянстве. Одно – окончено, не бывшее – не рождается. Сейчас ты таков, со временем станешь иным – гласит закон перемены».

«Вы меняете лики. Роли призывают иных исполнителей. Но волен ли человек изобразить не себя? Может ли быть не собой? Примеривая личины, познает и обретает себя человек. Не растворяется в чуждом, но идет к себе истинному. Поэтому я говорю о соблюденьи закона».

Высокий Господин замолчал, и молчание длилось.

Тогда спросили его:

- Господин, скажи нам еще о ролях и законе.

Он оглядел собрание.

«Чему научу я вас? Невозможно все в человеке свести к одному. Всякий человек изменчив и непостоянен: одному является он таким, другому – иным. И для себя самого не бывает человек одинаков. Будь по иному, прямой стезей стал бы путь к просветленью. Но ничего не волен исправить в себе человек. И изъяна также не внесет он в свою природу. Поскольку будет тогда другой человек. А человеку не дано стать не собой – он может только не быть вовсе. Поэтому посторонний наставник ничему не научит. Но мудрость для человека в том, чтобы всегда и повсюду оставаться собой».

- Выходит, сокровенной мудрости нет? – спросили его.

«Вся мудрость вам дана и ведома сызмальства. Но некие истины сокрыты и извращены лжеучителями. Знайте же, что нет добра и зла самих по себе. Нет ни бога, ни дьявола – но единый Создатель. В трапезной напоминайте себе, что мудрец станет есть и человеческое мясо, если таковыми окажутся обстоятельства. Помните также, что кража, блуд, лжесвидетельство при случае допустимы…»

- Но как случается перемена ролей? – был задан вопрос.

«Ответьте ж и вы мне, как совершен изначальный выбор? В который миг вы осознали необратимость? Так же и с переменой. Сама собою происходит она, и неисследима. Мне нечего сказать больше. Но знайте: не вам лишь назначена роль. Невозможно одиночество человеку. Для других и через других лицедействует он. Но живет человек также через Создателя своего. И жизнь эта – игра без правил. Не вами устроен мир и назначены сроки. Правила не объявлены. Быть может, их нету вовсе. Или вы сами пишите их на Стенах слов. Порою кажется, правила жестоки и абсурдны. Но вы не смеете прервать игру и уйти, ибо несть иного бытия вам – а игре научаются только играя. И ропщете на пораженья. Но если игра – лишь испытание перед иной жизнью? И вам дано не судить – но подчиниться устроенью Создателя».

- Но как, Высокий наш Господин, определить истинно, для этой жизни живем или жизни иной? Не огорчаем ли делами закона здешнего мы Создателя?

«Слушайте, - отвечал Высокий, - я учу вас немногому. Но чему учу вас я – истинно. Истина же утаена. Она неназываема и не может быть узнана. Тщетно устроять бытие здесь по законам неведомого. Нездешним рвением вы достигнете лишь обратного. Ибо цель игры и цель жизни – сама игра и сама жизнь. Создатель смотрит на вас. А разве зрителю мил игрок, что не играет с увлеченьем, но грезит жизнью после игры? Заслужит ли любовь и расположенье товарищей по игре и Наблюдающего за ним?»

- Отчего же, - задал вопрос и Ночной Служитель, - не живем мы обыденной жизнью прочих людей? Наше послушание здесь – ступень восходящей лестницы или лишь излеченье пред возвращеньем назад?

Тогда Высокий призвал Служителя к себе и поставил о правую руку.

«Слушай же. Я знаю вашу тоску. Ибо вы оставили мир людей – дабы жить по разумению своему. Но не расслышали прежде слова закона. Перемену отвергаете – всего и сразу алкая иметь. Нет, не взойдете горе вы, и не отступите вспять. Все даровано будет вам. Наблюдатель не приемлет обмана. Но ныне пребудет лишь то, что есть. Человек не владеет всем в одночасье. Невозможно и накопление бытия. Лишь то, что объемлешь сейчас – истинно. Не должно копить вам, ибо всякий миг имеет человек достаточно. И разве постучались сюда вы не от избытка жизни? Разве не затем пришли, чтобы дать существованье тому, что не позволено являть вам в мире людей? Свободу вознамерились добыть вы. Она – у всякого из вас. Но полагаете теперь, что желали иной свободы. Это не верно. Свобода всегда одна. И свободен – кто действует без принужденья и всегда по собственному желанью. Примером и есть игра – ибо увлекаются ею самой. Игрок добровольно подчиняется правилам и не уйдет, покуда игра не исчерпана. Он не может изменить правил, по которым играет. А, изменив им, не изобретает новой игры – но выбывает из той, которую разделил вместе с другими. Игрок перестает быть. Жить не для этой, а другой жизни – обман».

- Но правила, которым подчинены мы – почему они таковы? Не содержит ли какое-либо из них или их совокупность намека на смысл, не просвечивает ли сквозь них сама истина?

«Я вижу, ты, в самом деле, ищешь достичь просветленья. Но истина не имеет природы подобной свету. Истина не просвечивает, и ее не узришь – даже когда между ней и тобою уже нету преграды. Только оказавшись внутри, сам обратившись в истину, узнаешь ее. Правила жизни и правила игры не служат объясненью их смысла. Но если даже смысл и игры, и жизни лежит вне их пределов, для человека целью существованья все равно является сама жизнь – ибо не принадлежит ему, а находится вне человека. То, чем владеет человек – только мгновения жизни. Человек ищет соединить их однажды вместе, что и называет иногда ложно счастьем. В любой произвольной точке пространства и времени обладать всем! Не дано этого человеку. Ибо правила жизни – правила ее протяженности, и не представляют, собственно, ничего, кроме этого дленья. Вся истина жизни является человеку после нее. В истине только видит человек себя, коего оставил уже, и оставил ему все».

- Значит, не избыв до предела жизнь, человек не ведает просветленья?

«Просветление – взгляд из истины».

- Но как снисходит прозренье Высокому? Ибо что есть просветленье как не предстояние перед истиной?

«Просветленье – не предстояние, но сама истина. Высоким же становятся благодатию Наблюдателя. Вы сами знаете о Стене законов и слов. Все Его повеленья читаются там. Как и вы, не ведаю я основания этой и любой другой перемены. Но я скажу, как это было со мной. Я стоял у Стены. Всякий день искал я уловить истину в тенета слов. Шаг за шагом приступал я – и в один из дней истина явлена была мне. А Наблюдатель повелел мне стать тем, кем пребываю теперь пред вами».

- Повеленье написано было словами?

«Да».

- Но почему слова являются на Стене – а Наблюдатель не приходит говорить с нами?

