6.4.1.2.1. Что может быть помыслено, не существуя?

Как захочет нечеловеческого человек?

6.4.1.2.2. Оно - присутствует.

Оно - есть мысль человеческая.

6.4.1.2.3. Счастье - не трансцендентально.

6.4.1.2.4. Счастье внутри человека”.

(И - в себе копается он?..)

6.4.1.3.5. Непостоянен человек. Непостоянны также его желания.

6.4.1.4. Человек есть протекание”.

Равжин перевернул страницу.

“6.4.1.4.1. Счастье - лишь одна из точек процесса. Равно, как и - несчастье.

6.4.1.4.2. Оно не вызвано внешним воздействием.

6.4.1.4.3. (Этика также не может быть трансцендентальной).

6.4.1.4.4. Счастье не есть потому награда, а несчастье не является наказанием.

6.4.1.5. Счастье происходит из согласия желаний и их осуществимости”.

Он помедлил прежде, чем записать противоположное.

“6.4.1.5.1. Несчастье - не что иное как разрыв”.

Равжин переходил к обоснованию.

“6.4.2. Предмет желаний человека может находиться и вне него”.

(Как и - желание смысла? Внемирного и невозможного?..)

Как очевидное следовало признать:

“6.4.2.1. Человек также - существо социальное, поскольку биологически несамодостаточен. Его желания соотносятся с желаниями других людей.

6.4.2.2. Существует не один, а множество различных миров. Они сталкиваются или текут параллельно друг другу.

6.4.2.3. Взаимодействие Я и Не-Я дано как упругая реакция границы моего мира.

6.4.2.3.1. При этом человек не является лишь страдательным объектом. В поле чужих желаний он хочет или не хочет соответствовать им.

6.4.2.3.2. Он стремится к согласию, что есть бегство от одиночества.

6.4.2.3.3. Человек не может желать обратного, так как обратное - суть разрыв”.

Равжин остановился. Прибегая к неуверенным округляющим скобкам, указал следом:

“6.4.2.4. (Человек волен также хотеть невозможного)”.

Он посмотрел в окно. Доказывать или нет? Все выводы происходят априори...

“6.4.2.5. (Лемма.) Счастье есть точка, оно не переживается - человек может быть счастлив походя. Для осознания разрыва нужна длительность.

6.4.2.6. Счастье есть точка. Но человек обретается во времени, будучи текучестью и процессом.

6.4.2.6.1. (Формула парадокса.) Прогресс освобождает время бездеятельности, производя в человеке несчастье.

6.4.2.6.2. Время - как бедственная прогрессия...”

Поезд - груженный углем состав - простучал невдалеке. Равжину вспомнилось: не имитация звука, но километры пути по такыру в знаменитых вестернах...

“6.4.2.7. Желание состоит в желании лишь того, чем в данный момент ты не владеешь. Желание обратного невозможно, так как оно уже есть у тебя.

6.4.2.7.1. Существует также страх потерять. Это - желание и в следующие мгновения жизни, когда срок обладания прекратится, сохранить то, что ты имеешь сейчас.

6.4.2.7.2. Страх – настоящее пред невозможностью вечного возвращения”.

Равжин подумал также о страхе.

“6.4.2.7.3. Неисполнимо и вечное обладание.

6.3.7.4. Даже если бы все, чего мы желаем, произошло, это было бы только даром судьбы. Нет никакой логической связи между волей и миром, что гарантировала бы это, и мы сами не могли бы опять желать принятой физической связи.

6.4.2.8. Связь мира и человека - эмоциональна. Все сведено в человеке к счастью или несчастию. Его эмоционально-психическая реальность - и побудительный мотив, и последний итог действия, которое исчерпало себя”.

(...Говорят: счастлив в том-то - в любви, а не картах. Облеченную в слова ложь - всякий услышит. Но нет нужды в ушах, зачем язык - говорящему с собой? Для иного и жизнь моя - сферы и способы взаимодействия. Но я весь - в длительности мгновений. Кто знает, почему хожу я с этого козыря? Одно всем ясно:)

“6.4.2.8.1. Не может желаний не быть в живом человеке.

6.4.2.8.2. Оракул - Зенону: “Взять пример с покойников”, - на вопрос, как жить наилучшим образом. Зенон не понял - он принялся изучать мудрость древних.

Источник же счастья - внутри, а вне человека.

6.4.2.8.3. Счастье образуется исключением недостижимого.

6.4.3. Ограничивая (тем самым – определяя) себя, человек устанавливает границу и внешнему миру.

Граница мира - граница исполнимых желаний субъекта.

При этом мир должен стать вообще другим. Он должен уменьшится или возрасти как целое.

Мир счастливого совершенно иной, чем мир несчастного”.

Равжин вспомнил о нищих. О своих одноклассниках, странной зависти к ним. Неисполнимое или неисполненное? Несчастным или счастливым мог бы стать Равжин?

Не хочет ли купить он машину?.. - спрашивали еще...

“6.4.3.1. Оракул говорил о покойниках”.

Он - о нищих.

“6.4.3.1.1. Для мертвых нет и желаний осуществимых: точка равна бесконечности.

Если под вечностью понимать не беспредельную временную длительность, а безвременность, то вечно живет тот, кто живет в настоящем.

Смерть - не событие жизни: когда мы есть, смерть отсутствует, когда смерть наступает, нет нас.

6.4.3.2. Человек живет желанием невозможного”.

Сорвавшись с ветки, о крышу разбилось яблоко.

Равжин писал:

“6.4.3.2.1. Желание обрести невозможное есть надежда.

6.4.3.2.2. Надежда указывает на будущее человека.

6.4.3.2.3. Характеристика настоящего: счастье или несчастье.

6.4.3.2.4. Ожидание худшего нельзя называть надеждой.

6.4.3.2.5. Надежда есть ожидание лучшего.

6.4.3.2.6. Надежда - признак несчастья”.

(Если я счастлив, чего мне хотеть еще?)

“6.4.3.3. Счастье побуждает к бездействию, несчастие - к действию.

6.4.3.4. Надеется только несчастный.

6.4. 3.5. Недостижимое - недосягаемо.

6.4.3.6. Надежда не может осуществиться.

6.4.3.7. Несчастный не станет счастливым.

6.4.4. Надейся - и будешь несчастен”.

Равжин поднялся, чтобы сварить себе кофе.

Открыл дверь и вышел на улицу. Дождя не было. В просветах листвы деревьев горели звезды.

Равжин вернулся.

“6.4.4.1. Мотивом к действию могут также называть счастье близких, счастье детей. Это обман: все люди несхожи (6.4.1.3.4.) и хотят иного, чем ты.

6.4.4.2. Никто, прежде своей смерти, не смеет говорить, что был счастлив.

6.4.4.2.1. Человек не может сказать этого.

6.4.4.3. Счастливых людей не существует”.

Он перелил кофе из ковшика в чашку. Ковшик был детской кастрюлькой из отдела игрушек. Гущу Равжин выплеснул за порог.

(Покажите! Я хочу видеть этого человека!)

“6.4.5. Человек не создан для счастья.

6.4.5.1. Он не желает несчастья себе.

6.4.5.2. Он надеется избежать боли, -

что невозможно - 6.4.5.3.

6.4.5.4. Надежда есть боль.

6.4.5.5. Человек управляется болью.

6.4.5.6. Он действует с целью ее устранить”.

Равжин вспомнил о книге. Придвинул ее и отыскал нужное место.

“Непрерывная боль для плоти недолговременна. В наивысшей степени она длится кратчайшее время; в степени, лишь превышающей телесное наслаждение, немногие дни; а затяжные немощи доставляют плоти больше наслажденья, чем боли”.

6.4.6.4. Поэтому он не может быть точкой.

6.4.6.5. Поэтому он не может быть следом счастья.

6.4.6.5.1. Счастье не оставляет линии. Нет побудительного мотива, чтобы выйти из точки счастья”.

(А психологически: память о горе глубже и продолжительней. Исполнение однократно по сути. Неисполненье - помимо боли, таит и обман сбыться в будущем. Несчастье “нагруженнее”.)

Он продолжал.

“6.4.6.6. След человека есть след его боли.

6.4.6.6.1. Надеясь избегнуть, человек стремиться к страданию.

(В чем состоит другой парадокс его жизни.)

6.4.6.6.2. Поэтому человек надеется.

6.4.7. Желание счастья - это желанье небытия.

6.4.7.1. Небытие состоит в исчезновеньи желаний.

6.4.7.1.1. При этом граница мира сжимается до нематериальной точки. Мир исчезает.

6.4.7.2. Желание счастья есть желанье уничтожения мира”.

Погасив лампу на столе, Равжин смотрел в окно.

Вот каким образом зависим мир от меня. Хотя: природа бесчеловечна. Останется после - моей и всех других людей гибели?

Он вспомнил: и человек - источник нечеловеческого... Где же читал? Красота... Спасет мир?..

“Есть что-то нечеловеческое в красоте...” И множа желания - ведь хочет красоты человек: неисполнимого. Множа страданья свои - укрепляет он мир?..

Все-таки: где предел? Одним махом...

Равжин подумал: о чердаке, поезде, пистолете.

Если невыносимо... И слишком долго учили тебя: не разумно, не должно иначе устраивать жизнь...

Он включил свет.

“6.4.8. Условие бытия мира - в невозможности счастья.

6.4.8.1. Мир фиксируем человеком.

6.4.8.2. Природа укажет: человек не для счастья”.

Он вспомнил о Леонардо...

В книге читанной Равжиным в той стране: пришелец из ХХШ века.

Два пути.

Женщина - разъятая на голову, руки, туловище - в текущей бесчеловечно природе...

