Игорь Вегеря

 ЭЗОПОВЫ БАСНИ,

СОБРАННЫЕ ДЕМЕТРИЕМ ФАЛЕРСКИМ

© И.И. Вегеря, 2007

ЭЗОПОВЫ БАСНИ на русском. (html; htm; php).

AESOP'S FABLES. (Chambry edition) (greek).

AESOPICA. (Perry's Index) – (eng) .

AESOP'S FABLES (translated by Laura Gibbs, 2002) – (eng).

 

Что же до самих басен, то Эзоп не был, конечно, основателем жанра. Басня встречается уже в творчестве Гесиода, Архилоха, Симонида. Однако, Эзоп являлся наиболее последовательным и плодовитым представителем этого жанра. И этому, как ни странно, должно было способствовать именно рабское положение Эзопа, который не имел досуга для написания литературных произведений более высоких жанров – однако, беспрепятственно мог черпать сюжеты басен из мудрости окружающего его простого народа. Рабское же положение, по-видимому, способствовало и необыкновенной популярности басен Эзопа, мудрость и рассудительность которого представлялась, с одной стороны, более доступной, с другой стороны, достаточно экзотической в сравнении с рафинированной философией профессиональных мудрецов.

Есть   основание предполагать, что в эпоху Аристофана (конец V в.) в Афинах был  известен письменный сборник Эзоповых басен, по которому учили детей в школе;  «ты невежда и лентяй, даже  Эзопа  не  выучил!»,  говорит  у  Аристофана,  одно действующее  лицо^[2]. Возможно, первые попытки литературной обработки басен Эзопа предпринял Сократ^[3].

Однако, наиболее последовательным собирателем и издателем эзоповых басен был Деметрий Фалерский. Начало его работы по разысканию и систематизации басен Эзопа, скорее всего, относится к 301/300 г. до н.э, когда пребывая изгнанником в Беотии, Деметрий Фалерский подобно бывшему тирану Сиракуз Дионисию^[4], по-видимому, был принужден зарабатывать на жизнь в том числе и учительством. Вероятно, в числе учебных текстов, используемых Деметрием Фалерским в своей педагогической деятельности, присутствовали и басни Эзопа. В этом своем преподавательском приеме Деметрий следовал, с одной стороны, уже сложившейся афинской традиции, о которой было сказано выше, с другой, - наследовал интересам своих учителей Феофраста и Аристотеля, а через них – Платона и Сократа.

Но гораздо более глубокий и профессиональный интерес к басням Эзопа возник у Деметрия Фалерского, скорее всего, в Египте, куда он прибыл ко двору Птолемея I Сотера в качестве советника царя и воспитателя наследника престола Птолемея Керавна. Это предположение косвенно подтверждает тот факт, что другой сборник эзоповых басен принадлежал философу Стратону, который прибыл в Александрию в одно время с Деметрием Фалерским, и был приставлен учителем к другому сыну царя Птолемею Филадельфу, который впоследствии и унаследовал Египетский престол. По-видимому, наставление как грамматике, так и нравственным правилам посредством изучения басен Эзопа являлось общим для обоих учителей наследников Птолемея Сотера.

Другая причина интереса Деметрия Фалерского к басням Эзопа могла состоять в том, что Птолемей Сотер, который старался сохранить лучшие из традиций Александра Великого, скорее всего поддерживал обычай ученика Аристотеля собирать друзей, часть ночи проводя за беседой и слушанием каких-либо рассказов^[5]. А поскольку наиболее подходящими для  этого и по своей занимательности, и по нравоучительности были именно басни Эзопа, то Деметрию Фалерскому как великому оратору, лучшему знатоку Эзопа, да и как самому образованному человеку в окружении царя, видимо, нередко приходилось выступать и в качестве поставщика литературного материала, и, возможно, в роли рассказчика.

Однако, более всего интересу Деметрия Фалерского к басням Эзопа способствовало, по-видимому, создание в 295 г. до н.э. Александрийской библиотеки. А поскольку Деметрий являлся не только инициатором создания библиотеки, но и ее первым руководителем, который поставил своей целью собрать, по возможности, все книги мира – то, вероятно, именно в эти годы им и было осуществлено полное собрание эзоповых басен, о котором мы знаем от Диогена Лаэртского, которое, по имеющимся сведениям, состояло из десяти книг, и было утрачено после IX в. н.э.

Конечно, не все басни, вошедшие в собрание, принадлежали Эзопу. По-видимому, Эзопу приписывались также и тексты, к которым он не имел ни малейшего отношения. Происходило это, конечно, вследствие огромной популярности личности Эзопа; еще при его жизни практически всякое сочинение, написанное в форме басни, связывалось народной молвой с его именем. Впрочем, и после смерти Эзопа под его именем создавались басни, которые, с одной стороны, подражали текстам фригийского баснописца, с другой, – черпая из того же источника народной мудрости и повседневной народной жизни, что и сам Эзоп, естественно вписывались в ранее созданную жанровую форму. Поэтому в настоящее время едва ли представляется возможным выделить из обширного корпуса «эзоповых» басен те, которые принадлежат самому Эзопу, а не его подражателям, последователям или предшественникам.