«Человекам Он не может явить иного, помимо слов. Ибо, слыша и зрея его, вы станете спорить о стати и голосе – каковы оне. Ибо всякому отверзается мир особенный, но облеченный одинаковыми словами. Только слова ведут к пониманию и согласью. Ибо явленное одним как кроны деревьев, другим же – как тропинка под ними, - это все лес…»

- Господин, назови же и нам слова истины, открытой прежде тебе.

«Слушайте. Слова служат пониманию и согласию. Но истины нет в них. И все, что скажу вам, будут только слова. То, что начертал на стекле я, не было истиной, но истина уловила меня. Истина открылась мне, ибо человек пишущий на стене, перерастает себя. Он сам обращается в слово. Но не всякое слово истинно. Истины нет вовсе в словах, повторю я. Истина – то, кем становишься, выйдя, наконец, из себя. Если ты стал истиной – истину и выговариваешь ты…»

Он замолчал, и никто больше не задал вопроса.

«В день праздника просветления вы также станете пред Стеной».

«Я хочу, чтоб и ты, - указал он Служителю, который все еще стоял рядом с ним. – Я хочу, чтоб вы все, - обратился к иным Высокий, - написали на стене свое слово. Наблюдатель укажет, готов ли стать Высоким Господином один из вас».

«Я созвал всех объявить это…»

- Сегодня ночью ты уходишь опять?

- Я ведь только ночной служитель, ты знаешь.

- Мне кажется, твоя роль вскоре изменится. Хотя и теперь она не вполне ясна: оберегаешь ли ты сон других или владеешь их снами? Высокий хочет приблизить тебя. Я не помню, чтобы с кем-нибудь он говорил так.

- Я встречался уже с ним.

- Когда?

- В то утро, когда было объявлено, что он стал Высоким. Я стоял у дверей спальни.

- Выходит, ты был первым, кто узнал. Наверное, это небезразлично Высокому. Он рассказал тебе и о словах на стене?

- Ты уверена, что слова были?

- Да. Ты сомневаешься, потому что… Я думаю, ты просто ревнуешь.

- Ревную? Я только хочу знать то, что утаивает он. Слепо доверять способна лишь влюбленная женщина.

- Но я люблю и тебя. Жаль, что тебе безразлично это. Ведь ты ревнуешь не ко мне, к другой женщине. Ты сегодня так смотрел на нее.

- Я? Было много любопытного в этой комнате.

- А я не ревную в отличие от тебя.

Служитель отвел взгляд. У одной из отдаленных перегородок мальчик упражнялся в бросании и ловле отскочившего от стены мяча.

- По сути, это обман. Нас сделали рабами, а не теми, кому позволено все.

- Ну а чего ты лишен? Чего по-настоящему хочешь ты?

- Допустим, летать.

- Я спросила всерьез. И потом – полет ничего не изменит. В действительности важно лишь то, чего хочешь ты от других. Препятствия и опасности скрыты лишь здесь.

- А если я жажду твоей покорности, а вовсе не холода?

- Разве это неисполнимо?

- Нет. Потому что я хочу этого не здесь и сейчас – а там и тогда.

- Ты намерен оставить Сферу?

- Нет.

- Значит, и летать ты хотел бы здесь: над - или даже под - ее стеклянными сводами… Я знаю, ты надеешься занять место Высокого.

- Скорее, я хотел бы иметь возможность понаблюдать за ним. Ты молчишь. Это невозможно?

- Я подумаю. Там и тогда препятствие было также не во мне. Ты так умел запутать все словами или молчанием… Кстати, ты обдумал уже слова к празднику?

- Нет. А ты?

- Я довольна моим положением.

- И больше не ищешь просветления?

- Может быть, я нашла то, что искала.

- Еще бы… Чего стоит одна возможность любить «и меня» - вместе со всеми другими…

- Знаешь, я не зря напомнила о твоих словах на Стене. Отнесись к ним серьезно. Препятствие осталось в тебе. Ты не доверяешь другим. И играешь не с ними – а с самим собой. Но и тебе не известны правила.

- Ты же слышала – правила неизвестны всегда.

- Не важно. Ты должен знать, что принял сам. Иначе это вообще не игра и не жизнь… Ты знаешь, что или кого хочешь увидеть?

- Я хочу видеть комнату. А лучше – самому оказаться в ней.

- Скажи об этом Высокому.

- Я говорю тебе. Ты часто бываешь там?

- Иногда Высокий приходит сюда.

- Ты не ответила.

- Я ответила, как любишь отвечать ты. Ты можешь прямо сказать о своей цели?

- Мне показалось странным, что говорил только Высокий. Скажи, Наблюдатель молчит всегда?

- Нет. Но Его все равно нельзя видеть…

- А ты никогда не думала, что настоящие правила скрыты Высоким?

- Едва ли. Хотя на него плохо влияет та женщина.

- Видишь, ревную не я, а ты…

- Пусть так… Я говорю теперь не об этом. Она пришла даже позже тебя и, кажется, вовсе не стремится к просветлению.

- Быть может, и она нашла, что искала. И потом… Если я напишу на Стене истинные слова… Ты уверена, что когда-либо иной сменит Высокого?..

- Полагаешь, Наблюдатель призвал его не из-за слов? Думаешь, закон перемены иной?

- Я думаю, он вообще не писал на стене… Если он обдумывал эти фразы всерьез, если должен был начертать только истинные слова – слова приближения к истине должны сохраниться. Я думаю, в комнате…

- И ты намерен?..

- Я хочу осмотреть комнату… Это возможно?..

Утром четвертого дня…

…Возник звук, и он услышал, как мужчина спросил:

- В ваших разговорах появилась новая тема: врач?

- Тема не новая: он интересовался этим и прежде.

- Выходит, муж ревнует вас и к врачу, и к ребенку. А вы – разве вы вполне равнодушны? Не ревнуете ли и вы мужа?

- Нет. Моя любовь ровна и жертвенна.

- Все же вы расспрашивали его о разговоре с прислугой.

- Я беспокоюсь о мальчике.

- Любовь к нему также ровна и жертвенна?

- Да.

- Но вы не готовы исполнить любое его желание?

- Я думала, мы их теперь выясняем. Мальчик не говорит о желаньях впрямую.

- Однако, он хотел видеть обнаженной служанку и сказал ей об этом.

- Я думаю, это оттого, что ее он не любит.

- Вы хотите сказать, любовь и откровение о себе несовместны? Перед любимым человек желает выглядеть привлекательнее и утаивает истинные устремленья? То есть, подлинная любовь и подлинная открытость исключают друг друга. А значит, в Сфере нет места любви?

- Вы так считаете? Я ведь люблю их обоих…

- Я только задал вопрос. Размышленье и отысканье ответа – одно из упражнений на пути к просветлению…

- Я чуть не забыла. Мальчику снится теперь новый сон.

- Какой же?