И - ящерица - с “крыльями из кожи, содранной с других ящериц; налитые ртутью, крылья трепетали при движении; он приделал ей глаза, рога, бороду...”

Он писал светлейшему герцогу: “...я знаю разные орудия для причиненья вреда, и судна, что выдержат самую жестокую пальбу, и взрывчатые вещества, и средства, производящие дым”.

Он писал дальше:

“6.4.9. Если прежние рассужденья верны (в них нет логической невозможности), если содержится в природе и собственный смысл, а человек для нее значим, но не имеет позитивной - лишь отрицательную идею: бегство от боли, названное стремлением к счастью - природа действует на людей болью.

6.4.9.1. Источник ее необходимо заложен в природе”.

(Лесные пожары, землетрясения... Нет и стихийных бедствий? Мы производим нечеловеческое?..)

Он придвинул лист с чертежом С-нова - со схемой своих трёх миров... Два ориентированных навстречу: поле зрения глаза и, объемля его: что видит вне себя человек - поверхность 3` - с повторенной зеркально формою...

Глаз Вселенной?

Равжин прибавил к записанному.

“6.4.9.2. Боль не может быть беспредельна. Смерть человека - есть самоубийство Вселенной.

6.5. Нет конца света - но: бесконечная цепь начал.

6.5.1. Звезда Полынь - звезда нового мира.

6.5.2. Благая весть выскажется”.

Равжин вышел на улицу. Обогнул дом и остановился у калитки... Одно и то же страшит и не страшит человека: ночь, тишина.

Он вспомнил слова художника: если не доверять чувствам, насколько сомнительней существованье вещей, которые...

Особенно яркая - будто слились две звезды - звезда горела над ним.

Блажен, кто станет в начале - и он познает конец...

Но и по схеме, подумал Равжин, перемещенье во времени возможно лишь в прошлое.

Неуловленная логическая ошибка, пропущенное звено построения волновали его. Или - наоборот - недоставало мыслям скачка?

Быть хочет человек, но связан мерами, временами и обстоятельствами - меж тем, как судьба господствует надо всем. И счастья, беспредельности ищет он оттого, что мал и знает: кончится жизнь, а счастья не было. Тому и тому не случилось еще соответствия. Или: не успел пожелать человек иного – главного? - нужно ли это ему? Но не поверит, покуда не дотронется пальцем...

...и не вкусит он смерти.

Равжин посмотрел вверх.

Ибо приходят дни - скажут: блаженны утробы неплодные и сосцы непитавшие.

Ибо всякая женщина, став мужчиной, войдет в царствие...

И когда вы сделаете двоих одним, и внутреннюю сторону сделаете, как внешнюю, и внешнюю сторону, как внутреннюю, и верхнюю - как нижнюю сторону, и когда вы сделаете мужчину и женщину одним, чтобы не был мужчина мужчиной, и женщина - женщиной, - тогда войдете в царствие вы.

Ибо неплодные возжелают, и неродившие зачнут, и напитают младенцев сосцы - по слову.

Повернулся в темноте - медленно и бесшумно побежал к распахнутой двери флигеля Равжин.

“Страшнейшие формы уродства изображены в его рисунках с такой поразительной силой, что кажется: он радуется уродству, торжествующе выискивает его в человеке. А между тем, сколь пленительны образы, созданные его кистью! Словно первые - лишь упражнения в великой науке познания, а вторые - плоды этого познания во всей его красоте”.

Он перелистнул страницы - сравнить: лицо старика и портрет женщины... Только зеркальная копия - услышанное недавно им в новостях...

...когда вы сделаете глаза вместо глаза, и руку вместо руки, и образ вместо образа...

Равжин находил подтверждение в книге.

“Дело в том, что Леонардо писал справа налево, так что читать его труды нужно в зеркале. По некоторым свидетельствам он был левшой, по другим - одинаково владел обеими руками. Как бы то ни было, такое письмо еще усугубляет тот ореол таинственности, которым он окружал себя и которым отмечено все его творчество”.

Иные свидетельствовали также, что он любил мальчиков...

Нигде не было зеркала.

Равжин держал заложенными две разных страницы книги. То - женщина, то - сам черно-белый старик. Или – где он был настоящим?..

Равжин взял с подоконника лезвие - вырезать страницу с рисунком.

Не уродство - но приделанные: борода, морщины у глаз, опущенные уголки губ...

Лицом к свету, он поднес рисунок к настольной лампе. Неразличимое через серые строки текста... Только в одном месте из-за дефекта бумаги - словно: цвет лица женщины...

Уже без лезвия, Равжин выдернул другой лист - фрагмент картины, что совпадал по размерам с рисунком. Она - он? - Равжин читал на лице: “И мудрость, и лукавство, и высокомерие, знание какой-то тайны, как бы опыт всех предыдущих тысячелетий человеческого бытия видим мы. Это не радостная улыбка, зовущая к счастью. Это та загадочная улыбка, что сквозит во всем мироощущении Леонардо, в страхе и желании, которые он испытывал перед входом в глубокую пещеру, манящую его среди высоких скал. Эта женщина как бы знает, помнит или предчувствует что-то нам еще недоступное. Она не кажется нам ни красивой, ни любящей, ни милосердной. Но взглянув на нее, мы попадаем под ее власть, и чудится нам, как и Леонардо, темная пещера, в которой заложена неведомая нам притягательная сила”.

Пещера: ада?

Но если указание смерти и тьмы – лишь указание их возможности? И ангел, выброшенный во внешнюю тьму вкусить смерти - он брошен сказать нам: есть и другой путь... Только не захотел избегнуть греха сам.

Ибо будут и те, кто познает, но отвернется.

Не возжелал ли - вечная единая Мона – он невозможного: сына себе?.. И разделился, и обратился в то, что хотел, ибо хотел другого: мальчика – а совершенные зачинают от поцелуя…

Нежно и жестоко - как воспоминанье - глядела: теперь.

Мир, где мог бы мужчина...

Равжин подумал о поцелуе... Который - тоже желанье и вы-сказанность: своей решимости, возлюбив - не может быть вести только к себе, 6.5.2.0 - ?.. - зачать и родить...

...Другого себя?..

Девочку?..

Названное и сбудется: есть только логическая невозможность.

Равжин вложил вырванные листы в книгу и раскрыл вновь тетрадь.

Блаженны, кто без иного зачал. Ибо не вкусят смерти. Нет нерушимости дел, но - детей. Бытие дам им, а не след.

“6.5.2.1.”

На остановке у фабрики игрушек С-нов вошел в переполненный автобус. Несколько немых, жестикулируя, переговаривались между собой. Затем достали из пакета батон и бутылку лимонада. Отламывая и запивая куски хлеба, передавали батон и бутылку друг другу.

Молчали в автобусе.

С-нов отвернулся.

Один из немых стоял у заднего стекла с девушкой. С-нов видел только их спины и профиль лица, когда обращался немой к спутнице. Девушка была заметно ниже ростом - немой наклонялся, прижимался к стеклу, чтобы понимала она по губам его речь. Рука лежала на поручне, касаясь руки девушки, затем накрыла ее. Указательным пальцем свободной руки он коснулся своих губ, и - так же - губ девушки. Словно испрашивал разрешения на поцелуй.

Замерев, чересчур немо, девушка стояла спиной к пассажирам.

Немая или нет? - подумал С-нов.

Немой тронул губами ее щеку.

Стояла не двигаясь.

Рядом рассмеялись еще резче.

Видел кто или нет?

Немые обращались к своему товарищу. Он распрямился вдруг, лицо сделалось розовым. Как будто совсем забыл - один с девушкой в глухом мире. Коснулись рукою плеча, возник в поле зрения ломоть батона? - он видел теперь и смех. Прислонясь спиной к поручню, улыбался, смущенный тем, что могли лицезреть другие.

Автобус притормаживал у остановки. Кто-то обратился - голосом? - к девушке: “Позвольте пройти...”

Немая или нет? - отвернувшись - догадаются по губам - сказала: “Пропустите меня”.

Еще напряженней сделалось молчанье в автобусе, развязней - резкий механический смех. Автобус пустел. Девушка стояла теперь у входной двери.

С-нов понял: драка? Немых было пятеро или шестеро. Но еще и обозленные женщины могли рвать волосы в рыжих головах и бить с размаху тяжелыми сумками.

Немые начали выходить: вначале трое, еще один. Оставался тот, что следил за девушкой.

Вышел и он...

Настороженно - девушка улыбалась уже... С-нов подумал: проследовать самому за нею?..

Он вышел двумя остановками позже. Семь минут пешком к дому Равжина. Мимо, не торопясь, проехала машина такси. С-нов разглядел стареющее лицо водителя.

Но и молодой, подумалось, быть может, ничуть не лучше сейчас…

“Здесь рядом. Подвези...”

Как стал бы уговаривать его С-нов: друг? зёма?

Или:

“Заскочим на пять минут. Потом на вокзал...”

...Они остановились на противоположной стороне улицы, за огородами.

- Я хочу попросить вас выйти...

Таксист покосился на С-нова.

- Я не угоню машину. Шофер молчал.

- Дойдите до угла и обратно. Мне нужно побыть одному.

Таксист хмыкнул. Вытащил ключи зажигания, взял сигареты. Медленно - словно ожидал: С-нов не выдержит и бросится на него.

- Но ты смотри тут...

- Да.

Если оглянуться - виден был и гараж, в котором стояла прежде машина С-нова.

Таксист хлопнул дверцей. Постоял. Пошел - то и дело оборачиваясь.

С-нов увидел - показалось? - мелькнуло лицо в окне ее спальни.

Прочла уже и второе его письмо?

Схожу с ума...