Вероятно, эти сложности идентификации подлинных сочинений Эзопа существовали уже в III в. до н.э. Скорее всего, их вполне осознавал и Деметрий Фалерский, который имел богатый опыт распознания подлинных текстов в период создания основного фонда Александрийской библиотеки, в том числе – и опыт текстуальной критики гомеровских поэм. Сейчас невозможно сказать, использовал ли Деметрий критерий подлинности при группировке эзоповых басен в сборники. Однако, совершенно ясно, что в эти сборники им абсолютно сознательно были включены и те тексты, которые попросту не могли принадлежать баснописцу YI в. до н.э. При этом, вероятно, Деметрием включалось в сборники большинство сочинений, соответствовавших критериям мировоззренческой близости и жанровой  общности  текстам «эзоповой басни». По-видимому, самым важным при составлении сборников «Эзоповых басен» Деметрий полагал даже не аутентичность текстов (в отличие от оценки поэм Гомера), но именно воспитательную ценность произведения.

Именно поэтому Деметрий Фалерский выступал здесь, вероятно, не только в роли собирателя, исследователя и издателя «эзоповых басен» - но также и в качестве автора некоторых из них. В качестве примера одного из текстов, который мог быть написан Деметрием Фалерским можно назвать басню «Оратор Демад».

 Оратор Демад

Оратор Демад говорил однажды перед народом в Афинах, но слушали его невнимательно. Тогда он попросил позволения рассказать народу Эзопову басню. Все согласились, и он начал: "Деметра, ласточка и угорь шли по дороге. Очутились они на берегу реки; ласточка через нее перелетела, а угорь в нее нырнул..." И на этом замолк. " А что же Деметра?" - стали все его спрашивать. " А Деметра стоит и гневается на вас, - отвечал Демад, - за то, что Эзоповы басни вы слушаете, а государственными делами заниматься не хотите".
Так среди людей неразумны те, кто пренебрегают делами необходимыми, а предпочитают дела приятные.

(Оратор Демад. Басни основного эзоповского сборника, 63).

Даже при первом беглом рассмотрении ясно, что Эзоп, живший в YI в. до н.э. не мог знать и писать об афинском ораторе конца IY в. до н.э. Едва ли можно считать высокой и вероятность того, что составить эту басню мог автор, живший позднее III в. до н.э., поскольку фигура Демада не была широко известна в последующие столетия, и даже Цицерон (106 – 43 г.г. до н.э.) не знал уже никаких сочинений Демада. Наиболее вероятным автором этой басни представляется именно Деметрий Фалерский, для которого Демад был не только современником – но человеком с которым Деметрий был близко знаком, придерживался общих политических убеждений, а также восхищался стилем его речей, о чем сам Деметрий говорит в книге «О риторике»^[6].

Но если невозможность написания Эзопом басни о Демаде вполне ясна нам – то еще в большей степени это было очевидно современникам Деметрия Фалерского, включая и первых читателей и слушателей собрания «Эзоповых басен», каковыми, по-видимому, являлись семья и окружение Птолемея I Сотера, а также сотрудники Александрийской библиотеки и Музейона. Поэтому следует говорить о том, что в данном конкретном случае Деметрий Фалерский намеренно пользуется обнажением литературного приема – быть может, имея стремление вызвать тот же недоуменный вопрос у своего слушателя, который возникает у афинских граждан, слушающих Демада, посреди развлечения – дабы от шутливых поучений перейти к серьезным наставлениям настоящих и будущих властителей престола о сути царской власти, смысле и ответственности человеческого существования, а также  - непредсказуемости и переменчивости судьбы.

Приблизительно по той же схеме, что и басня «Оратор Демад», выстроены и некоторые другие тексты, где упоминаются конкретные исторические персонажи  IY – III в.в. до н.э. – "Демосфен и Афиняне",  "Деметрий и Менандр", в которой, по справедливому замечанию Лауры Гиббс, Федр перепутал Деметрия Фалерского с его соименником и антиподом Деметрием Полиоркетом. Принадлежность этих текстов перу Деметрия Фалерского также весьма вероятна.

Но поскольку гораздо более важным, нежели фабула басни, Деметрию представлялся моральный урок, который из басни следовал – то, пожалуй, именно, в строках моральных наставлений, сопровождающих басни, следы пера Деметрия Фалерского присутствуют гораздо в большей степени, нежели в расхожих сюжетах. Во всяком случае, совершенно очевидно, что очень многие из наставлений имеют совершенно определенную связь с жизненными перипетиями, а также учением и мировоззрением Деметрия Фалерского.

Приведем лишь самые характерные примеры.

 Волки и овцы

Волки хотели напасть на стадо овец, но никак это им не удавалось, потому что овец сторожили собаки. Тогда решили они добиться своего хитростью и послали к овцам послов с предложением выдать собак: ведь из-за них-то и пошла вражда, и если их выдадут, то меж волками и овцами водворится мир. Овцы не подумали, что из этого получится, и выдали собак. И тогда волки, оказавшись сильнее, без труда расправились с беззащитным стадом.
Так и государства, которые без сопротивления выдают народных вождей, незаметно для себя становятся вскоре добычей врагов.