- Будто он играет с мячом. Вдруг мяч разрывается или он сам разрезает его ножом. Мальчик говорит, что не слышит хлопка или другого звука – но в абсолютной тишине ему открываются внутренности мяча.

- А днем ему дают мяч?

- Да, теперь очень часто. И, знаете, вчера я зашла к нему, и мяч был, в самом деле, разорван.

- Думаете, сон имеет и потаенный смысл?

- Я хотела, чтобы ответили вы. Дело в том, что во сне мальчик как бы оказывается внутри мяча – вдруг наступает тьма, какая может быть только внутри. Так говорит мальчик. И вот вчера днем он разорвал мяч и увидел эту внутреннюю черную поверхность резины. Но мне он сказал, что это совсем не так, как бывает во сне. Во сне, сказал он, есть одна чернота…

- Он рассказывал что-то еще?

- Он спросил: а что бывает внутри мяча на самом деле?

- Мне нужно встретиться с мальчиком самому. Либо это страх неосознанных подавленных желаний, либо стремление вернуться в утробу матери, не выдержав столкновения с миром… Вы можете придти с ним вместе на днях?

- Мальчика хотел привести муж.

- Честно говоря, я предпочел бы… Чем муж объясняет такое желание?

- Его давно интересует ваш кабинет. После этого случая в коридоре. А теперь и вовсе он говорит только о прошлом.

- Что за случай?

- Разве я не рассказывала вам? Ну, когда он явился без предупрежденья в больницу и дожидался меня в коридоре. Там сидел еще один посетитель с расшибленным лбом.

- С расшибленным лбом?.. Нет – я бы вспомнил.

- Так вот, теперь, прошло столько времени, он постоянно расспрашивает меня: что происходит в кабинете? Точнее, что происходило именно в этот день. Его интересуют мельчайшие подробности.

- Какие именно?

- Действия мои и пациента. Что именно в своих бумагах писали вы.

- Его интересуют и записи?

- Его интересуют даже интонации голоса.

- И ваша одежда? Ее наличие или отсутствие?

- Да, конечно.

- Я думаю, это продолжение разговора о клозете. О том, как вы берете туда с собой мальчика. Но дома, к тому же, он может расспросить и ребенка. В случае же с кабинетом… Вы рассказали ему правду?

- Да.

- Я полагаю, тем самым вы и провоцируете его стремление подглядывать повсеместно. Кстати, вы говорили об отверстии, через которое он может наблюдать за вами в клозете. Оно существует?

- Да.

- Хотя, я думаю, подглядывает лишь мальчик…

Он продвигался ползком по остывшему от дневного солнца стеклу, ибо твердь не была достаточно прочной, чтобы ступать по ней. Человек избрал тьму, так как ночь укрывала от чужих глаз его отлучку изнутри и явленность во вне. Он двигался без однозначно толкуемых ориентиров, многие из которых открывались только вверху. Человек полагал, что место, которого намеревался достичь он, будет узнано по некоему столбу света, устремленному ввысь из комнаты, стены которой устроены не из стекла. А вознесенность его над землей и одновременная распластанность на небесной тверди, лишь укрепляла беглеца в мысли, что именно здесь назначено узреть ему восседающего в сиянии Наблюдателя. И тогда из пространства, в котором человеку дано лишь пресмыкаться, ему укажут и место, определенное для полета.

Возможно, он заблудился, поскольку свет, которого искал он, не был ослепительно ярок и как бы выбивался из неплотно занавешенного на ночь проема. Было пустынно и зябко. Хотя он различал голоса, которыми невидимо переговаривались внизу люди. Монотонная беседа убаюкивала заблудшего. И только утром свет объял человека со всех сторон, но под стеклом, на коем почивал до рассвета он, простиралась завеса тьмы.

…Ибо на самом деле человек оставлен желаньями.

Но залы пусты, двери захлопнуты, завеса опущена –

И не находит уцелить в сокровенное человеком –

Он оглянулся и увидел рядом с собой Высокую женщину, которая словно проникала стекло взором, не различая ничего на стене. Служитель не заметил ее, когда выходил из комнаты, в которой не смел находиться без зова. Тем не менее, он был уверен в полной осведомленности женщины.

- Теперь читай, - наконец, сказала она, глядя все также прямо перед собой.

Он увидел, что прежних слов на стене нет, но они сменились другими.

- Читай вслух. Я хочу, чтобы в твоих устах это звучало клятвой.

Он сглотнул слюну, ожидая объявления наказанья либо платы за молчание женщины.

Но кто считает возможным нанести вред другому –

Преступивший заповедь назначается слепоте.

Служитель умолк внимать объяснениям женщины. Но она по-прежнему не глядела в его сторону.

- Зачем я должен был прочесть это? – спросил он.

Он ждал слов свидетельства и осуждения своему поступку.

- Ты произнес предостережение, дабы никто не сказал позже, что его не было.

- Но почему это слова об убийстве? Я знаю, что кража и лжесвидетельство при случае допустимы, и если я совершил их – есть мясо человека я все же не стану.

- Это оттого, что в тебе недостаточно света. Слова явились тебе, а они не бывают пусты. Со временем ты постигнешь их смысл. Но и сейчас тебе следует знать, что убить и пожрать тело человека – не есть одно действие. Одним ты можешь спасти себя, другим – лишь погубить. Убийством не достигают поставленной цели, и оно не совершается – ибо умерщвленный не исчезает из мира, но поселяется в тебе. Ты не волен даже покинуть его. Единственная награда и наказание человеку – перемена судьбы. Мы называем ее сменой роли. Прежде говорили, что и боги имеют каждый свою судьбу. А в Сфере убийство недопустимо и потому, что мертвому не дано переменить роли согласно правилам. И кто препятствует их исполненью, не может быть в Сфере.

- Но если слова адресованы мне – кто-то уже знает о том, чего я даже не думал. Означает ли это, что мое будущее известно, и я предупрежден об уже совершенном действии?

- Ты предупрежден о правилах и взысканьи за их нарушение.

- Но предупреждать – значит, оберегать: меня либо себя… Не принадлежат ли слова Высокому?

- Слова не подвластны никому. Они являются сами. И ты видишь, что никто не пишет и не стирает их.

Стена перед ним вновь была чиста и прозрачна.

- Но почему слова исчезают так скоро? Не заставь ты читать вслух, я сомневался бы: а были ль слова?

- Слова были. Они были и есть. И верно желание знать: чьи они. Кто выговаривает, а если лишь повторяет – за кем? Человек не пользуется своими словами. Они приходят к нему от других. И вопрос даже не в принадлежности – словами нельзя владеть – но в том, предназначены ли они этому человеку. Ибо случается – по ошибке, недомыслию, либо воруя – человек присваивает чужое. Важней – кто и как трактует об истинном…

- Значит, я должен вернуть то, что взял в комнате?