Вот почему еще никогда не сравнится С-нов с ее братом: он отослал письма.

“...Но даже не этого не простишь ты мне...”

С-нову вспомнился первый их поцелуй... Мария уже снилась ему. (Чего же не простил ей он сам?) Снилась и прежде - но потом не так, как любая чужая женщина... Они встречаются в убежище во время тревоги, после отбоя долго бредут незнакомой холмистой местностью - нет ни одной воронки. Или: С-нов приходит в комнату общежития - усталый, но они думают: пьян. С-нов понимает, он спрашивает: “Вы не обиделись?” - “Нет”. Или даже: Мария дома у С-нова, он обязан развлечь гостью. С-нов отдергивает занавес, начиная представление. Но во сне занавес обращается в обои, нижний слой - с тем же неповрежденным рисунком. Еще и еще. Не открывается сцена. Или декорация - вдвинутая в комнату глухая стена.

И в то же время, в том же ряду был другой сон. С-нов спрашивал у Марии: “Это ты? Да? Ты любишь меня?” - “Если ты не можешь без этого...” Сон, который, казалось, приснился в одну ночь обоим. Не оставляя им выбора.

И - наоборот: если не любят его - С-нов не нуждается в этом: таковой была логическая конструкция фразы…

Уже наяву он спросил у Марии: “А если бы я не пришел?..”

Не было сказано еще решительных слов. То есть, Мария говорила: “Не спеши. Никуда не денусь я от тебя...” - хотела предостеречь, дать время помедлить. Но С-нов несся уже навстречу своему счастью.

“Тебе плохо со мной так?”

Ему не было понятно внезапное сопротивленье.

“Ты хочешь, чтоб мы разбежались?”

“Нет”.

“А если б я не пришел?”

Обманываясь: позвала - а он мог выбирать: сегодня? или же в другой раз?.. И даже выводил правило: разлюбляя - не удерживай себя от свиданий.

“Просто я поняла: мне будет тебя не хватать”.

Шли через парк с едва заметной травою. Подмораживало к вечеру. Молчали.

(“А я люблю бродить осенью здесь”.)

Смотрела под ноги, не ответив.

(“Выходи за меня замуж...”)

Должен был кто-то заговорить.

(“А ты возьмешь и меня?..”)

С собою.

Сюда.

Ведь с ним самим исчезнет и целый мир – и это не страшило его - но если исчезнет она...

Когда будет осень...

Дом глядел черными пустыми зрачками. Серый некрашеный забор.

Таксист дошел до конца улицы и курил у посадки. Выбросил окурок, задымил вновь.

...Они словно поддразнивали друг друга - когда уже было отвечено однозначно - скрытым от иного собственным прошлым.

“Смотри, как влюбляются все в тебя”. - С-нов думал: как я...

Они шли по мосту над текущей внизу водой.

“Если бы это я влюблялась в них...”

Он слышал: только в тебя.

“А этот? А тот?..”

Смеясь, качала головой.

Они спустились на набережную. Присели на скамью вблизи таксопарка.

“А Яков? А? Яков?”

С-нов называл имена тех, кого встречал в комнате общежития.

Оказывалось, и с Яковом все решено еще осенью.

“Этой?” - уточнял он.

Важны были год, месяц, полчаса, проведенные Марией не с ним.

“Это - друзья...”

Поднялись и пошли. Трое пьяных таксистов маячило невдалеке.

(Сигарета догорела. Отшвырнув ее, шофер направлялся к машине.)

С-нов понял: двое более трезвых поддерживали товарища, который безвольно справлял малую нужду на газон.

С-нов повернулся к Марии.

“...Как только видела: влюбляются - я уходила”.

“И не жалела? Никогда?”

Подумал: уже заслоняет, оберегает ее от грубого мира.

“Ну, может быть, раз, два...”

Они опять поднялись на мост.

С-нов засмеялся: это даже хорошо - боязнь потерять.

“А тебе хуже. Я влюбчивый”.

- Ну? - открывая дверцу, уже равнодушно, спросил таксист.

- Поехали.

И подумал еще: чему, не сказав вслух и слова, усмехнулась Мария?

Он выбрался из подвала - еще с двумя стеклянными банками в руках.

“И все наполнится, и все станет пустым вновь...”

- Мария, - позвал Равжин.

- Что?

- Я хотел сказать тебе.

- Да.

- Уже скоро...

- Я слушаю.

Он опустился на несколько ступенек. В бледном свете, что сходил сверху, Равжин различил ряд маслянистых жестяных банок. “Уже скоро”. Какая-то крупа - на ощупь - в матерчатой сумке внутри четырехведерной кастрюли. С боков сумку укрывали иссушенные плоды яблони. В ящике под лестницей - мыло, параллелепипед фабричной упаковки - стиральный порошок...

- Ау...

- Уже скоро Мария... Когда ты родишь девочку...

- Думаешь, девочку?

- Я хочу, чтобы она походила на тебя.

- Замечательно.

- Твоя дочь.

- А если родится мальчик? Мне дали опять направление на УЗИ.

- Зачем?

- Скажут: мальчик или девочка...

- ...похожая на тебя. Ты должна хотеть… Мальчиков - мужчины, женщины - девочек…

- Не всегда.

- Не всегда - ведь не может родить мужчина. Сама говорила - иной мир...

- Да?

- Я хотел сказать еще. Когда родишь ты – пусть ничто не страшит тебя... И увидишь: конец всего - это только начнется...

- Что?

- Иной мир... Ведь женщина... В себе... Ты...

Они стали переносить банки к крану на улице. Медленно опускали в кастрюлю для вываривания белья. Воздух рвался на поверхности пузырями.

- Мне приснилось сегодня. Будто мы на кладбище. Брат лежит на боку у своей могилы. Ты вдруг подбросил его, он упал на спину. Я закричала. А ты спросил: “Разве было лучше?”

Мог ли сказать он так?..

“Выбор: не двух из одного же “не быть”. Но - одного из двух: да или нет. Выбор имени... Выбор: жить - а не стать мертвым... Хотеть или не хотеть. Ты хочешь?..”

Банки в воде. Покрытые пылью - на цементной стяжке у крана.

- Ты вымоешь сама? У меня не входит рука…

- Да.

- Я полезу на дерево.

Равжин набросил на шею поясок от халата Марии - связанный концами, он был продет в ручки матерчатой сумки на его груди.

Равжин срывал и складывал яблоки. Вспомнил: в колхозе одноклассники швыряли яблоками друг в друга.

Он добрался почти до верхушки. Тяжело наклоняясь и разгибаясь у воды - Мария. Равжин спустился по веткам - он мог уже подать сумку на вытянутом к земле пояске. Невидимый, пока не облетела листва с дерева - невидимый, он воззвал с яблони.

“Мария!..”

- Кто это зовет меня? Это ты?

“Мария! Мария! - воззвал он, - мы станем нищими”.

- Нищими? Почему?

“А почему хочешь родить ты?..”

Она задумалась.

Она приняла яблоки и высыпала их в таз. Бросила в желтеющую листву сумку.

- Попробуй, какие вкусные...

- Я резала - ела...

“Потому что, - ответила, - теперь не докажешь. Даже, если... Скажут: не оттого, что - ничего, кроме вздутия, а - беременность прервана… Да?”

“Почему хочешь родить ты?.. Это ведь боль... Теперь, и потом, и позже - когда оставит тебя дочь... Разве боли желаешь ты? Или ты ищешь счастья?.. Нет. Я скажу: быть... Хочешь или нет?”

“Мария!.. Нет препятствий тому...”

“Не страшно небытие тебе...”

“Ты спросила: отчего - нищими?.. Слушай. Природа указует... Разве - к боли стремишься? И: бежим ли за счастьем? - оно в нас. Не обретать - сохранить, что имеешь в себе: быть...”

“Мария, ты не умрешь!.. Ты бессмертна, Мария!..”

Она резала яблоки, устроившись на крыльце - уносила их в дом.

Равжин спустился снять кастрюлю с плиты.

“Мария, мы назовем девочку...”

- Мальчика.

- Ты думаешь теперь так? Но скажи: что дарят новорожденному?

- Ничего заранее.

- Скажи. Я пойду к одноклассникам. У них сын.

- Не знаю. Пеленки. Сколько ему?

Равжин попробовал счесть. Черный след огорода. Зима? Начало весны? Пять? Шесть?

- Полгода?..

И воззвал вновь с яблони-дерева:

“Но не можем дать ей имя - Надежда. Ибо: последнее имя - Христос, первое Иисус. В середине - Назарянин... Назарянин - тот, кто от истины. Иисус - искупление. Христос - измеренный. Те, которые измерены - Назарянин и Иисус. Но мы, Мария, - мы не хотим ожидания. Не награда бессмертья: не страх и не слово о том, что любила ты истинно - бессмертье, которого не даст и не возьмет никто у тебя. Мария - вот имя дочери...”

“Мария - говорю я тебе. Ее именем живы. Слушайте! Отец, и Сын, и Святой Дух - нет места здесь Ей. Матерь Божия - переход. И сосуд, и помещение Им. Мария - имя ее. Но вот что услышите: Мать, и Дочь и Святая София, которая - желанье и мудрость беспредельного. Где мужчина?.. И я - слушай Мария, я - уход и исчезновение. Вам оставляю - Марии и Марии...”