(Волки и овцы. Басни основного эзоповского сборника, 153).

Лебедь

Один богач выкармливал гуся и лебедя, но с разной целью: гуся - для стола, лебедя - ради пения. А когда пришло время принять гусю ту участь, для которой его растили, была ночь, и нельзя было распознать, который кто: и вместо гуся схватили лебедя. Но запел лебедь, почуяв смерть, и пение это обнаружило его природу и спасло от гибели.
Басня показывает, что часто дары Муз помогают избегнуть гибели.

(Лебедь , Басни из рукописей младшей редакции, 277).

В первом случае очевидно совпадение выводов басни с обстоятельствами политической борьбы в Афинах в период от смерти Александра Македонского до прихода к власти Деметрия Фалерского, а также с обстоятельствами свержения Деметрия Фалерского в 307 г. до н. э. его соперником Деметрием Полиоркетом. Во втором случае мы видим сходство с переменами в судьбе отрешенного от власти Деметрия Фалерского, которые благодаря своим литературным и ораторским талантам был приглашен ко двору Птолемея Сотера.

А вот наиболее яркий пример близости моральных наставлений басен с мировоззрением Деметрия Фалерского.

Мальчик-вор и его мать

Мальчик в школе украл у товарища дощечку и принес матери. А та не только его не наказала, но даже похвалила. Тогда в другой раз он украл плащ и принес ей, а она приняла это еще охотнее. Время шло, мальчик стал юношей и взялся за кражи покрупнее. Наконец, поймали его однажды с поличным и, скрутив локти, повели на казнь; а мать шла следом и колотила себя в грудь. И вот он сказал, что хочет что-то шепнуть ей на ухо; подошла она, а он разом ухватил зубами и откусил ей кусок уха. Стала мать корить его, нечестивца: мало ему всех его преступлений, так он и родную мать еще увечит! Перебил ее сын: "Кабы наказала ты меня, когда я в первый раз принес тебе краденую дощечку, - не докатился бы я до такой судьбы и не вели бы меня сейчас на смерть".
Басня показывает: если не наказать вину в самом начале, она становится все больше и больше.

(Мальчик-вор и его мать. Басни основного эзоповского сборника, 200).

Здесь мы видим полную смысловую цитату из сочинения «О стиле»^[7], в котором Деметрий говорит: «…постепенно мы проникаемся важностью мысли, что маленькие проступки открывают дорогу большим преступлениям. И потому за малые прегрешения следует наказывать не меньше, чем за большие. Мы могли бы привести здесь пословицу: «Начало – половина дела». Она как раз говорит об этом малом зле, вернее, о том, что зло малым не бывает» (§122).

Но что нового могут сообщить нам эти  «следы» Деметрия Фалерского, кроме того, что Деметрий и в самом деле являлся собирателем басен Эзопа?

Пожалуй, эти «следы» совершенно определенно свидетельствуют о том, что Деметрий Фалерский оставляет эти следы не случайно. По-видимому, опыт работы с древними рукописями при составлении основного фонда Александрийской библиотеки недвусмысленно указал Деметрию Фалерскому на все те сложности, которые испытывает исследователь при попытке определить истинного автора той или иной рукописи. Будучи весьма плодовитым писателем, Деметрий Фалерский в совершенной ясности разума предвидел подобные же проблемы и в отношении своих собственных книг, авторство которых он хотел оставить за собой навсегда. Именно поэтому, не уповая черезмерно на имя, надписанное в начале, в конце ли книги - Деметрий оставляет в текстах им созданных произведений указания на факты собственной биографии, явно или скрытно цитирует мысли, изречения, догадки, уже высказанные ранее в других своих текстах.

Именно они – эти факты биографии, мысли, изречения и догадки, в полном соответствии с первоначальным намерением автора, дают возможность и через две с лишним тысячи лет установить имя подлинного автора тех книг, принадлежность которых Деметрию Фалерскому с некоторого времени оспаривается. Именно эта россыпь позволяет определить принадлежность перу Деметрия Фалерского книг, которые долгое время считались анонимными или приписывались почти мифическим персонажам.

Однако, усматривать в этих приемах дополнительной маркировки текста всего лишь гипертрофированное авторское тщеславие или даже черезмерную пунктуальность филолога и библиотекаря было бы чересчур поспешно и однобоко. Конечно, оба вышеназванных явления в той или иной мере присутствуют в характере и текстах Деметрия Фалерского. Но здесь мы, пожалуй, имеем дело с гораздо более серьезными побуждениями автора, а именно – с почти пророческой одержимостью философа, законодателя, властителя, воспитателя, передав свой богатый опыт и свою мудрость, сделаться воспитателем всех грядущих за ним поколений.

Логика здесь совершенно очевидна. Богатство, которым только владеешь, но не пользуешься –это потеря^[8]: и для владельца сокровища и для тех, кого богатей таким образом лишает утаенного сокровища навсегда. Богатым человека делает только то, без чего он попросту не может существовать, то чем он занят ежесекундно, его дело.