- Ты решишь это сам. Ты хочешь знать истину, и ты узнаешь ее. Но не забывай и полученного предупреждения.

Когда женщина вошла, Высокий плотно затворил за ней дверь.

- Теперь я не поручусь, что за мной не следят. Мне кажется… В мое отсутствие здесь кто-то был.

- Кто же смел заглянуть в эту комнату, кроме… Или ты говоришь о Нем?

- Я опасаюсь всех. Но почему ты спросила о новеньком? У тебя есть подозрения?

- Нет. Но он желает видеть тебя и ждет у двери.

- У слепых?.. Послушай, из комнаты пропали бумаги. Когда-то я записал слова, которые, прозрев, начертал на Стене.

- Нет. Но их не следует видеть до срока постороннему. Я жалею, что заговорил о них перед всеми.

- Да. Для меня. Слова оглашаются Высоким перед самым уходом. С той поры сокровенны слова нового Господина.

- Кроме просветления, в словах заключена власть. Скрывают же их, чтоб не ходить тщетно стезею проторенной. Путь у каждого свой. И что дарует одному власть, делает другого рабом… Мне подозрительна просьба новенького.

- В нем сила быть властелином, он не должен просить.

- Но для слепых ты установил исключение. Нарушить – значит попрать правила.

- Нет, Господин. Вопрос задал Ночной Служитель.

- Ты боишься, что приблизил и готовишь в преемники недостойного?

- Нет. Вчера я говорил с Медсестрой. Некто считает обманом и даже уловкой правила смены Высокого Господина.

- Я думаю, это Мальчик. Я повсюду встречаю его. Все время он маячит поблизости.

- Это свойство стекла. Мальчика видит всякий, кто только не слеп.

- Да? Что же ответить Новичку? Каковы были его слова?

- Конечно. Со временем даже то, что защищало, обращается против тебя. Если прежде гадали, что деется внутри Комнаты, то теперь мне темны дни за ее стенами… Как думаешь, что снится сейчас Мальчику?

- Да. Мяч, который он вспарывает ножом, чтобы видеть утаенную внутри тьму. Это ведь тоже трактуется не однозначно.

- Ты думаешь, что?.. Вчера на Стене было прочитано об убийстве.

- Не чересчур ли ты увлеклась его ролью? У него какая-то навязчивая и в то же время неприметная внешность…

- Нет. Меня заботит положенье слепых. О них совсем позабыли.

- Может быть, так и лучше. Ведь то был лишь первый шаг… Скажи, а тот, кто жил с тобой по соседству, ну, тот слепой – он по-прежнему наговаривает свои бредни на пленку?..

- Отныне ты волен бывать в Пансионате во всякое время. Тебе дано позволение.

- Но решение объявят в день праздника. Ты же не дождался и моих слов.

- Ответ мог быть каким угодно. Иначе теряется смысл прошения.

- Но тогда бессмысленно предписание, где сказано, что я, зрячий, должен придти к слепым. Разве не является согрешением уклоненье от роли?

- Да. Но ты покидал Сферу, а за ее стенами роль неисполнима.

- Ты чересчур буквально трактуешь слова. Ты понял их так, что призван господствовать, не тяготя кого-либо собственной властью, а таковы отношенья слепых и зрячих. Отчего же не думал ты, что власть над всяким возможна без его ведома. И ты также не узнаешь об этом. Разве непросветленный не есть тот же слепой?

- Значит, я пришел быть господином и здесь. И я знаю, что из нас двоих слеп не я.

- Возможно, ты прав. Но я и не жажду большего света.

- Слушай: есть и такие, кто не прозреет и против воли. Но ты не сказала еще, для чего надобно ожидать праздника?

- Я думала, кое о чем тебе уже сказала Сестра. Согласно же правилам, всякая перемена роли свершается там.

- Это напоминает карнавал? Высокий станет на время Слугой, Слуга – Высоким?..

- Я никогда не видела Праздника… Но Он в самом деле намерен возвысить служителя.

- Разве Высокий не знает, что перемены не свершаются в одночасье? Или он боится измены? Высокий говорил о своих страхах?

- Значит, его поступки верны. Хотя закон времени перемены ему не ведом. Он только хочет до минимума свести риск… Что нас ожидает еще?

- Ну… Одна из женщин объявит, что вольна отныне, исполнив супружеский долг, пред прошлым и будущим, и прочая, прочая…

- Но можешь ли ты знать об этом? Даже Высоким назван час, но не имя. Хотя ни одно из двух ему неизвестны.

- Ты утверждаешь, что учение Высокого о просветленьи бессмысленно?

- Нет. Запомни: бессмысленных вещей нет. Смысл никогда не теряется – он не может исчезнуть и по желанью. Можно отвернуться либо закрыть глаза, чтоб не видеть – смысл незримо, как Создатель, с тобой и в тебе. Или же: он – как тень, что едва различима, но отъята только в кромешной тьме. Отыскать же такое место не просто… Ученье Высокого имеет свой смысл, но не верно по сути.

- Я говорю, что есть, а не что предписывают правила. Впрочем, я готов ожидать Праздника.

- Что и прежде. Ибо я ушел от слепых и вернусь к ним.

- Итак, отныне и навсегда ты отрекаешься от перемены принятой на себя роли?

- Твой путь к просветленью окончен? Ты достигла его?

- Но полагаешь, что заслужила и часть дозволенного лишь просветленным?

- И вольна делать, что хочешь, но твое желанье одно – исполнять чужие желанья?

- Разве просветленье не таково? Остановившись – не стоишь ли ты в истине?

- Но сознаешь ли, что, отклонив перемену, ты нарушишь закон?

- Оно таково: черная повязка слепца на глазах.

- Погоди. Стой так. Я должен сделать перестановку.

- Чего ты хочешь?.. Почему ты молчишь?.. Ты смотришь теперь на меня?

- Мне кажется, ты путаешь роли. Разве рабыня смеет допрашивать господина?

- Допрашивать?.. Я еще не дала клятвы. И потом – покуда мы в Сфере, и над тобой есть Наблюдатель.

- Что значит «нет»? Ты вовсе не хочешь считаться со мною?

- Это означает другое. Ты ведь сама указала место, откуда можно наблюдать за тобой и Высоким.

- Да. Правда, наблюдение не было беспрепятственным. Через узкую щель в какой-то завесе я почти ничего не видел. Зато отлично все слышал.

- Высокий всегда задергивал штору на потолке. Но я не сознавалась, что он таится от Наблюдателя.

- Этими шторами Высокий обманывал лишь тебя. Потому что там, над вами, никого, кроме меня не было.