“Еще слушай о нищих... Не святость - в нищенстве, а в богатстве – не зло. Не святости хотим и - не зла. Еще - не счастья. И: не боли - себе; и: не горя - другому. Печалей бежим - не в войне ли, спросишь, с другими? Нет. И чистой совести ищу себе, а не мук сердца. Не для зла мы, не следа времени хотим, но - покоя бытия... Природа указует нам путь. Равно волен желать добра и зла человек. Добра и зла хочет он, и счастлив бывает и тем, и этим. Отрешитесь желаний многия, и обрящете жизнь без следа. Покоя ищет мудрец, “не хотеть” хочет он - а нам должно быть мудрыми. Сторонится он и боли, и счастья - чтоб жизни не исчерпать алканьем. Будущее нам мстит, пожирая мгновенья. Не оставляет настоящего (следа) мудрец. И мудрость - не оставлять следа. Быть - мудрость...

Как же любовь?..

Как же любовь? - скажешь ты.

...Кого, Мария, любить?..”

Яблоки были все на земле. Равжин разрезал каждый плод и выщелущивал семя.

“Кого любить?.. Жертвуем настоящим грядущему... И как полюбить нам? Красоту любим мы. Убить ее, одолеть, своею сделать хотим. Но не спасет, и не погубит красота мир. Не должно ей влечь и смущать человека. Не умалит красота желаний. Но перейдет к нам, в нас взрастет красота - себя хотим мы продлить... Удивление непривычному, власть чуда есть красота. Но нет невозможного в беспредельности, всему прикоснемся. Не удивит достижимое. Не смутит слово – выговорено оно. И оттого скажу тебе странное - не знаешь еще: девочку родишь ты, и назови Марией. И соком груди, и молоком дерева напитай ее...”

Сок вытекал и обретал форму банки.

“Этим чистым соком - не удобряли земли мы, не торопили зреть, не наливали чужими силами, и не травили живого на дереве - ни добром, ни злом не отравлен сей плод...”

“И еще некоторые правила - ни добра, ни зла – но жизни дам я тебе…”

Он накрыл банку крышкой, несколько раз обвел окружность металлом ролика. Еще горячую, перевернул банку кверху дном.

“...ты прочтешь их...”

“И передай, и напитай ими дочь свою, и еще ту Марию, которой не дождусь я...”

И он увидел себя - нищим: бредущим - прочь и прочь?.. Увидел чужую - плоскую землею - страну. Три Марии, три женщины глядели издали на него. Ни гора, ни холм не заслоняли пути. И тоскливо и окончательно сделалось Равжину - что уходит, перестает быть он. А тоже ведь мог - вечным?.. Если... Было названо как - возможно ли было?..

И он вышел на улицу, и - в небо: трем невидимым днем Мариям -

Невидимо крикнул:

“Послушайте, если...”

Он шел. Некоторые предметы вблизи выказывали объем и протяженность: парк, дорога, гора террикона. Он шел мимо и сквозь них.

В пакете - двое ползунков, шапочка, пирамидка с насаженным сверху шаром. Спустя годы, из-под мебели выметенным кольцом, вспомнят и Равжина - следом качения, траекторией, что, затухая, исчезнет совсем.

“Суета...”

Напротив... - он подумал о девочке.

Еще - о той, что несла огромный будто чужой живот. Под руку с одноклассником. Потупленный взгляд таил и улыбку: да или нет? Осенью забирали Равжина в армию.

Он остановился у витрины книжного магазина.

Обойдя дом - лифтом: седьмой этаж, квартира сто тридцать пять...

Дверь отворили - он не успел нажать кнопку.

“Постой”.

Словно ожидали у глазка - перехватить занесенную к звонку руку.

Как - зимой в школьном дворе.

“Не смей бросить в нее снежком...”

Стояли (Равжин - не опустив руку) - друг против друга.

- Здравствуй...

Будто он нарочно вылавливал бывших одноклассников.

Неинтересное для студентов - ученик токаря, токарь: ни инструмента, ни заработка.

“Несправедливо...”

Поддакивали по инерции.

“...А мастер, с которым ругаюсь - муж Елены... Она развелась?”

Равжин хотел бы обнять теперь всех.

“И в футбол по-дурацки проигрывали...”

“На день учителя были у нее... Муж?.. Не видели. Дочь открывала дверь...”

...Дочь?..

“...Елена - совсем седая... Сын второй год в Афгане...”

До этого мальчика?..

Ударилось через пакет о ногу Равжина: пирамидка...

Умерла?.. Не родилась?.. Второй сын?..

Как не смел он спросить и позже, в парке.

“Почему не везет так всем нам?.. Несправедливо, несправедливо...”

Сжимая - крепче и крепче...

“Не смей...”

Будто мог убить, ранить ее снежком.

Прикосновением...

“Но не возжелал кто, а посмотрел, вожделея, на женщину – тот, говорю, несчастен уже: горя захотел и смерти себе; сбудется, нет ли - равно оставит след боли желание...”

- К нам нельзя.

Мнимая беременность?..

Не знал: в другой далекой стране.

- Карантин.

Дверь…

“...Но не сужу ни кого иного, ни вас. Равнодушие - а не любовь, не страдание - но равнодушие!..

Все едино.

И ударят по правой щеке - подставь другую. Или убей обидчика своего.

Ты делаешь.

Все уравнено.

Всякому - эта цена.

Как расчесть? Что важней? - спросите в страхе вы. Где выгода и смысл нашей жизни?

Равнодушие.

Разочти - равновеликое.

Но: не медь звенящая и кимвал звучащий. Так знаем. Вот: любовь - скажете вы еще. Как она?

Истинно: любит в вас страх. Ущербна и порочна любовь ваша. Ищете вы в другом. Злобствуете - не находя. И отыскав - видите: не любовь - а блуд. Говорю - знаете вы и сами.

Ибо не мной в пущенном к земле лифте начертаны: лоно и член. И - ваше слово на стене: Амалия - блядь.

Слово оставляете вы. Слово - ваш след. Имя углубляете в камне и древе. О любви? - о смерти печетесь. Не минуете. А к любви нет вам путей.

Непорочна любовь.

Порока ищете вы. Что ни делаете другому: добро, зло – собой ущербляете. Желаете смерти ему.

Соития вы хотите. Чтоб не было ожидания. Женщину любите. Но нельзя любить женщину.

И – никого иного: любит в вас страх, что оставят вас, страх, что не сбудется. Но покинут вас все. И к вам вернутся.

Умеете ли любить вечно – что не потеряете, что придет по одному желанию вашему? Умеете любить и дальше гроба? Непорочными станете, и гроба не будет вам.

И прекратится любовь. Кумир разбит, бога забудете. Бесстрашием движимы. Бессмертие дано непорочным.

И нет нужды любить ни отца, ни мать. Мать - ты. Отец же - никто тебе; нет отца, и – ни единого мужа. Я говорю - последний царь Леонард.

Себя возлюбите. К себе сделайтесь равнодушны: все будет, все повторится.

И не за что вас судить - равновесие...

Кто видел, чтоб возлюбили всё, а всё станет вашим. И не пожалеете ушедшего - с вами оно, и зачем, как детям, торопить завтра? Не равнодушие то, но жадность.

Чего еще хотеть вам?

Съешь яблоко и оставь на древе - оставишь его и вкусишь ты плод...

Что еще хочешь знать?.. Скажу.

В нищих обратитесь - блаженны они. Владеют всем и имеют достаточно. Подан им будет хлеб - не в поте лица.

И не копить впрок вас учит природа.

Не станет зависти в вас. Добро - у ближнего. Твои - дом и яблоня у двери. Прибавится каждому еще сверх того.

Несчастье и счастье одинаковы для тебя - вечность: и то, и это.

Сейчас будете жить. Упомнишь ли все, что было? Всего ли возможного возжелаешь?

Быть - будете!

Пожелай того и врагу - нету у вас врагов. Равны душею ко всем и всякому.

И чему учу вас - вольны не слушать и слушать, следовать за мной через парк и оставаться на месте. И уходить от меня.

Куда уйдете? Возвещаю я истину.

И добры будете вы, и злы - чинить казни и миловать.

О равнодушии говорю.

И праздники станут не радость и не унынье, не надежда и торжество.

Вам говорю.

И когда поставят у древа меня, и (текел, текел) взвешен буду на яблоневом суку, и не воскресну, и, взятый таким образом, я исчезну - блаженны, кто стояли, взирая на казнь равнодушно. Суета сует. И всяческая суета. Дорога, пальма, мертвое колесо - всё остановится и будет вновь по желанию.

Возвещаю истинно - что узнал сам.

Не говорю притчами.

Жил я, как всякий. Девятнадцати лет ушел надолго в чужую страну. И познал: черные люди, и плод на пальме, и женщина с большим животом.

И дома вновь искушали меня не быть равнодушным.

Но ни единожды не уличен в чудесах. Был я один сын, и не воскресил мать - ибо не имела себе дочерей.

И ушел я прочь. И воссияло мне имя: Мария. Мать всех матерей. Ее имя говорю вам.

Слушайте.

И ученики его - с кем вместе учился - смотрели ему в глаза, и не приняли, и не впустили его, и были вполне равнодушны.

И сказанное, и помысленное им здесь вписано верно.

Круглой печатью, и цифирию круглой окончено - 26.09.года сего.

И последним словом его и точкой удостоверено:

Аминь”.

(Щелчок. Звук включаемого - выключаемого? - устройства. Голос - не ясный вполне.)

“...А то я уже как-то его кормил... Приходим, а дома одна дочка - сын у ней маленький, мужа нет. “Уехала, - говорит, - мать. Картошку поплыла продавать”. Тогда на плотах всё возили. “Как же мы теперь будем жить? - глядит Евсеич. - С голоду ведь помрем. Ну, значит, ты пристраивайся к молодой. А старая приедет, я кормить тебя буду...”

(Звук. Голос - другой...)

“А после встречаю его на улице. Сердитого, а чего же - не знаю. “Куда ты, Боцман?” - “Да вот: на хрен себе намотал. Сказали: лечить не будем, пока не приведешь. Видишь, гоню...”

(Щелчок.)

“Это теперь отцу было б восемьдесят один, а когда матери не стало, семьдесят пять было. Ну, похоронили мы мать, я и спрашиваю: “Жить-то как думаешь?” - “Да жениться буду...”

(Голос. Магнитофон?)

“...Я тебе честно скажу - пью я. Раньше и баб любил - теперь своей хватает. А хоть и ходил по другим - и жену любил тоже...”

(Пауза.)

“...Люблю я свою жену. Бил раньше, а теперь жалко. А и бил ее – тоже жалел.

(Молчание.)

Не поверишь, когда рожала, при ней был. Она потом говорит: “И не стыдно тебе, Мить, было?” - “Не стыдно, - говорю. - Тебе же ночью не стыдно, хоть и ты все видишь...”

(Пауза.)

Вот, рожает она, а я прям у ее... ног стою. Мне потом фельдшерица говорит: “Какой у вас характер...” Суръезный то есть... Да... Стою. Она ж дуется, ей же тяжело. Что та дырочка - а какой пацан... Дуется она, а я - аж тоже, и слезы стоят - так жалко. Не поверишь - так люблю... По животу поглажу ее - там же дитё - вроде чуть полегчает. Возьмет меня за руку: “Мить, не отходи”, - говорит. И дуется ж... Так, паря, нас с тобой рожают. Вот так... Когда - выскочил пацан. Вовка. Ага... И ей легше. Больно все ж, а - не так. Кровь идет, потная она вся. Я наклонился, поцеловал. А она: “Мальчик?”

- Мальчик, - говорю.

- А ты хотел?

- Хотел... Да и девочка, что ж... Все равно ведь люблю.

- Любишь?

- Люблю...

А кровь же идет. Я одну простынь подложу, другую. Когда - уменьшилось. Я хвать простыни - и на речку. Прихожу, а под ней всё уже мокро.

- Я кровью, - говорит, - изойду. Не отходи, Мить, мне страшно.

- Ничего, спи. Я посижу. А потом постираю.

- Постираешь?..

Потом и стирал всё. И простыни, и пододеяльники, и перину. Ага...

А она ж заснула. Легше стало - заснула. Ага - аж храпит. Пацан рядом лежит. Исть-то ему хочется. Когда - просыпается. “Мить, попробуй, молоко есть?” Я попробовал: “Есть”. – “Ну, давай, - говорит, - его сюда”. Положил я его и держу. Она-то не может, распласталась вся. А он, пацан, как присосался, так и работает, как насос. Вот поил, взял я его. А груди у нее налились, больно. “Мить, - зовет, - ты сдои у меня. Хоть вылей, хоть выпей”. Ну, сдоил я у жены-то, и вылил в уборную. Она говорит: “Чего ты стесняешься, выпил бы, я ведь мать...” - “А что же, - это уже я говорю, - я сто лет буду жить? А ты?” - “Ничего. Я хочу, чтоб ты дольше жил”.

Сдоил я еще, вылил опять. Когда - прихожу, а она как схватит меня за чуприну, и к груди. Ну, попробовал я молока. Сладкое такое, материнское...

(Молчание. Словно закуривают сигарету.)

Любит... Вот и вчера - так ругала меня. “Сволочь ты”. А я: “Вот именно”. Напился я вчера. Совсем разругала. А уезжать сегодня: “Что же ты с трояком едешь?” Побежала в буфет. У них в гараже буфет есть. Подруга ее работает. “Разменяй, - говорит, - двадцать пять рублей”. Разменяла, дает мне десятку. “Зачем?” - спрашиваю. – “Бери”. – “Да нет, ты дай мне четыре рубля, и хватит”. Любит… Да и я ведь ее люблю. Что же... Она мне пятерых ребятишек привела. Четверо-то живут, умер один. Да она не виновата... И тебе скажу: женишься - люби жену. Хоть девка она была, хоть и баба. Может, по глупости и случилось что, но ты люби ее и жалей - какие муки из-за нас принимают... Но и в руках держи тоже. Бить - не бей, ни в живот, никуда. Так, по щеке дай - она сразу поймет.

...Я-то свою бил. Как посмотрит теперь: “За что же ты, Мить, меня бил?” - “За дело, за дело”. Я же говорю - баб любил. Люди болтают, а она слушает - я ее маленько и учил. Но ты не бей. Я хоть и бил, все равно ведь люблю. Честно скажу тебе...

(Молчание.)

А как я ее замуж брал...

Иду, значит, от блядушки своей. Набаловался всласть - аж опьяневший. Бутылка водки у меня. Я тогда проходчиком был, сто рублей в кармане всегда - старыми деньгами... Ага... Вижу - девчонки. И она ж там. Ничего так. Ну, думаю, женой будет. Подхожу: “Ты давай, - говорю, - подруг проводи, и пошли”. А она ж, как все девчонки: “Да шо ты? Да хто ты такой?”- она украинка у меня. “Пошли, женой будешь”. – “Да никогда в жизни. Да на шо ты мэни такой нужэн?” Ладно... Приезжаю на мотоцикле в больницу - она медсестрой работала. “Садись, поехали”. – “Да шо ты командуешь мной?” - “Поехали, женой будешь”. А она опять: “Да никогда...”

Ну, хорошо, - прихожу к ним домой. У них в огороде кукуруза была. Там в кукурузе я ей и проткнул. Она как закричит. А я собираюсь, и - домой. Мы ниже жили, дворов восемь от них. Иду ж. Оно в крови все. А она: “Мить, ты куда? Давай же я обмою тебя”. У самой болит, а бежит за мной. Ну, пошла ж в дом, воды нагрела. Сама помылась, ну и я помылся - и домой попилил.

Утром прибегает - ага: “Мить, ты как спал?” - “Да ничего, - говорю, - нормально”. Сам думаю: не первая ж ты у меня и не последняя. Когда - вечером опять прибегает. Тогда и начала: “Мить, ты визьмы мэнэ замиж”, - она ж у меня украинка. “Ну что, моя ты теперь?” - смеюсь. – “Та теперь, турок, - турком меня звала, - уж твоя”.

(Смех. Пауза.)

Ну и мяли ж мы о ней чертову кожу тогда. “Только ты, Мить, человек, - говорила. - Ты один так можешь сделать”. Она аж на полтора часа отключалась. Я что - жду. Когда - просыпается: “Сколько ж ты, Мить, меня ждал?” - “Полтора часа...” - “Только ты, Мить, человек...” А потом уж детишек пошла рожать…

Вот я тебе, паря, и говорю...”

(Пауза. Щелчок. Тишина.)

Он понял: лица повсюду. И несть числа им. Здесь, в книге художников. Равжин глядел в тайные сопряжения красок и мазков.

Он ли обнаруживал лица? Они взирали на Равжина?..

Орех и пальма, море и облака...

И первым - лицо черной той женщины.

Равжин вышел из флигеля.

(“Ты уходила?”

“Была на УЗИ”.)

Быть может, отдохнула уже, не спит Мария?

Сказать: на неделю он уедет в Москву. Он хочет знать... А Мария не родит еще в эти дни.

Равжин открыл кран на улице.

В освещенном окне кухни стояла Мария. Полупрозрачным пламенем горел над плитой газ.

Она держала, словно курицу, обернутый газетой предмет. Не вспыхнув, как бумага, не обращаясь золой вмиг - медленно горел и сгорал сверток.

Дробясь о цемент, вода обжигала голые ступни в шлепанцах.

Мария глядела, не отрываясь, в огонь.

Равжин вернулся к себе.

Объяснить ли Марии? Знает ли, в чем хочет убедиться, и он сам?..

Захлопнул книгу, отодвинул к краю стола.

Чьё-то лицо пригрезилось вновь в плетеньях гардины окна.

“...Но если я иду к вам - искать в других людях и чуждых мирах - значит, смысла ищу я? Смысла жажду. И смысл - мой и меня - в вашем, а не моем существовании?..

Зачем живу? Вечной жизни хочу или смерти?

Глаз ваших!

Увиденным и оцененным, оцененным и взвешенным - быть...

ТЕКЕЛ, ТЕКЕЛ…”

Повиснув в воздухе - птицей: сверху и отстранено глядел на бумагу перед собой.

Будто наяву - сон, в котором легко было Равжину, взлетев - парить...

И другое: разваливался самолет; и: спасаясь бегством по барьеру театрального балкона (закрытое помещение - отчего напоминало оно Колизей?) - Равжин срывался: вниз, не достигал...

Чаще снился полет, вытесняя ночной страх.

Но: равно ли бессмертие самому себе? - выговорил он вдруг. Чужие невнятные слова.

О чем?.. Самоценно, самодостаточно ли бессмертие? Является ли оно тем, чего мы хотим в самом деле? Или: бессмертие как средство? Бессмертие с целью чего-то иного?

Рука писала в раскрытую Равжиным тетрадь.

“ТЕКЕЛ, ТЕКЕЛ...

Решается ли какая-либо загадка тем, что продлеваю я в вечность собственное существование? Не является ли поэтому и вечная жизнь столь же загадочной, как и жизнь смертного? Формулируем ли вопрос о смысле существования, если решенье загадки бытия в пространстве и времени лежат вне пространства и времени?”

“И если я пишу книгу с названием “Человек в условиях...”, и говорю, какими вижу мир и людей - неверно также, что должно сообщить в книге и параметры автора. Разве о нем одном не может идти речи? Лишь обо мне говорит книга: я не принадлежит миру, но есть граница его!”