- Очень многое. Я и не подозревал, что вы просто выдумывали себе Наблюдателя, чтобы прикрыть…

- Но если ты не нашел Его там, это не значит еще, что Его нету вовсе. Да и как можно знать, откуда наблюдает за тобой Он?

- Хорошо. Пусть. Но если ты указала мне место, ты знала, что там и тогда Его не найти – а значит, за тобой наблюдает не Он, а только Высокий.

- Ладно. Хотя этого ты тоже не знала наверное. Почему же ты подчинилась Высокому?

- Я думаю, по той же причине, по которой теперь подчиняюсь тебе.

- Конечно. Это я и жаждал услышать. К тому же тебя интересует, важно ли мне твое подчинение. Ты спрашиваешь, гляжу ли я на тебя.

- Потому что я вовсе не хочу быть наблюдаемым. Помнишь, еще не здесь – когда ты только собиралась уйти, а я был против – ты выдумала затею со стеклянной дверью.

- И ты вызвала столяра, который снял двери вовсе.

- В самом деле? А я полагал, тебе доставит удовольствие объяснять свои действия и дровосеку. Но, видимо, ты обсудила проблему с «психоаналитиком»?

- Да. Он сказал, что лучше бы оставить тебе, как прежде, замочную скважину. Или окно под потолком, выходящее в кухню. Но я боялась, что однажды ты можешь упасть…

- Осторожно, здесь стул. Повернись и сядь на него.

- Ты все-таки смотришь. Я все равно буду думать, как смотришь на меня ты.

- Я думаю, Господь низринул людей, когда те задумались, какими глазами на них смотрят другие.

- Ты полагаешь, грех свершается не менее чем в треугольнике?

- А ты считаешь, грех – это действие, а не – подмена, обман?

- Хотя бы и он. Это ты: пришел, увидел… В действительности, ты не избрал путь просветления…

- Ты хочешь разгадать все в одночасье, а следует делать шаг за шагом. Когда человек одолеет в себе стыд, которым его обманно соблазнил дьявол, он вернется к Отцу.

- В общем, ты научилась логично излагать достаточно бессистемные мысли. Хотя, на мой взгляд, все эти с-мены, под-мены, роли – того же корня, что и пошленькая из-мена.

- Я всегда ревновал тебя. Хотя теперь… Слушай, я прочту один документ, а ты будешь думать, какими глазами в это время я гляжу на тебя.

- Вот отсюда… Предупреждаю, это не мои записи. Быть может, я ошибусь в какой-нибудь мелочи.

- «…девочка…» Здесь указано имя, но я не называю его. «Девочка, восьми лет. В клинике – два с половиной месяца. До этого проживала в доме матери и отчима. Отец умер, когда девочке было три года. Спустя два года мать вышла замуж. Отношения с отчимом не установились. Однако первые существенные отклонения в поведении девочки отмечены лишь год назад, когда в семье, где до этого она являлась единственным ребенком, родился мальчик – общий ребенок матери и отчима. Видимо, немалое значение имел также переход из исключительно домашней обстановки к взаимоотношениям в школьном коллективе. В клинику поступила после двух предпринятых ею попыток ухода из дома. В обоих случаях конечным пунктом путешествия оказывался аэропорт. Попытки психотерапевта установить достаточно тесный контакт не привели к ощутимому успеху. На вопросы отвечает вежливо, но без энтузиазма. От проведения более глубокого анализа мягко, но последовательно уклоняется. Отказывается говорить о собственных снах, а также обо всем, связанном с родительским домом. Отношения с другими детьми также достаточно прохладны. Рассказы о жизни до клиники сводятся к ярким, но неправдоподобным небылицам. Обвиненная в нелогичности либо лжи, плачет, а в последнее время отстаивает верность сказанного кулаками. Дерется жестоко и без каких-либо правил. Дети избегают приглашать ее к совместным играм. Повышенный интерес проявляет к мальчикам старшего возраста. Часто, увидев кого-либо из них, начинает без видимого к тому повода раздеваться, что случается даже в коридоре. Затем – либо набрасывается на наблюдателей с кулаками, либо бежит к воспитателю с жалобой на мальчиков, которые хотели подсмотреть…»

- Вчера во время репетиции Праздника я зашел в комнату Высокого.

- Возможно, Высокий устроил проверку. Похоже, он играет с тобой.

- Спроси его… Записи лежали на видном месте?

- В потайном ящике стола. Но стол не был заперт.

- Я думаю, они не являются настоящими. Поэтому он позволил тебе их взять.

- Что называешь ты, и что на самом деле есть настоящее?

- Настоящее – то, что происходит сейчас. А ты исходишь из ложных предположений и впадаешь в ошибку.

- Она на столе рядом с тобой. Там же – лист бумаги. Ты найдешь их?

- Все очень просто. Ты хочешь уподобить меня ей. Ты заставляешь меня совершать действия, определенные для нее. Но она не придет даже на Праздник, и у тебя нет иного способа, как прибегнуть к под-мене.

- Любая женщина, прежде всего, слепа. То есть, по сравненью с мужчиной. Женщина любит ушами. А она и вовсе не может иначе, потому что… Она ведь более других женщина… Да ты увидишь и сам.

- Встань… Сделай три шага в сторону от стола.

- Подожди. Это куда? Мне нужно сориентироваться. Почему ты молчишь?.. Ты где?.. Ой!!!

- Я думала, скажешь ты. У меня повязка на глазах.

- Это ответ на вопрос, для чего я ее повязал. Я хочу знать, что для тебя есть то, что я бросил или что упало само.

- Так не пойдет. Быть может, это твоя последняя роль перед клятвой, и ты обязана сыграть ее вдохновенно.

- Нет-нет… Слепой от рождения, если он действительно слеп, не говорит о предметах. Мир вещей существует только для тех, кто видел их сам, либо ему рассказали другие. То есть, для тех, кто и себя ощущает, прежде всего, как отдельную в мире предметов вещь.

- Испуг. Какой-то предмет… Ты чем-то швырнул в меня?

- Перестань… Как тебе объяснить?.. Представь человека – не бедного и не богатого, но имеющего достаточно. Даже – двоих людей, у которых всего поровну. Один считает, что мог бы иметь больше, другой же вовсе не думает об этом. И – то, как не думает об этом второй и есть истина: и загадка, и разгадка одновременно. Потому что первый вовсе не жаден и не корыстен, и он не сожалеет об утраченном прежде – но он знает, велико или мало его состояние, он сравнивает и оценивает, и высказывает сужденье о его величине, поскольку ему известно о деньгах. Другой же – берет рукой необходимое, как младенец. Если чего-то не досягнуть – человек обращается с просьбой: ему дают или не дают по его зову. В любом случае: дадено или отказано ему – человек продолжает жить, либо гибнет от опустошенья, несовместного с жизнью. То есть, для второго существует либо отсутствует сама жизнь – в то время как первый, может умереть от одной только зависти…

- Я, кажется, поняла. Похожую притчу о бедняке рассказывал Наблюдатель…

- Я полагаю, то была запись магнитофона. Я обнаружил наверху фрагмент пленки.