“И ложна пропасть: человек и “Человек в условиях...” - нет разницы между ними. Одно разделяет и разделяет их в вечности: книга дописана, но не оставил пространства и времени человек. И всегда закончена книга, и вечно не завершено я - не исчезает для меня мир. И даже в неизвестность: “Но прошло много лет...” - повисла строка: конец. Как конец войны, и конец приключений, и конец любви, и конец - начало любви. И скажут: все повторится, смотри выше: жили-были поп и собака - что далее?.. Вглядись в лица картины и лица за ней - о чем можешь говорить с ними?..”

“Эта на коленях - одного ждет: ответа. Смотри, лики неба: три глядят на луну. Сумасшедший - повязка листвы над проваленным - откушенным кем-то? - носом... Молчат, все сказано - они ждут не тебя. Заговори - ты схвачен за руки, ты безрассуден - о чем?.. Одно безумие, одно равнодушие, один зов. Не узнаем иного уже в них - нет “до этого” и не будет ничего после. Небо - на деревья, деревья - глядят на нас... И посмотри ты в глаза художнику – усталость. Всё вмещено и выброшено вовне им. И: умер, не дописав, и: живы эти, чьи лица... - не станут другими - завершены, окончены им.

ТЕКЕЛ, ТЕКЕЛ...”

В оставленной строке вчерашней страницы зияло – “6.5.2.1.”

Равжин перевернул лист.

“Значит ли это: смерти ждет человек?.. Уверенным желает он быть в себе. Ужаснется порой: я ли?.. Ибо чересчур широк, - сказано, - я бы сузил... Власти хочет он и стремится к покою. Боится себя человек. Сейчас только может сказать: вот я. Текуч - записано. Стремнина страшит, омутов остерегается. Однозначности жаждет, но подвешен и брошен на яблоневом суку без слова. Не был он проклят и никем отпущен - но ушел сам: не должно, как богу, стать человеку. Добр или зол – кто скажет о нем? Слова последнего хочет о себе человек. К смерти стремится - смерть, а не Бог, лепит его из глины. Боится ее, как Бога: длиннее рука, нога короче - таким ли хотел быть? Боится человек смерти, пока не возлюбит себя. (Скорпион же гибнет, себя возлюбив. А вечность - всего лишь комната с пауками?) Себя боится. Не сладко бессмертие человеку. Как оценить вечностью? - не кончается он для себя. Убийца был, сторож?.. Смерть хочет видеть - чтоб вопросить: “За что? Зачем умираю? Для чего жил?”

ТЕКЕЛ – услышит”.

“Не лучше и бессмертие, что обещано как награда. Не лучше - взвесят еще человека: блаженства, вечной ли муки достоин он? Плакал - возрадуйся. Жил без печали - терпи. Не скроется радость от человека, не минует и горечи. Выбирает он: где - нет выбора у человека. Вот: два из двух... Прошлое тянет, грядущее грозно и манит его – “Будешь, будешь взвешен и ты!..” Предел поставлен: не один - но два. Не три, не четыре. И продлится далее человек: рая ли, ада - зверем, пальмой (волны унесут, подхватив орех) - согласен: тысячу лет баобабом?..”

“И даже вот что скажу: обещан человеку обман. Не взвесить хотят - чтоб жил он еще с другими людьми. Не убий?.. Смерть обещана человеку! И откроют ворота, и: яблони и котлы кипящие там - не будет уже собой он. В сфинкса обратится, в плод дерева, в дерево - не человек!.. Другой ими взвешен. И удивлен вновь будет радости без причин: “И за что мне счастье такое?” И спросит с горечью он оценщиков: “За что дана мне мука моя за другого?..”

Смерти.

Смерти!..”

Хочу: жалеют, плачут пусть обо мне: ох, зачем возжелал себе гибели?..

Он оборвал запись. Закрыл тетрадь. Подумав, перечеркнул три первых значащих слова названия:

“...несвободы”.

“Человек не может взвесить себя...”

“Так ли?”

Чужой голос возразил Равжину.

“...Оценка - чего бы ни было: грешил - не грешил, достоин - не достоин - есть внешнее; оценка ежесекундна. Человек утаен. Смерть же - предел измерений каждого всяким другим.

“Как узнают, как взвесят, не заглянув внутрь?”

Прежде так говорил с Равжиным С-нов.

“Человек хочет знать. Он хочет конца”.

“Человек ожидает награды... Отвращенье к себе непродолжительно”.

“Но...” - Равжин положил руку ладонью на книгу. – “Лица... Кто оценил их?”

“Всякий... Тобой сказано. Окончательность - в мертвом. Внешнее только осталось в нем...”

“Скажи...”

“Кто пишет книгу – знаешь - взвешенным ищет быть. Собой. Он убивает себя”.

“Вы ждали, чтобы я умер?”

“Мы?.. Я?.. Мария?..”

“Человек - не зверь: будущим определяется - сказано... Дом... Я оставляю вам...”

Или: прошлым?.. - спросил себя Равжин.

Он подумал об астронавтах.

Тех: много лет в черной пустоте - к зримому прошлому.

(“Скажи, возможно ли передвиженье во времени? Торможенье и отставание - на упругой границе? Во Вселенной?..”)

Он хотел бы спросить С-нова.

(“Но вот: твой рисунок... Глаз и глаз...”)

Равжин придвинул тетрадь и записал в скобках:

(“Человек социален - и потому, что хочет быть увиден со стороны”. - 6.4.2.1.1. - ?)

“6.5.2…”!

Зияло.

Об астронавтах.

(“Вселенная, что глядит?.. Бред... Прошлое утеряно. А будущего нет в настоящем. Как воспользоваться: оценка посмертна. Как желать этого?..”)

Будущим или прошлым?..

...Об астронавтах, что близки к цели: видят, как изменчив рисунок звезд: ярче и гуще. Лишь за секунду пред тем, как слиться точкам в дневной яркий свет, а дальше - ... (“Возможно ли: световой барьер?..”) - понимают: там, куда стремятся они: след, чернота...

Прошлым или будущим?..

“Но: честь или смерть... Когда выбирают...”

“Ты о самоубийстве?.. Зов ли это к другим? Ожиданье от них ответа? Слова о себе?.. Есть ли то нетерпение слышать их слово?.. Слушай: человек отдает предпоследнее. При вере в бессмертие честь - бесчестна. Чести не жертвуют всем... Хранят же как пропуск... И мы не отдадим за нее жизни...”

“Но... после смерти... были они?..”

“Обманна честь... Помнишь, ты слушал запись. Женщина - как дева Мария...”

“Что с ней?”

“Ты - тоже о непорочном?.. Ты - о Марии?..”

Равжин увидел силуэт женщины в окне.

“Непорочное - не бессмертие или смерть. Не честь. Но - начала и концы. Взвесив - сам глядит человек из будущего и прошлого на себя. Знает: оценен справедливо...”

Он закрыл тетрадь.

Бессмертие имманентно?..

...Родители передают проигрыши детям: долюбят, отомстят - иное до, и пере, и за них?.. Что не сыграно, пропущено ими... У тех же лавочек - то же... Родители - дети, родители - дети...

Когда - долго смотришь на чужие дома из окна...

Те же лица...

Загадки не существует?..

Живот Марии уныло проплыл. В свете комнаты.

Для ответа, который не может быть высказан - не может быть высказан и вопрос. Сомненье - где спрошено, вопрос - где ответ, ответ - где обдумано действие...

Слово же, вписанное здесь - прошлого и будущего, и настоящего моего…

И на обложке: поверх зачеркнутых трех - одно - Равжин поставил:

“Оправдание...”

Он достал из кухонного стола сверток. За кастрюлями и тарелками отыскал коробок с патронами. Пакет оказался жирным, а голубая тряпка - маслянистой, с прогорклым запахом.

Махровым полотенцем Равжин отер пистолет.

“Аве, Мария...”

Он видел ее лицо и руки в окне.

Женщина держала лист бумаги перед собой.

“...А помнишь свой страх?.. Голову старухи в коляске, что занимала все назначенное младенцу пространство?.. Ты побежал... Но: были руки, ноги, глаза - все, чего нет теперь у тебя. Услышал: и голос. Она смеялась... Была счастлива?.. Была!..”

“Или: впадаешь опять в забытье?.. Не заметить двух дней... Бреют. Стригут... Чтобы избавиться навсегда?.. Знают ли, что ты слышишь?..”

(Он коснулся пальцами - обрубленного? - уха.)

“...Комиссия... Маршал...

Ты нужен еще для отчета?..”

“...Либо: кровать в психушке - та же кровать...”

(Женщина - он видит ее перед собой и в себе - нагая женщина по больничному коридору. Банка в руке. Немо разверстые рты вдоль стен.)

“Шаги, шум должен же слышать ты?..

Позвякиванье стекла. Звук открываемо-закрываемой двери...

Магнитофон?..”

“Аве...”

Мария держала в руке лист письма.

“Здравствуй”, - писал так давно: не отправлял и дописывал - что она знала наизусть всякое слово.

“Мария, я истекаю... Не знаю, отошлю ли письмо... Вернусь ли, увижу тебя?.. Мария, я готов изменить...”

Так вот чего хотели от Равжина все... Не быть?

Лицо учительницы. Он откладывал встречу с ней до последнего дня.

- Ребята приходили. А ты?

- Думал, вы знаете... Я... -

В зеркале шкафа, где должно быть, хранился коньяк.

(“Теперь вы не мои ученики - можно...”)

В зеркале - ее спина.

Двое.

- ...Боялся... На работе ссорюсь, а здесь...

- Куда же тебя?..

- Не знал, что он ваш...

- Дождаться...

“Аве, Елена...”

- Рассчитался теперь.

“В Афган?..”

Лица: одноклассников - вот: пальма и орех...

“А помнишь, осенью я был на курсах?.. Потом - ты в больнице. Ты говорила мне о немой... Начиналось. Мария, я сходил с ума... Месяцы... Ты думала уже о ребенке? Да?.. Он будет не мой...

Мария, мне страшно сказать...”

Ее лицо - каким не видел он никогда: успокоенное - открылось ему.

Равжин опять посмотрел в книгу.

Нет.

Женщина - у окна.

Он передвинул пистолет на глянцевые страницы.

От Марии... Благая весть?

Взял в правую руку. Накладки - чтоб не скользила рукоять в потной от волненья кисти.

Но если бессмертие есть?.. - подумал Равжин. - ...есть не бесконечная длительность, но - начала и концы... Игра?.. - где: жизнь злодея? жизнь мученика? Кем быть, если выберешь и иное?

“Быть!” - говорю вам.

“Повторится все: женщина в окне, женщина-мать и женщина-девочка…”

Значит, можно все оправдать?..

...Но не отыщет никогда С-нов - ее, бредущую пыльной улицей окраинного поселка. Не потому, что девочка выросла, а поселок исчез. Девочки никогда не было. Лишь в непригнанных друг к другу осколках памяти: лето, полдень, ей семь или восемь лет; ноги утопают в пыли по щиколотки...

И С-нов увидел днем в городе: школьница - с сеткой пустых молочных бутылок в руке; казалось, бутылки вот-вот звякнут о тротуар. Девочка оглянулась... А дома улыбнулся Марии: “Я встретил сегодня тебя...” - “Где?..” - “Ты шла за молоком”. И это значило так много: Мария рассказала, а С-нов не забыл - точно оказался он там рядом с нею...

...Что происходит с прошлым?

“И я вспомнил еще... Ночь: сегодня никаких дамских сил. Ты отвернулась. Ласково: спи... Ты не обиделся?.. Я подумал: откуда эти слова? Кому говорила? От кого слышала и повторяешь теперь? Кто смеет говорить с тобой так?.. Я вовсе не знаю тебя?.. Уходишь и приходишь. Я ухожу и возвращаюсь... Никогда больше не говорила ты так ...”

...Что случается с девочкой?

С-нов осторожно вел машину, спускаясь в карьер. Ни огонька - навстречу либо внизу. Когда-то он видел здесь: огромные самосвалы.

Ни улиц или домов... Только - скрытый темнотою: канал?..

Лишь память: его и Марии, и один скажет: “нет” - кто подтвердит?..

…Куда девалась, где растаивала она?..

С-нов затормозил на площадке, удобной для разворота. Выключил свет.

...Девочка исчезала в пути. Выйдя из пункта А - со двора бабки - шла по направленью... По азимуту?..

Не было и поселка.

“А помнишь?”

По-разному помнили Мария и ее мать.

“Помнишь, ты сказала: хочу увидеть немую... Они уехали из поселка раньше всех. Ты была даже на новоселье - а теперь вновь жили вы в одном городе - но помнила только: где-то рядом магазин “Танка”. И спрашивала: нет ли их адреса? Вы путались - ты и мать - и в том, сколько немой лет... Может, она уже замужем, у нее ребенок? - сказала ты. Я подумал: замужем за немым? Передается ли немота детям?”

Хлопнули дверцы.

Неизменность черноты - перед глазами.

- Почему ты молчишь?

Студентка коснулась его руки.

- Зачем мы приехали?

Как можно бродить тут ночь напролет?

Ничего не было. Дрожал и боялся закурить сигарету тот - как теперь С-нов: вернуться к машине, включить два круглых огня.

...Выигрыши - что выпало, произошло с нами. Детям же – чего не смогли: из страха или... Ибо Христос не учил честности. Он говорил обо всем, но о честности - никогда.

Равжин видел бледное бесформенное пятно в окне.

Не честь - но любовь?

Разбойник, которому обещал Иисус рай, честным не был.

Но: если можно исправить все?.. Раскаяться, забыть себя прошлого, и - неответствен?..

Если таков рай, и сказано: не окончательно действие, воскреснут и убитые вами, то вечность - и не комната с пауками, но - ад?..

“Масло прогоркло...”

“Масло?..”

Отменить все? Уместно – “а пропос” - жить - по обстоятельствам и желаньям: добра, но - и зла?..

Если бессмертие есть...

...все позволено?..

Равжин помнил себя: лето, он просыпается в незнакомой комнате. Отменить: взгляд? - он закрывал и открывал вновь глаза. Что? - круглое и твердое - мешало в постели ему: мяч или яблоко; Равжин глянул под простынь. Спали либо притворялись, что спят - подбросив (мальчик заплакал) катыш будто окаменелого чужого дерьма... Слишком велик - а женщинам, думал Равжин, разрезают при родах живот: невыносимо больно; и может быть, ночью ему снились боль и страх, он проснулся плача в белой, просвеченной солнцем комнате - чтобы - в руке? - вынести постороннее в туалет на улице.

Он приподнял край чужой простыни и разжал пальцы.

И далее: осень, школа. Вспомнил еще: учительница, день своего рождения в этом дворе.

Зима.

...Как вел убивать остаревшую собаку сосед. Мальчишки боялись пса; теперь он бежал рядом совершенно не страшный.

Возвращались домой? Лай на снегу. Добыча у поясов охотников...

Или - ...веревка волочилась по земле; никаких препятствий - рыхлого глубокого снега - чтобы привязать собаку накрепко к стволу дерева, отступить на десять или двадцать шагов... -

Весна?

Мужик вскинул охотничью двустволку.

Заметалась? взвыла? прижалась: к земле? к дереву? - серо-желтым пятном на сером однообразном - серо-желтом? - фоне посадки.

Осень...

Человечьи глаза - словно он, а не мужик целился из ружья.

Взвизгнула, залилась пронзительным неостановимым звоном - потом?..

В упор - из окна напротив.

Женщина.

“Я не говорил прежде тебе... Я узнал у студентов: магазин “Танка”... Плоское японское изображение?.. Художественный салон?.. Один в городе. Как по фамилии и возрасту легко отыскать человека. Вы не были уверены даже в этом. Ты и твоя мать. Кирьяновы? Кирьяковы?.. А если вышла замуж она, следовало искать родителей... “Вы были ровесницы”. – “Нет. Я училась в седьмом, она -...” - “Она ведь болела...” И я поехал туда один. “Танка” - это книжный магазин. Я ждал у автобусной остановки. Был конец рабочего дня. Думал: узнаю ее сразу... И позже: мы входим к ней в комнату... Как встретитесь вы, как заговорите и поймете теперь друг друга? Рыком и клекотом? - вдруг? - немая выдаст тебя.

Я - в твоем прошлом?..

...С немыми плоскими лицами - все...”

- Только не молчи.

Бледное пятно чужого лица.

Отражением звезд.

Или: свет возникал и шел изнутри?

- Тебе не страшно здесь?

- Да.

Страшно или нет?

- ...Лучше будь таким, как всегда.

- ?

- Помнишь, ты говорил: прикрыть один глаз...

- Не прикрывай... Ты боишься темноты? Жуткое место?

- Почему?

- Не важно теперь... Распределение масс во Вселенной. Равномерно-неравномерное... Такой вопрос: безграничен ли мир?.. Тебе интересно? Плотность вещества...

- Да.

- Только никакого вещества нет... Слой на поверхности. Если прикрыть... Не закрывай. Видишь звезды?

- (Конечн-а?)

- Мир плоский. Многие парадоксы разрешались бы допущением... Но я один знаю... Звезд нет.

- Свет идет к нам века?..

- Их нет там совсем.

Рядом - полуоткрытый рот, губы.

- Поехали.

- Я отойду на секунду.

Лишь звук свидетельствовал: С-нов не один.

- Не оступись...

...Что связано с распределением масс.

Он запустил двигатель, включил свет.

Точней – с перераспределеньем. С изъятием и нагромождением, дроблением и пустотой – с провалом, исчезновеньем домов и улиц, которых нет больше ни там, ни здесь.

Через весь город - проскакивая мигающие круги светофоров.

Ехали по ночной трассе.

Задремав? - молчала студентка…

...И словно из другой жизни - еще: учили быть метким... Не напрягая, опускать руку с оружием. Два? три? - патрона, что шли в зачет упражненья. Черный контур грудной мишени и - ствол яблони мешал Равжину - плавно вдавливать пальцем крючок спуска...

Когда глаза собаки человечески глянут в тебя - ...

(“И я увидел: в соседнем дворе - сгребал листья и не двигался человек. И обернулся, и глядел он перед собой. Горели, не сгорая, листья костра. Дающие - не давали, не брали - берущие. Замерло. Вкусить - не подносили к устам. И все было у всех...”)

И, точно сойдя по радуге, женщина взмахнула рукой:

“Остановись...”

С-нов посмотрел на часы.

- Скоро приедем.

- Мне нужно.

Он хмыкнул, переключился на нейтральную передачу.

- ...Ну, хочешь - я расскажу?.. Ты просил...

- Что?

- О мальчиках... Я вернусь сейчас.

Чужими - где слышанными? - словами С-нов подумал опять:

"Ну, что же ты ссышь и ссышь?..”

Что могло означать это?..

- Да. Но разденься...

...Как растерялась на мгновенье она.

“И я скажу еще, чего хочешь ты. Без греха, не знать грешных желаний – идеал твой и ваших бледных святых. Без сил - а не с силами. Одолеть? - вовсе не ведать бы искушения: такой ближе к святости...”

- ...Совсем?..

Улыбнулась.

- Здесь не повернешься... Я выйду.

С-нов глянул на дорогу - перед собою и в зеркале.

Сбросила туфли. И - кололо ей камешками ступни? - не медленно и не быстро: могла претерпеть и большую нужду? - движенье перетекало в движенье... -

...Обулась опять.