- Обман так же мимолетен меж людей, как и деньги. Если вы условились прежде о доверии, о том, что тебе дадут – и не дали… Но разве можно дать или не дать жизнь?.. Если вы называете стол столом, а книгу – книгой, то всякий, кто скажет иное, причастен лжи. Но стол – всего лишь доска, плоскость из дерева. Как и мир не есть вместилище слов, коими он поименован.

- Я хочу знать: что было сейчас на самом деле?

- Был звук. Да, вначале был звук. Неуловимое смещение воздуха и звук – они как бы совпали. Я испугалась. Я вздрогнула и вскрикнула вместе с… этим. И чуть позже – зловоние свалки… Да, запах гнили.

- Нет. Да. Мне показалось странным, что я не могу определить место, откуда идет звук… Мне захотелось сорвать повязку…

- Теперь ты обойдешь комнату, называя все встреченное тобой.

- Да. Называй их пока так. Ты можешь даже сравнивать их с прежними ощущеньями. Ведь и слепой, видимо, опирается на свое прошлое. А может, это напомнит сны, в которых ты, словно слепая, даже не видишь?

- Высокий запретил мне говорить с кем-либо о снах.

- Да. Послушай, то, что делаешь сейчас ты, направлено против него?

- Я не думаю, что против кого-либо, скорее – к чему-то. К истине.

- Разве я выразился не ясно? Ну, хорошо. Ты помнишь, что говорил Высокий о словах, написанных им на Стене? Я отыскал в его бумагах то, что могло оказаться их списком. Там ничего не сказано о постепенности просветления. Скорее, наоборот. Ведь не зря я просил тебя вспомнить, на что похоже то, что встречаешь ты. Разве можно вспомнить что-либо, идя шаг за шагом? Вспоминается вдруг, и даже вопреки тому, как вспоминаешь ты. Меня беспокоит это несовпаденье в словах и записях Высокого.

- Да. Ты нарочно переставил вещи, чтобы я их не узнала?

- Стена. Гладкая. Я ведь знаю, что она из стекла.

- Хорошо. Быть может, тебе изменить направление?

- Но если я не вижу «куда» – как могу я хотеть? Ой!..

- Ты видел и даже не предупредил. Я ударила ногу. Что это?

- Подожди. Мне больно… Видимо, стол. Ой, он движется. Стол на колесиках. Откуда он взялся? Холодный и гладкий. Знаешь, бывают такие каменные, мраморные столы. Хотя, скорее, это стекло.

- Быть может, стеклянный стол манипуляционной?

- Какая разница. Ты вовсе не должна обдумывать причину невидимого.

- Наверное, я ошиблась. Лучше мне вернуться к стене.

- Опять что-то… Не стена. Хотя очень похоже. Стеклянная дверь? Ты снял и прислонил к стене?

- Но… Кажется, я заблудилась. Скажи, если держаться одного направления, непременно выйдешь к стене?

- Это исключено. Вспомни: такое неуверенное, наугад, движенье по комнате – быть может, ты стояла уже прежде в такой же нерешительности и ждала указаний?

- Это не напоминает ничего из моей жизни. Наверное, ты ожидал встретить здесь не меня? Я никогда не была настоящей слепой.

- Но штора под потолком была задернута каждый раз?

- Это не имело значенья. Поскольку, если я бывала в комнате без других, со мною говорил только Высокий.

- Он скрывал немоту Наблюдателя и нашу покинутость Им.

- Едва ли это будет убедительно само по себе. Хотя, возможно, во время Праздника…

- Ты не узнала комнаты с повязкой на глазах, и не узнаешь, когда повязки не будет. Ты увидишь – ты совсем в другом месте. Но прежде, теперь, ты еще раз обойдешь ее: ты запомнишь все формы и запахи вещей, их вражду или любовь к твоим перстам. Ты дождешься затем темноты, найдешь стол и лишь затем снимешь повязку. При свете фонарика, направленного на лист бумаги, ты нарисуешь все, что невидимо встретилось тебе на пути. Ты погасишь свет, ляжешь спать, и только утром сравнишь увиденное с рисунком.

- Но если даже я вспомню все – зачем нужно это? Разве только слепая могу вспоминать я и сравнивать свое теперь и тогда: шаг за шагом или же подчинясь озарению?..

- Хорошо. Я скажу теперь то, чего, быть может, и не стоило открывать именно тебе. Я допускаю, что слова Высокого, давшие ему власть, написаны вовсе не им.

- Я не нашел никаких предварительных записей. Лишь несколько историй болезни и это стихотворение без рифм… Если даже это слова, о которых Высокий говорил нам – уча о постепенном просветлении, он намеренно вводит нас в заблужденье.

- Мне трудно судить однозначно. Иные фразы и мысли указывают, что их вовсе не мог написать человек обычного восприятия. Внутри слов как бы присутствует темнота, которая, однако, открывает все реальней и явственнее, чем свет. То есть, почти невозможно говорить об авторе, как о человеке просветленном. Скорее, это слепец – в буквально анатомическом смысле слова. Впрочем, как и Гомер, он пользуется общепринятыми понятиями и образами. Но употребление иной лексики и невозможно. В противном случае, само сочетание запечатленных им звуков было бы лишено для нас смысла. Хотя, во многих местах текст все же затемнен непривычным словоупотреблением. Так, говорится о некоем зеркале на подставке как не только плоскости отражения, но и объеме существования помещенных в него объектов. В каком-то смысле зеркало и зазеркалье там более реальны, чем мир. Автор словно осмысливает некоторую словесную конструкцию, не имея представления о реально называемой вещи…

- Я допускаю и такую возможность. Поэтому я не утверждаю нечто как истину, но ищу ее.

- А в словах, что прочтут на Стене в день Просветления, истина будет названа? Ведь ты хочешь сменить Высокого?

- Вы так решили? Об этом же говорила и женщина, что живет у Высокого.

- Я встретил ее у Стены. Мы согласились, что, возможно, и нет необходимости в оглашении новых истин. Важнее установить изначальные значения самих слов. Ты понимаешь теперь, зачем я завязал тебе глаза?

- Вовсе нет. Она сказала только, что не знает свидетельств о написании слов Высоким.

- Она просто ненавидит его. Она хочет, чтобы мы поклонялись словам истины, а не их создателю. Притом, остается неизвестным, по-прежнему, истинны ли слова на самом деле. Но того, кто писал их, отринут от нас.