- Сейчас.

(“Постой...”)

Спустилась с обочины.

Он выключил фары...

…………

- Садись... В машине тепло.

Щелкнул кнопкой магнитофона.

- Я буду медленно ехать.

- Не одеваться?..

- О мальчике...

- С которым меня видел отец?

- Был и еще?

- Я не хотела. Он подглядывал в ванную.

- Другой?

- Да. Приходил со своей бабулькой. Мы даже не разговаривали... Потом рассказывал: бабка спрашивает мою: “Что у тебя шипит? Как вода”. – “Внучка купается”. Я и не знала, что они здесь. Вижу: он смотрит в окно. Друг на друга... Глядим. Я отвернулась... А сердце - бух, бух... Мылюсь...

- Шторку не задернула?

- Окно низкое. Видно поверх нее. Будто не замечаю... Чтоб не сказал: а я видел - расскажу всем.

- Не сказал?

- Я надеялась... Знаешь, что говорила ему бабка - набожная такая, зачем и ходила к нам? - лучше пусть видят тебя, чем самому смотреть. Грех меньше. А?

- Чепуха.

- А может она приходила из-за него?..

- Старуха?..

- ...Еще - сосед... Когда я раздевалась и просто ходила, он так хотел - говорил: стань так, так...

- ?

- Ну, если ты остановишь...

- Погоди.

- А потом – “Сядь на гвоздик”.

- Как?..

- Ну, гвоздь... Он нарочно вбил снизу в лавку.

- То есть?

- Нужно было осторожно садиться... Останови... Не бойся. Если кто-то... Ты будешь сидеть.

Она коснулась шрама губами, через секунду растерянности -рукой.

- Тебе делали операцию? Аппендицит?..

“И я скажу, чего никогда не сумеешь простить мне ты. Ни - что готов изменить, ни - что ушел и вернулся: Аве... - невозвращенья: замкнулся - и уходил, и замыкался прежде в себе... Я - как мальчишка... Студентки вокруг... Я бегу. Я схожу с ума... Где никто не увидит. Один... Не простишь...”

Он замер на секунду.

“Меня мне не простишь ты...”

До последней капли выплеснутый наружу.

Увидел С-нов - вздрогнув: рукой, ногой - как вздрагивает, засыпая, человек - у него на коленях...

Вспыхнули огни встречной машины.

“Ну, садись...”

Она не хотела подниматься.

“Ну, ну...”

Несколько метров, пока не промчался встречный, ехали так: голова девушки у него на коленях.

“Ну...”

С-нов притормозил у обочины.

“Ну, ты...”

И - вслед за испугом - сообразил.

“Ты...”

От обиды захотелось ударить ее.

Поднял и прислонил к спинке сиденья.

Опять - фары.

Он застегнулся, повернул ключ: машина не заводилась...

Нарочно, чтоб ослепить, включил дальний. Выскочил на дорогу поднять капот.

Встречный притормаживал.

С-нов замахал рукой: “Проезжай...”

- Переключайся, сука...

И кажется - плюнул поверх опущенного стекла дверцы.

Не останавливаясь.

Промямлил что-то невменяемо С-нов.

Пока можно было одеть ее...

Обошел машину.

Увидел, закрывая капот, как сидела она.

Как -

(“Я хочу...”) -

смотрели на другой день понятые: через стекла машины - что могли понять в словах и действиях С-нова?..

“Я хочу сделать заявление”.

И – так же заглядывала в окна дома Мария.

Не за что - она любила отца...

“Вам же всем страшно... Чужие... Вот моя дочь”, - отец указывал на Марию. – “Одна не боится меня...”

“За что же тебя любить?”

“Уходите?”

Таращила глазенки. При ней не следовало кричать.

“Что же ты будешь здесь с ним?”

Послушно Мария потянулась за пальтецом.

“И ты?”

“Пойдем, пойдем...” - Ночевать к соседям. Мать окликала уже от дверей.

И единственный раз соврала отцу.

“Я сейчас вернусь”.

“Да? Я не стану и закрывать”.

А утром не могли достучаться.

В окно видели: отец спал. Не в спальне, а на веранде. Котенок сидел на груди. Думалось: значит, ничего страшного.

Девочке было пять лет.

Мать родила ее прямо на стылый пол. А несколько дней спустя отец - узнала о том после его смерти - вынес дочь в коридор, где вода в ведре бралась к утру корочкой льда.

“А я решил заморозить Машеньку. Что мучить ее - все равно умрет...”

(“Подохнуть или пить," - говорил отец. – “Пить или замерзнуть - там...”)

“Помнишь, ты стеснялась остаться в купальнике...”

Неясное пятно на ноге. С-нов никогда не спрашивал, а Мария не рассказывала сама. Впадина, где кожа тела прирастала к кости.

След промерзлости и отца?..

Будто сбросил какой-то груз С-нов. Теперь, здесь, в эту секунду, познав последнюю тайну, исчерпал он Марию - у некоего предела, точки, где возникало, и в тот самый миг - оканчивалось все...

Забыл, не чувствовал - не было больше Марии.

...И вот что еще хотел изменить и пережить он: тем же вечером, от учительницы, Равжин пришел к танцам. Не было никого из одноклассников. Он уходил. Бубнила, настраиваясь, гитара.

Его окликнули у остановки.

- А тот? А этот?

Равжин вспоминал: вместе учились до восьмого.

- А бабы? Замуж не повыскакивали?

Он отвечал односложно.

Потом тот спросил.

- Выпить хочешь? В балочке, помнишь, собираются...

И там подталкивал Равжина то к одному, то к другому.

- Кореш. Вместе учились. - Указывал рукою наверх, где сквозь деревья просвечивала ограда школы. - Я обещал найти ему бабу. Прикинь, его тоже гребут, а он - ни-ни... - Палец, как дворник автомобиля, качался перед глазами. – Его - шестнадцатого, меня - двадцать второго.

Лица были незнакомыми. Никто не смеялся.

Вдвоем прошли через школьный двор.

У ресторана их остановил мент.

Что-то говорил в раскрытую дверь “Жигулей”. Обернувшись, взял равнодушно руки обоих.

Заныл одноклассник.

Мент улыбнулся. Жестикулируя, освободил одну руку. Вяло оглянулся на убегающего мальчишку.

Засмеялся опять.

Равжин видел, как споткнулся, заковылял почти шагом беглец. Повалился у низенького заборчика.

Лейтенант передал Равжина патрулю и сел в машину.

Сержант - тот, повзрослевший, десятиклассник, что так ловко когда-то обращался с мячом.

- Работаешь?

- Нет. В армию...

Взглянул на напарника. Еще раз - не узнавая - на Равжина.

- Катись... Смотри - домой.

Возле каменного заборчика никого не было.

Темными переулками вышел опять к танцплощадке.

Одноклассник стоял в окруженъи троих девчонок.

Равжин приблизился к ним. Пришибленно улыбаясь. Заговорил об Индире Ганди.

- Ничего не выходит. Если б - в субботу...

- …………

- Но хочешь посмотреть?.. Ведь я обещал....

Так глупо и беззащитно улыбался ему Равжин?..

И помнил: затаенный воровской шаг вслед двум теням, ожиданье на незнакомой улице; как осветилось, наконец, условленное окно - забыв осторожность, он попер через кусты смородины и крыжовника; как окно погасло... - и услышал растерянно:

“Да это Равжик...”

И - тихий ответный смех.

Еще на мгновенье вспыхнула и ослепла лампа.

Нашарив в кармане спички, стал жечь одну за другой, по несколько разом - огонек меланхолично качался в темном стекле.

Чиркал и чиркал - не слыша сдавленного хохота, не понимая: это и все, что остается от него в памяти тех двоих - слепое лицо в смятенном освещении спички, словно в детском страшном окне - чудище-тыква с горящими изнутри дырами глаз и рта...

“Мария, я, наверно, схожу с ума. Что происходит со мной? Мария! Если можешь еще...”

И увидел опять лицо офицера.

“Не знающий итога да обезумеет...”

Будто надеялся заслонить известный уже Равжину шифр: шкафа с оружием...

Одна тысяча девятьсот шесть тысяч пятьсот двадцать один?..

Но - увидеть и сами: округлые? угловатые? - знаки цифр...

Шесть? Пять?

“Двое?.. Один?..”

Чего хотели они?

В этом помещенье без рук и без ног...

“Почему же молчат?”

- Его нет.

“Голос... Плачь...”

(Не было больше магнитофона?)

- Напрасно. Ехать за тысячи километров... Такие ошибки невозможны. Вас извещали...

- Но... Мне показалось...

“Слышишь?.. Ты - есть?..”

- ...В третьей палате... Вам, наверное, нужны нянечки?..

“Упасть с кровати? Замычать? Мама...”

Шаги.

Дверь.

“Молчи!”

“Мария...”

Словно со стороны - увидела себя: женщиной с исписанным листом бумаги в руке...

И, помедлив, мужик выстрелил для верности еще раз.

“...кроме означенного, при вскрытии флигеля обнаружено:

Книги.

1. -“-“- - карманного формата, перевод с древнего языка.

2. Витгенштейн. Трактат о логосе и философии.

3. О жизни... Диоген.

4. Апокриф искусств Западной Европы (несколько листов вложено в книгу).

Машинопись.

Неизвестного происхождения. Автор – Тушканов(?)

Журналы.

В оглавлении одного отчеркнуто – “Комментарии”.

Вырезки из газет.

Разного времени, на русском языке - в твердой картонной папке зеленого цвета”.

Читайте также:

ИГОРЬ ВЕГЕРЯ. ПРОЗА.