- Но если их написал не Высокий?.. У нас попросту нет иного закона смены властителя. А, установив истинность надписи, мы отыщем и автора. К тому же, высокая женщина мне сказала…

- Не говори о ней так. Достаточно и того, что ты о ней думаешь. Лучше я сама расскажу… Смотри, я иду по комнате… Эй!.. Ладно, ты не хочешь разговаривать… Вот – опять… Что же это? Стул? На нем… Будто деревянная рамка. Картина? Нет, стекло. Звенит. Может быть, зеркало? Кстати, ты не думал о том, что если там, откуда ты наблюдал за мною, ты Его не нашел – недействительным становится и сам закон смены Высоких?.. Ты слышишь? Эй… Ты смотришь на меня? Где ты?..

На столе включенный электрический фонарь. В углу комнаты опрокинутое мусорное ведро. Что и каким нарисовала бы она, окажись в ее руках карандаш? Сразу несколько зеркал, неизвестно как оказавшихся в комнате, видит она. И другая обнаженная женщина вместе с нею обходит еще раз помещение. Она видит ее лицо, профиль, отраженную системой зеркал спину женщины. Незнакомка словно выходит к ней в комнату из деревянной обрамляющей рамки и вновь удаляется. Вот здесь, должно быть, она остановилась и сказала: стеклянная дверь – хотя никаких дверей – лишь проем в стеклянной стене, через который, видимо, ветер ворвался в комнату и расшвырял неприлично предметы. Как должен был смотреть на нее он? И смотрел ли? – на нее или другую женщину, что бесстрастно и безвольно перешагивала рамки амальгамы? Губной помадой, найденной на столе, она рисует морковного цвета сердце на левой голой зеркальной груди. Значит, и сердце женщины бьется с иной стороны. Либо – целых два щедрых сердца: одно упрятанное, другое – вот… Она внимательнее вглядывается в лицо и четче обозначает помадный рисунок губ. Затем, чуть наискось, пишет на щеке краткое: «Да!» – будто слово только взлетело из полуоткрытых уст. Можно ли сравнить это с чем-то из ее прежней жизни? И как описать слепыми словами теперешнего существованья?

Никого – кроме расплющившего о стекло нос, с теннисным мячом в кармане, Мальчика, который сквозь неисчислимо прозрачную даль глядит на нее – и быть может, не только в этот краткий и, по сути – ушедший, миг бытия.

Нет никакого препятствия просветленному взору.

И понимаешь: как прежде скрытое становится явным.

Видишь женщину и мужчину, и не находишь разницы

Все равно доступно и одинаково далеко от тебя.

Но всё увиденное – создано тобою и для тебя.

Творец не действует – но смотрит, оценивает и судит.

И всякий, кто лепит с его именем на устах иначе,

И каждый знает срок и не минует своего места.

Никто не видит меня, но и это все – для других.

Но радую всякого, что нигде и здесь также нет мрака.

Один и тот же свет, коснувшись спины, ласкает

Ибо сравнясь с пределами света – внидешь и тьмы.

Достоинство глаза – видеть умеренно светлое.

Ночью мне дано различать звезду и огнь маяка.

Кто уходит, Кто отвернулся и не смотрит на нас –

Тот один сохраняет сиянье и ясность взгляда,

Ибо все, что видят – видят как препятствие свету.

Если ты воздвигаешь завесу меж Ним и собой –

Ты не скроешься от Него, но сам становишься слеп.

Если воздвигаешь завесу, чтоб назваться святым,

За завесою, с повязкою на глазах, ты смотришь

Но утаенный за завесой, всякого ближнего своего

Две стороны у зеркала: а твои глаза черного цвета,

Твои слова писаны черной краской, лежат в темноте

Но свойство всякой завесы – быть разодранной

И внутренность потаенного внезапно явится всем.

Всякий, кто живет и не умер, - живет за завесой.

Разодранный же покров – отверст любому, кто смотрит.

Но то, что видят в прореху, не равно тому, что сокрыто

Неназванная же слепота – не различима для глаза.

Слепой не пишет словами прозрения по стеклу,

Но находит истину в оболочках запечатленных.

Кто ищет познать основания слепоты – опрокинут

Чужая тайна не раскроется в полноте посторонним.

Похищенная у тьмы истина – истинна для слепого.

Но истинно живущий во тьме не страшится вторженья.

А мрак не станет очевиден пришедшему мрак победить,

Но Кто не действует – не произносит никаких слов.

Немота исходит и возвращается к Нему, словно мяч.

Истинно все, что с тобой рядом, что обнимает тебя.

Незачем удерживать миг, ибо истинно любое мгновенье.

Кто отвернулся и не смотрит уже – влеком иным

Но кто задернул штору – быть с подобным себе –

Слова назначенные для многих не истинны и не ложны.

Но истина достоверна лишь та, что неутаенна.

Чуть в стороне на Стене было написано иным, чем везде, цветом:

Когда женщина вошла и закрыла за собой дверь, Высокий спросил:

- Каждый пишет свое – всем надоел прежний Высокий.

- Они исполнили твою волю. Теперь противиться не должен и ты.

- В котором же из столбцов открыта нам истина?

- А разве возможно не отдать кому-либо предпочтенья?

- Ты тоже боишься? Я мог бы указать на твои слова в день Праздника.

- Ты просто устал. Но пройти путь до конца должен каждый.

- Мне осталось последнее… Ты знаешь – почему?

- Послушай. Я обдумываю сейчас, быть может, странную мысль. Я думаю, человеку недостает, конечно, всех благ его жизни. Возможно, человек вовсе не ищет блага, которое ведь различно для каждого. И к просветлению он устремлен лишь потому, что ему мало всего, что уже есть – а требуется единственно недоступное. То есть, человек бежит от беспокойства множеств к упокоенью единого. Иные учения и ведут к покою, достижимому лишь вне жизни. Я думаю, нам не следует пренебрегать этим путем. Здесь истина ускользает от нас. Даже мне невозможно пребыть всегда в состоянии просветленья. Я даже не знаю в любую секунду слов истины. Я возвращаюсь к ним усилием воли, наблюденьем и размышлением – удаляясь суеты и приближаясь, шаг за шагом, к прежнему свету. Но разве, шаг за шагом, человек не приближается также к смерти? И не внезапны ли, как просветленье, ее день и час? И не заказано ли человеку в жизни его познать, что же есть смерть?.. Я думаю, кроме пути наставлений, возможен и путь деяния. Тот, кому не открывается истина через слово, волен добыть ее в смерти.

- Речь твоя, в самом деле, не схожа с тем, что мы слышали прежде.

- Но она не открывается также не готовому к ней. Разве смерть всякая и всякого ведет к просветлению?

- Нет. Но человек избирает путь света. Если он пришел в Сферу, он сделал это, и допущен назначить себе способ смерти. Утром я уже говорил со Старухой.

- Ты знаешь, жребий не в моей власти. Но каждый пусть заранее назовет для себя способ.

- Это открылось мне. Слова истины избираются из всех слов. И судящий – не я.

- Он станет Высоким. Но это не будет знаком того, что я повергнут.

Этот избран, и да окликнет его молчанием жизнь,

Ибо одно укрыто от человека, пока движим он, -

Они прочли слова сразу по пробуждении и отчете о ночных сновиденьях. Впрочем, надпись не была оглашена вслух и обсуждена. Позднее одни утверждали, что соглашались с неизбежностью жертвоприношенья и даже выражали готовность стать первым. Другие уверяли, что жертвой давно избрана старуха: ее дни и без того сочтены, и в день Праздника она лишь исполнит разученную роль. Им возражали, что жертва вовсе и не может быть избрана, ибо надпись трактует о готовности к самоубийству. Следовательно, способ исполнения заранее не известен, и едва ли им придется иметь дело с утопленницей. А скорее всего, указывали четвертые, летальный исход вовсе и не подразумевался. Единственное назначение слов – спровоцировать ситуацию, при которой истина, в самом деле, могла открыться. Ведь, поднимаясь по ступеням, разве не должны они подойти к пределу пределов – разве последние истины разверсты не перед лицом смерти? А посему в словах, приводящих всех в трепет, разве не заключена истина?

Высокий же, последний раз накануне Праздника, говорил с ними.

Женщины, готовые сбросить одежды и войти в воду, стояли на берегу. Мужчины сжимали в руках весла. Старый баркас то ли держался на плаву, то ли упирался в илистое дно, укрытый до края бортов водою.

«То, что сбудется завтра, - сказал Высокий, - конечно, игра. Только один из снов, который будет нами разыгран. Но разве игра, оттого что мы играем в нее, менее реальна, чем принимаемое всерьез? Разве не истины ваши сны и даже виденья безумцев, если они приводят в действие чувства и наиболее реальные ваши поступки? Ваши чувства создаются поступками – и теми, что вы лишь изображаете в игре, и вашими снами, к которым тем более не относитесь всерьез. Вы должны быть готовы, что любой из ваших снов, любая мечта сбудутся завтра, а также – не устрашиться, что воплощенное окажется чуждым всем, ибо ни я, ни вы сами не можете знать, какой из снов будет избран. Но что бы ни сбылось – это не будет уже лишь сном».

- Странно, я ждала тебя. В эту дверь не смеет войти никто без позволенья Высокого. Но я ждала именно тебя. Ты самовольно покинул Праздник?

- Выходит, ты тоже знаешь? Служитель хочет объявить, что слова Высокого написаны вовсе не им.

- Его поступок неразумен. Высокий опасается разоблаченья, и воспрепятствует любым способом.

- Поэтому ты и ушел с Праздника, где Высокий объявит тебе позволенье бывать у слепых?

- Я не являюсь никогда там, где ничего не изменишь.

- Об этом говорят в Сфере. Высокий не погнушается и убийством. То, что говорил он о сбывшихся снах – лишь оборотная сторона слов о смерти.

- Удаляя из мира зло, мы умаляем сам мир. А в маленьком мире добра также убудет. Убитый будет обвинен в том, что не желал слияния с целым…

- Мы можем только прибавлять миру. Мы даем ему от себя. А пребывая в покое души, приращаем добро.

- Но не бывает одного без другого. Ты говорил, кажется, об этом?

- Как слепым, я могу не только назвать, но указать все, чего не дано видеть.

- Вовсе нет. Ибо если я не знал этого, я творю, таким образом, из ничего. Но если указую на известное действие обвиняемого во лжи…

- Знай, я говорил с тобою о тайном и прежде. Я вошел, и ты спросила, кто я – мы начали разговор обо мне…

- Мы говорили о Празднике, и ты обещал сказать о невидимом.

- Разве ты видела праздник? И разве видела ты меня, спросив: «Кто?»

- Но и мысль об отсутствии ведет к воплощению?

- Тогда я зависел бы от других. Но и не ведающие обо мне – в моей власти.

- Ты словно праздник – который все равно есть: там, или вчера, или завтра?..

- Либо сейчас и здесь. Я присутствую и как праздник, который не состоится. Как праздник, которого не узришь вовсе, ибо виденье его – не чужой сон, но смерть. Я же всегда с теми, кто не видит, но верит.

- Они видят иное. Видя же, говорят, что пришел Новичок. Но так они приходят ко мне.

- Иди прямо. Сделай восемь шагов и развернись.

- Теперь присядь, словно на детский стульчик. Присядь как можно глубже.

- Ты была в комнате. Ты была одна и разделась – как все женщины на берегу в ожидании праздника… Праздник был здесь?..

- Затем вошел я… Ты погрузила свою плоть в таз с водой, как все женщины погружают в воды моря. Значит, я принес Праздник?

- Ты заблуждаешься. Я ничего не вношу, но являюсь сам. Праздника нет ни у моря, ни в комнате. Но на берегу нет и меня. Я ушел, я оставил их. Ибо они видят сквозь небо, но слепнут в пучине морской. Для меня же любая стена – стекло.

- Ты не видишь, но знай: уже бегут они от воды.

- Твое счастие, что не видишь. Кто слеп, обретает иное зрение там. Ибо, кто зрит, не видит здесь себя – и отделен от видимого. Но истинно погруженный в себя слепотой, там станет всем, то увидит.

- Я повсюду вижу иных, ибо ради вас расстался с собою. И я устал видеть…

- Погоди… Скажи еще о слепых. Об их блаженстве.

- Сие – не блаженство. Но – путь одоления света. Ибо если ты отрешен от внешних предметов – сознание успокаивается, и природа человека тогда сосредоточена и чиста сама по себе. Сосредоточенность же и есть мудрость.

- Ты знаешь: прозренье внезапно. Ты устал, и твоя очередь быть слепым.

- …Как учит Высокий. Но разве что-нибудь изменилось для тебя?

- Нет. Та же тьма. Но мне известно: ничто никогда не изменится.

- Послушай… Я всегда скрывала, и никто не догадывался… А ты…

Он едва волочил ноги, утопая в сухом зыбучем песке – минуя одну за другой стеклянные клети обезлюдевшей Сферы. Только у самого берега различил он силуэт женщины. Медленно приближаясь, он узнавал ее жесты, лицо, начертанный губной помадой крест на щеке…

Женщина стояла над телом Мальчика, из ноздрей которого исходили тонкие красные струйки, и еще легко было уверить себя, что это всего-навсего футболист, не успевший уклониться от неожиданно сильного удара отяжелевшего на дожде мяча.

ОПИСАНИЕ ДНЕЙ

ИЗБЫТИЕ

Читайте также: