Игорь Вегеря

 КНИГА ЭККЛЕЗИАСТА

И ВОПРОСЫ ЦАРЯ ПТОЛЕМЕЯ

© И.И. Вегеря, 2007

         Предварительные замечания.

         Некоторые обстоятельства семидневного пира в Александрии.

         Общность основных стилистических приемов.

         Тематическая близость философских бесед на пиру у Птолемея Филадельфа и «Книги Экклезиаста».

         Вопросы царя Птолемея и замысел «Книги Экклезиаста».

         Ответы толковников и Экклезиаста на вопросы царя Птолемея.

         Предварительные итоги.

        Предварительные замечания.

Едва ли не самым важным для верного понимания проблем датировки и авторства «Книги Экклезиаста», а равно - и адекватного восприятия этого неоднозначного текста, нам представляется выявление тесных тематических, мировоззренческих и композиционных связей, которые обнаруживаются при сопоставлении текста, традиционно приписываемого царю Соломону, и тем философским диалогом, который имел место быть в III в. до н. э. между царем Египта Птолемеем Филадельфом и 72 толковниками, приглашенными из Иерусалима в Александрию для перевода на греческий священных книг иудеев.

Полное отсутствие исследований по этому вопросу объясняется, на наш взгляд, несколькими обстоятельствами. Прежде всего это, конечно же, нежелание и/или боязнь исследователей привнести в многовековую вялотекущую полемику об авторстве и времени написания одной из наиболее интересных и загадочных книг Ветхого Завета совершенно новые факты, которые могут привести к пересмотру устоявшегося мнения о принадлежности «Книги Экклезиаста» перу мудреца Соломона.

Во-вторых, - это крайняя осторожность при обращении к материалам "Письма Аристея", которое в последние 3 – 4 столетия без достаточных на то оснований принято считать псевдоэпиграфом^[1], написанным во II в. до н. э. Впрочем, в нашем случае вопрос о времени написания «Письма Аристея» отнюдь не является определяющим – поскольку на самом деле спор идет не о датировке письма, а о хронологии событий, описываемым «Письмом Аристея», то есть, в конечно счете – о датировке Перевода Семидесяти, отнесение которого к возможно более позднему времени и является целью исследований, доказывающих якобы подложность «Письма Аристея».

Поэтому не вдаваясь далее в обсуждение вопросов авторства и датировок, настоящее исследование, полагая «Письмо Аристея» безусловно подлинным документом, будет стараться, по возможности, полно проанализировать именно взаимную связь между вопросами-ответами на семидневном пиру с участием толковников, прибывших в Александрию для перевода книг Закона с иврита на греческий,  и содержанием «Книги Экклезиаста». Тем более, что обнаружение достаточно тесных связей между двумя названными текстами, само по себе может сделаться весомым аргументом в полемике о времени написания и авторстве этих произведений.

        Некоторые обстоятельства семидневного пира

        в Александрии.

Как уже было сказано выше, события, предшествовавшие прибытию толковников в Александрию, а также их прием Птолемеем Филадельфом достаточно подробно описаны в "Письме Аристея к Филократу". Из этого же источника мы черпаем сведения о вопросах толковникам и их ответах, которые переданы с максимальной точностью, ибо в этой части своего повествования (Письмо Аристея, 187 - 292) автор письма, по-видимому, дословно цитирует документы царского архива Птолемеев, которые, впрочем, не сохранились до нашего времени.

Что до самих обстоятельств достаточно необычного приема, оказанного Птолемеем Филадельфом иерусалимским толковникам – об их причинах достаточно подробно сказано в статье "Письмо Аристея как историческое свидетельство". Поэтому заметим лишь, что семидневное пиршество с участием иудейских мудрецов было в гораздо большей степени необычно толковникам, нежели царю, который, по-видимому, уже имел опыт застольного общения с придворными философами своего отца Птолемея Сотера; да и сама греческая традиция, в отличие от традиций иудаизма, имела множество примеров общения монархов с философами, включая и общеизвестные встречи Александра Македонского с Диогеном, Кратетом и индийскими гимнософистами. С другой стороны, положение толковников, уже вовлеченных в эллинистическую культуру, знакомых с греческой литературой и исполнявших при необходимости обязанности посланников (Письмо Аристея, 121 - 122), было более предпочтительно, нежели положение царя, практически не знакомого с традициями иудаизма.

Именно эти обстоятельства предопределили возникновение ситуации, при которой эллинистический монарх задавал своим гостям вопросы, на которые Закон иудеев, который толковники были приглашены перевести, не мог дать сколь-нибудь вразумительных ответов. Почему же в таком случае слова иудейских толковников вызывали удовлетворение, а порою и восхищение царя Птолемея Филадельфа? Здесь следует учитывать несколько факторов, наложение которых способствовало формированию вполне благоприятного восприятия царем Египта ответов иудейских мудрецов.

Прежде всего, немаловажную роль сыграла молодость самого царя, который лишь несколько месяцев как вступил на египетский престол^[2], занимая положение соправителя при своем отце Птолемее Сотере. Именно этим объясняется отчасти и немедленный прием толковников в нарушение всех существующих традиций царского двора, и слезы радости, пролитые царем^[3] при встрече гостей из Иерусалима, которых (и слез, и изменения ритуала), конечно же, не допустил бы более опытный монарх.

Другим фактором, способствующим созданию благоприятного впечатления от беседы, была противуположная неопытности юного монарха дипломатическая и житейская умудренность толковников, ибо для этого мероприятия иудейским первосвященником были отобраны лучшие мужи, отличающиеся образованностью и знатностью рода. (Письмо Аристея, 121). Будучи хорошо осведомленными в греческой литературе и философии, на вопросы царя гости из Иудеи давали исключительно такие ответы, которые только и могли быть благосклонно восприняты 24-летним эллином. Во многих случаях это были лишь перефразированные греческие пословицы или высказывания греческих мудрецов^[4]. При этом изрядное число ответов толковников в меньшей или большей степени приправлялись лестью, иногда в совершенно неприкрытой форме, едва ли не доходящей до обожествления вопрошающего их монарха^[5].

По-видимому, не станет погрешением против истины и то, что в некоторых случаях восхищение царя было вызвано вовсе не сутью ответа – но именно словесной эквилибристикой, свойственной греческой софистике (или индийским гимнософистам в беседе с Александром Великим^[6]), чего, конечно же, царь не ожидал услышать от послов, представляющих доселе мало известный народ. В большей или меньшей степени, софистические уловки присутствуют, едва ли ни в каждом ответе толковников - поскольку, дабы придать своим эллинистическим по мировоззрению ответам^[7] окраску самобытной национальной религии, толковникам требовалось осуществлять обязательную ссылку на Бога, для перевода Закона Которого, данного иудеям, они и были призваны в Александрию.

Пожалуй, удивление и восхищение именно этой искусностью иудейских толковников мы и видим в словах царя, обращенных к эллинским философам, присутствующим на пиру: «По моему мнению, эти мужи сияют добродетелями и владеют необычайным знанием, ибо в мгновение они дали правильные ответы на те вопросы, что я им задавал, и все положили Бога источником своих слов» (Письмо Аристея, 200). И философ Менедем от имени всех присутствующих ответил: «Истинно, о царь, ибо вселенная управляется провидением, и поскольку мы верно постигаем то, что человек есть создание Бога, отсюда следует, что всякая сила и красота слова исходит от Бога^[8]» (Письмо Аристея, 201-202).

Таким образом, согласившись между собой в том, что толковники дали царю правильные с точки зрения эллинов ответы, Птолемей Филадельф и Менедем согласились, что ничего принципиального нового для них в учении иудеев просто-напросто нет^[9]. Но именно к Менедему царь обращается со своей репликой возможно и потому, что этот философ, более всех присутствующих умел высмеять софистические построения^[10]. Ведь соперничество двух мировоззрений имело место на протяжении всех семи дней пира, в течение которых царь по нескольку раз повторял одни и те же вопросы : «Что есть основное отличие правления?» (Письмо Аристея, 209), «Что есть сущность царствования?» (Письмо Аристея, 211), «Что есть высший образ правления?» (Письмо Аристея, 222) или: «Как сохранить всё, чем владеет в целости и в конце передать своим наследникам таким же?» (Письмо Аристея, 196), «Как и далее оставаться богатым?» (Письмо Аристея, 205) – ожидая при этом «ошибочного» ответа толковников. И только в последний день это состязание с необъявленными целью и правилами поднимается из глубин подтекста к поверхности слов, когда задав вопрос: «Как избегать обмана неверным рассуждением?» – царь слышит ответ толковника: «Обращая тщательное внимание на говорящего, на то, что говорится и на обсуждаемый предмет, и задавая те же самые вопросы через некоторое время по-другому. Но обладать зорким умом и уметь выносить здравое суждение в каждом случае есть один из благих даров от Бога, и ты имеешь его, о царь!» (Письмо Аристея", 275-276).

Нет никакого сомнения в том, что обе стороны философского состязания об этом состязании были осведомлены. Вполне очевиден и результат состязания, вывод о котором эллины Птолемей Филадельф и Менедем формулируют уже по результатам первого дня: ничего «неправильного» и удивительного; все ответы в меру глубоки и предсказуемы. Однако, весьма показательно здесь то, что не только эллинская – но и иудейская сторона остается совершенно не удовлетворенной собственными ответами. Конечно, мы не имеем об этом свидетельства самих толковников – поскольку «Письмо» свое Аристей пишет с привлечением лишь архивов царского двора Птолемеев. Но мы имеем современные свидетельства противоположной стороны^[11], которая совершенно определенно говорит о том, что ответы толковников целиком и полностью опираются на греческую мудрость и пословицы с весьма слабыми аллюзиями на библейские тексты. Но хотя иудаизм, отвергающий подлинность «Письма Аристея» и усматривающий в нем позднюю подделку, принадлежащую александрийскому еврею II в. до н.э. – I в. н.э., относит неадекватность ответов толковников иудейской традиции на счет деградации национального и религиозного самосознания иудеев александрийской диаспоры – нам представляется, что истину здесь следует искать совсем в иной плоскости.

Как уже говорилось выше, причина столь странных с точки иудаизма ответов толковников состоит, вернее всего, в том, что царь Птолемей, совершенно не знакомый с иудейской традицией, предлагает вопросы, оригинальных ответов на которые иудаизм попросту не имеет. Это хорошо понимал Деметрий Фалерский, который уже по итогам этого спора пишет в книге «Речения Экклезиаста»: «Нет изречения, как вышло, что дни  первые произошли, лучшего, чем эти - но не умело ты вопрошаешь об этом» (Книга Экклезиаста, 7:10, мой перевод).

Оригинальным в иудаизме с точки зрения эллина представлялось сказание о сотворении мира. Но царь, не осведомленный об этом, вопрошает толковников совсем о другом. Отчаявшись получить оригинальные ответы на вопросы о власти, мышлении и смысле человеческого существования, в какой-то момент царь задает совсем уж личный вопрос, «как ему жить в дружбе с женою»^[12] (Письмо Аристея, 250). Но странным образом Закон, данный иудеям, в своих предписания^[13] не содержит ответов на его вопрошения. Именно поэтому в ответах толковников мы и не видим практически ни одной ссылки на текст Закона.

        Общность основных стилистических приемов.

По сути, оригинальная часть любого ответа толковников сводится к единственному утверждению, что главное для человека – это иметь страх божий. Это на удивление напоминает основное положение «Книги Экклезиаста».

Однако, на этом сходства между текстом, традиционно приписываемому Соломону, и  ответами толковников на пиру у царя Птолемея не заканчиваются. В свое время современный переводчик Э.Г. Юнц подметил одну немаловажную особенность конструкции «Книги Экклезиаста». Она состоит в том, что данная книга, долгое время признававшаяся частью иудейских священнослужителей еретической^[14] и включенная в канон лишь в I – II в. н.э., построена на своеобразной системе противовесов, основывающейся на том, что наиболее яркие и глубокие мысли книги, весьма сомнительные с точки зрения ортодоксального иудаизма и, по-видимому, восходящие к источникам за пределами иудейской религии и культуры, уравновешиваются пассажами заведомо лояльными к важнейшим постулатам иудаизма, суть которых опять-таки сводится к необходимости всякому человеку прежде всего иметь страх перед Богом.

В качестве наиболее характерного примера Э.Г. Юнц приводит стих 11:9: «Веселись, юноша, покуда ты молод, и спеши вкусить от всех наслаждений. Делай все, что желает твоя душа и чего просят глаза твои, только знай, что за все с тебя взыщет Бог». (Еккл., 11:9 – пер. Э.Г. Юнца)^[15]. Весьма примечательно также и то, что данная фраза явно перекликается со словами из стиха 8:15: «…нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться…»^[16], и оба пассажа явно восходят даже не к греческой мудрости – но к словам ассирийского царя Сарданапала, которые получили широкую известность в эллинистическом мире после походов Александра Великого: «Сарданапал, сын Анакиндаракса, в один день построил Анхиал и Тарс. Ты же путник ешь, пей и забавляйся. Все остальное в жизни не стоит и этого»^[17].

Фразы, построенные в той же системе противовесов, обнаруживаются также в стихах 2:22-24, 3:9-10; 3:12-13, 3:16-17, 5:17-19, 7:14, 7:16-18, 8:11-15, 9:7, 9:9 «Книги Экклезиаста». Отмечает Э.Г. Юнц также и «удручающую банальность» многих изречений Экклезиаста, которая характерна также и для ответов толковников^[18]. Однако, одних лишь формальных признаков, конечно, явно не достаточно для того, чтобы говорить о прямой связи «Книги Экклезиаста» с вопросами, которые прозвучали на философском пиру у царя Птолемея. Недостаточно, по-видимому, и наблюдений некоторых исследователей^[19] относительно того, что персонализм, систематичность и философские размышления «Книги Экклезиаста» явно не характерны для книг Ветхого Завета, а некоторые философские идеи: цикличности и круговорота, времени как меры мироустройства – имеют явно эллинистическое происхождение.

Поэтому гораздо более плодотворным и убедительным для темы настоящего исследования представляется, конечно, анализ содержательной составляющей «Книги Экклезиаста» и философских бесед на пиру у царя Птолемея.

        Тематическая близость философских бесед на пиру

        у Птолемея Филадельфа и «Книги Экклезиаста».

Прежде всего следует отметить, что вопросы заданные толковникам на пиру можно разделить на две большие группы: вопросы о царской власти и вопросы о сущности и назначении человека, - каждая из которых в свою очередь подразделяется еще на пять подгрупп:

I.I. Царь и власть.

I.II. Царь и слава.

I.III. Царь и война.

I.IY. Царь и советники.

I.Y. Царь и богатство.

II.I. Человек и долг.

II.II. Человек и благо.

II.III. Человек и душевное спокойствие.

II.IY. Человек и истина.

II.Y. Человек и мышление.

Конечно, такое деление, как и любое другое, довольно условно – но оно позволяет достаточно кратко и полно очертить круг вопросов, заданных иудейским толковникам на пиру у царя Птолемея. При этом нетрудно заметить, что в беседах совершенно не затронутыми остаются вопросы, которые как раз и принято задавать чужестранцам прибывшим из довольно-таки экзотической страны. Царь совершенно не интересуется ни историей, ни религией, ни мифологией, ни географией Иудеи - равно как и какими-либо этнографическими и мировоззренческими особенностями, присущими ее обитателям.

По-видимому, имея намерение продемонстрировать уважаемым старцам свою зрелость и готовность к управлению столь непростым государством как Египет, расплакавшийся накануне юный монарх задает вопросы, которые, по его разумению, должны продемонстрировать его глубокие философские знания и интерес к справедливому государственному установлению. Однако, на самом деле, здесь можно усмотреть, с одной стороны, достаточно ограниченный круг интересов царя, с другой – отсутствие неподдельной врожденной любознательности^[20]. В вопросах Птолемея Филадельфа мы не увидим одержимости юного царевича Александра, который в отсутствие своего отца Филиппа задает восточным послам вопросы о протяженности дорог, размере и укрепленности городов, устройстве войска. Не слышим мы и тех глубоко философских вопросов, которые Александр-завоеватель задает индийским гимнософистам.

На самом деле, вопросы Птолемея Филадельфа при всей их кажущейся глубине и серьезности оказываются достаточно практическими и даже прикладными. А анализ их тематики позволяет предположить, что при составлении или отборе вопросов, которые будут заданы на пиру, Птолемей Филадельф руководствовался следующими соображениями.

Прежде всего, он, конечно же, исходил из пожелания, высказанного Деметрием Фалерским, о том, что царю следует достать и прочесть книги о царской власти и искусстве править, ибо «в книгах написано то, чего друзья не решаются говорить царям в лицо»^[21]. А поскольку именно такие книги и были доставлены из Иерусалима, царь не преминул воспользоваться более легким способом получения знаний, а именно: не дожидаясь перевода книг, расспросить обо всем, что его интересовало, мудрых гостей.

Во-вторых, вопросы Птолемея Филадельфа могли (и должны были) базироваться на тех знаниях и интересах, что были получены и развиты в период обучения в Музейоне под непосредственным руководством своего учителя Стратона Физика, который в пору своего пребывания при дворе Птолемеев, скорее всего, в ущерб своим основным философским интересам был принужден значительную часть времени посвящать изучению и преподаванию теоретических и практических вопросов государственного управления^[22].

Однако, такой достаточно узкий круг интересов и тем вопросов Птолемея Филадельфа предопределил весьма любопытный эффект, состоящий в том, что практически каждый день царь принужден был повторять вопросы одной и той же тематики, которые порою не только не отличались смещением смысловых акцентов – но практически слово в слово повторяли друг друга. Вполне естественно, что такая форма опроса со стороны молодого царя, сына Птолемея Сотера, который за четыре десятка лет правления Египтом несколько раз завоевывал Иерусалим, уводя его жителей в рабство, и используя при этом в собственных целях в том числе и некоторые предписания религии иудеев^[23], могла вызвать у толковников совершенно обоснованные подозрения в том, что молодой царь также имеет намерение выведать те специфические предписания законодательства иудеев, которые позволят ему в дальнейшем эффективно управлять только-только освобожденным из рабства иудейским населеньем Египта^[24].

Собственно, эти настроения иудейских посланников совершенно определенно отражены в ответе одного из толковников, который на вопрос, как ему избегать обмана неверным рассуждением, заданный Птолемеем Филадельфом в последний день пира, ответил: «Обращая тщательное внимание на говорящего, на то, что говорится и на обсуждаемый предмет, и задавая те же самые вопросы через некоторое время по-другому. Но обладать зорким умом и уметь выносить здравое суждение в каждом случае есть один из благих даров от Бога, и ты имеешь его, о царь!» (Письмо Аристея, 275-276).

По-видимому, именно отражением этих настроений настороженности является и зафиксированная гораздо позднее, но также исходящая из среды иудеев, легенда о том, что имея подозрения относительно того, что приглашенные в Александрию толковники имеют намерение скрыть некоторые положения своего учения, царь Птолемей разместил их отдельных келиях, где и были выполнены 72 перевода Закона, совпавших слово в слово.

        Вопросы царя Птолемея и замысел «Книги Экклезиаста».

Не вдаваясь в более подробное в обсуждение того, действительно ли форма опроса толковников вполне соответствовала намерениям Птолемея Филадельфа получить некоторые дополнительные сведения об учении иудеев, которые не были зафиксированы в их книгах, или же она являлась всего лишь побочным эффектом достаточно ограниченных интересов царя - отметим, однако, что эту озабоченность толковников относительно истинных намерений царя немедленно подметил Деметрий Фалерский. Вынашивая идею написания собственной книги-памятника^[25], всего вероятнее, именно в эти дни Деметрий принял окончательное решение воплотить свой замысел в форме одной из священных книг, которая бы естественным образом сохранялась среди свитков Закона иудеев, уже засвидетельствовавших способность сохранять свои священные тексты в течение долгих веков.

Для реализации своей цели Деметрий, видимо, возбудил (или подогрел уже имевшийся) интерес царя к тем ответам, которые были получены от толковников во время семидневного пира, заметив, что эта часть учения иудеев о власти^[26] не зафиксирована в их книгах, то есть обладает одним из главных признаков передающейся изустно тайной мудрости – после чего для сохранения добытого тайного знания предложил зафиксировать его в форме дополнительной книги-комментария к переводу Закона иудеев на греческий^[27], которая и получила намеренно многозначное имя «Книга Экклезиаста»^[28].

Собственно, кроме тех общих стилистических приемов, присутствующих в «Книге Экклезиаста», а также в вопросах-ответах царя Птолемея и толковников, о которых говорилось выше, следует отметить, что, вероятно, цикличность и параллелизм строения «Книги Экклезиаста», постоянное возвращение «на круги своя» также напрямую связаны с ограниченностью тематики и, следовательно, частой повторяемостью вопросов в беседе между царем Египта и толковниками из Иерусалима.

Даже знаменитое изречение Экклезиаста «суета сует, все – суета», которое обрамляет книгу, начиная и заканчивая ее, формально можно считать ответом на вопросы Птолемея, которые открывают и завершают пир, являясь по сути вариантами одного и того же вопроса: «Как сохранить царство неослабным до конца?»  и «Что есть величайшее свершение в правлении царством?»

Конечно, это не есть повторение ответов толковников, которые не знают слова «суета», что само по себе странно – ибо иудейские мудрецы пытаются отвечать Птолемею Филадельфу, вовсе не опираясь на мудрость царя Соломона. Ответы толковников в этом случае совершенно другие. «Лучше всего, - говорит первый, старейший и мудрейший из толковников, - ты утвердишь его безопасность, если ты будешь подражать бесконечной Божьей благости. Ибо если ты будешь являть милость и налагать кроткие наказания на тех, кто их заслуживает сообразно сделанному ими, ты обратишь их от зла и приведешь их к покаянию». (Письмо Аристея, 188-189). А последний добавляет: «…когда все подданные могут непрерывно жить в мире, и правосудие быстро разрешает споры. Это может быть достигнуто благодаря силе правителя, когда этот муж, ненавидящий зло и любящий благо и отдающий свои устремления спасению человеческой жизни, точно также, как ты считаешь несправедливость худшею разновидностью зла и своим управлением создал себе бессмертное доброе имя, поскольку Бог даровал тебе ум чистый и незапятнанный злом». (Письмо Аристея, 291-292).

Достойные и мудрые ответы. Но если отвлечься от неизбежной лести толковников в адрес царя Птолемея, мы не можем не заметить, что предложенные советы – это не только мировоззренческая позиция, но и программа практических действий Деметрия Фалерского на посту правителя Афин в 317 – 307 г.г. до н.э., когда город достиг небывалого экономического подъема, пережив смену политического режима – избегнул привычных казней, когда была проведена реформа законодательства, вновь расцвели все виды искусств, а сами Афины являлись едва ли не единственным мирным островков среди кровах усобиц диадохов. И вот именно с учетом этого собственного опыта успешного управления величайшим из греческих городов, откуда он был изгнан на чужбину, а все символы его власти были повергнуты в ров, Экклезиаст-Деметрий отвечает: «Суета сует, все – суета».

       Ответы толковников и Экклезиаста

        на вопросы царя Птолемея.

Конечно, при сопоставлении ответов, которые мы слышим от толковников и находим в «Книге Экклезиаста», не следует забывать, что ответы «Книги» не есть дословная запись^[29] устных бесед на философском пиршестве в Александрии. Ответы Экклезиаста  - это ответы по сути заданных Птолемеем Филадельфом вопросов. К тому же, имея намерение написать книгу-памятник, Экклезиаст должен был каким-то образом дистанцироваться от конкретно-исторического фона, быть в известной степени иносказательным. Да и не мог Экклезиаст, подобно толковникам, давать достаточно развернутые ответы.

Но здесь мы также обнаруживаем, что характерные для «Книги Экклезиаста» краткость и иносказательность полностью совпадают с эстетическим взглядами оратора Деметрия Фалерского, который, касаясь этих вопросов, пишет в книге «О стиле»^[30]: «Но так как льстить постыдно, а обвинять прямо – небезопасно, то наилучшим путем будет средний, то есть фигуральный способ выражения». (§294). «И неясность – готов поклясться – пожалуй, нередко – сама мощь, ведь подразумеваемое действует сильнее, а «разжеванное» вызывает пренебрежение». (§254). «А все слова, о смысле которых лишь догадываются, производят впечатление особенно сильное, и каждый толкует их по-своему. И, наоборот, все ясное и открытое обыкновенно не вызывает уважения… Недаром в мистериях пользуются иносказательными выражениями, чтобы поразить и привести в трепет, какой бывает в темноте и ночью. Иносказание как раз и напоминает темноту и ночь». (§§100-101). «…ведь порой не высказанная, но подразумеваемая мысль кажется более значительной…» (§103). «Так, одна и та же мысль, выраженная более пространным образом, показалась бы лишенной изящества, но когда ее касаются лишь походя, она становится привлекательной». (§137). «…так как большое содержание проявит себя сильнее и выразительнее в сжатом виде». (§7).

Не следует забывать также и том, что «Книга Экклезиаста» является системой, по меньшей мере, двух текстов, один из которых в своем греческом (а также огласованном масоретском) звучании выступает как запись (или декларация записи) тайной мудрости иудеев^[31]; другой – в первоначальной неогласованной записи на иврите^[32] являет собою комментарий и возражения автора-эллина по поводу некоторых важнейших положений иудаизма^[33]. Вследствие этого, несвободный в выборе темы книги, Деметрий-Экклезиаст оказался весьма ограничен также и в выборе слов, которые верно выражали бы его мысли в каждой из двух систем записи текста.

При этом остается лишь удивляться^[34] тому, каким образом автору удавалось составлять фразы, в некоторых случаях почти дословно совпадающие с ответам толковников. Конечно, учитывая перечисленные выше особенности и сложности построения «Книги Экклезиаста», следует понимать, что Экклезиаст не имел намерения воспроизводить ответы толковников в той части, где они напрямую льстили царю, а также повторять их многословные пояснения – но следовал только сути изложения.

Вот некоторые примеры таких сближений.

В последний день пира Птолемей Филадельф спрашивает: «Что для народа лучше всего? То ли, что царем над ним может стать частный гражданин или же член царской семьи?» И получает следующий ответ: «Лучший по природе. Ибо цари, происходящие от царской крови, часто грубы и суровы к своим подданным. И всё же часто бывает с некоторыми из тех, кто вознесся из рядов частных граждан, что испытав злое и пожив некое время в бедности, они, управляя многими, становятся свирепее безбожных тиранов. Но, как я сказал, добрая природа, получив пристойное обучение, способна к управлению, и ты – великий царь, не столько потому, что блистаешь славою твоего правления и твоими богатствами, сколько оттого, что ты превзошел всех людей в милости и человеколюбии, благодаря Богу, одарившему тебя этими достоинствами». (Письмо Аристея, 288-290).

А вот что пишет Экклезиаст: «Лучше бедный, но умный юноша, нежели старый, но неразумный царь, который не умеет принимать советы; ибо тот из темницы выйдет на царство, хотя родился в царстве своем бедным». (Еккл., 4:13-14).

Другого толковника царь спрашивает, как он может совершать самое лучшее во всём. И тот отвечает: «Если муж держится правильного отношения ко всему, он всегда будет поступать правильно во всяком случае, помня, что всякая мысль известна Богу. Если страх Божий станет для тебя исходною чертою, ты никогда не пройдешь мимо цели». (Письмо Аристея, 189). Книга Экклезиаста: «Выслушаем сущность всего: бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека; ибо всякое дело Бог приведет на суд, и все тайное, хорошо ли оно, или худо». (Еккл., 12:13-14).

На вопрос о том, что есть высшее благо в жизни, царь получает следующий ответ: «Познать, что Бог есть Господь Вселенной, и что в конечном исполнении всех наших дел не мы добиваемся успеха, но Бог, Своею властью приводящий всё к завершению и ведущий нас к цели». (Письмо Аристея, 195). Экклезиаст говорит: «И если какому человеку Бог дал богатство и имущество, и дал ему власть пользоваться от них и брать свою долю и наслаждаться от трудов своих, то это дар Божий. Недолго будут у него в памяти дни жизни его; потому Бог и вознаграждает его радостью сердца его». (Еккл., 5:18-19).

Когда царь осведомился, каким образом переносить ему с душевным спокойствием всё, что выпадет - ему отвечали: «Если ты будешь иметь твердое понимание того, что всем людям надлежит от Бога иметь часть как в величайшем зле, так и в величайшем благе, поскольку невозможно для человека уйти от этого. Но Бог, Которому мы все обязаны молитвою, вселяет в нас мужество претерпевать». (Письмо Аристея, 197).

Совет Экклезиаста: «Смотри на действование Божие: ибо кто может выпрямить то, что Он сделал кривым? Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастья размышляй: то и другое соделал Бог для того, чтобы человек ничего не мог сказать против Него. Всего насмотрелся я в суетные дни мои: праведник гибнет в праведности своей; нечестивый живет долго в нечестии своем». (Еккл., 7:13-15).

Еще один пример. Царь спрашивает: «Как сделаться жаждущим слушателем?» (Письмо Аристея, 239). Или – в переводе Иваницкого: «Как сделаться любознательным?» Ответ толковника: «Помня, что всякое знание полезно, потому что с Божьей помощью оно делает тебя способным во время опасности выбрать что-либо из того, что ты изучил и применить против нашедшей на тебя напасти. И усилия человеческие в этом исполняются через присутствие Божие». Ответ Экклезиаста: «Слова у мудрых – как стрекало погонщика, И как вбитые гвозди – у собирателей пословиц: От единого пастыря даны. (Эккл., 12:11, пер. Дьяконова).

К этой группе ответов Экклезиаста примыкает гораздо более обширная группа, в которой слова Экклезиаста, не следуя за буквой, совпадают со смыслом ответов, данных толковниками царю.

Вот некоторые примеры.

В заключительный день пиршеств, царь задает вопрос: «Как надлежит вести себя человеку на пирах?» И получает ответ толковника: «Тебе надлежит собирать у себя ученых мужей и тех, кто способен указать тебе нечто полезное касательно дел твоего царства и жизни твоих подданных (ибо тебе не найти предмета, более подходящего или более наставительного, чем это), поскольку эти люди угодны Богу, потому что они обучили свой ум созерцать самые благородные предметы, как и ты сам, конечно, делаешь это, поскольку все твои дела направляются Богом». (Письмо Аристея, 286-287).

Совет же Экклезиаста таков: «Сетование лучше смеха; потому что при печали лица сердце делается лучше. Сердце мудрых - в доме плача, а сердце глупых - в доме веселья. Лучше слушать обличения от мудрого, нежели слушать песни глупых». (Еккл., 7:3-5).

При внимательном чтении совсем не сложно заметить, в чем заключается разница двух этих ответов, совершенно совпадающих по своей сути. Разница состоит в том, что на вопрос царя о предпочтительном поведении человека вообще, любого человека - толковник дает льстивый ответ по поводу поведения именно Птолемея Филадельфа, который, по мнению отвечающего, уже поступает именно так, как должно. Но ответ, кроме того, содержит и самолюбование толковника своей собственной ролью ученого мужа, приглашенного царем на пир для получения чрезвычайно ценных советов. Все это самолюбование и лесть совершенно отсутствуют в словах Экклезиаста, который отвечает по сути поставленного вопроса.

Еще пример. Последний вопрос царя в первый день пиршества. «Какова истинная цель мужества?» (Письмо Аристея, 199). Или в переводе Иваницкого: «Что является верхом мужества?» Слова толковника: «Если правильный замысел исполняется в час опасности в согласии с первоначальным намерением. Ибо всё совершается Богом к твоему преимуществу, о царь, когда твой умысел благ». (Письмо Аристея, 198-199).

Слова Экклезиаста: «Любое дело, которое ты найдешь себе, старайся делать как можно лучше, Ибо в могиле, куда ты сойдешь, Ты не сможешь больше творить и мыслить. Вот что еще я заметил под солнцем: Не всегда достается награда быстроногому, победа храброму, пропитание мудрому, богатство ученому и почет умелому, но все зависит от прихоти случая. Человек не знает своей судьбы...» (Эккл., 9:11-12, пер. Э.Г. Юнца).

Здесь мы опять находим, что ответы различаются между собой прежде всего совершенно необязательной лестью толковника. Кроме того, ответ Экклезиаста имеет более общее звучание: истинное мужество человека проявляется не только в том, чтобы не отступить от своего замысла в час опасности  - но, прежде всего, состоит в том, что не зная собственной судьбы, не ожидая награды, человек обязан хорошо делать дело, для которого он и пришел на землю.

Еще один вопрос Птолемея – о том, как он может быть свободен от беспокойных мыслей во время сна. Ответ толковника весьма пространен и более походит на отрывок из диалога какого-нибудь из греческих философов, нежели на иудейскую мудрость: «Ты задал мне вопрос, на который очень трудно ответить, ибо мы не можем руководить собою в часы сна, но твердо удерживаемся в них воображением, которое не может управляться разумом. Ибо наши души обладают чувствами, которые на самом деле видят то, что входит в наше сознание во время сна. Но мы ошибаемся, если мы полагаем, что мы на самом деле плывем на корабле по морю или летаем по воздуху или путешествуем по другим странам или что-нибудь иное в этом роде. И всё-таки мы на самом деле воображаем, что эти вещи происходят. Насколько я могу решить, я достиг следующего решения. Ты должен, о царь, управлять своими словами и делами в законе благочестия всяким возможным образом, так чтобы ты мог сознавать, что ты соблюдаешь добродетель и никогда не решал вознаграждать себя за расточение разума и никогда не превышать своей власти до того, чтобы презирать праведность. Ибо ум по большей части занимается во сне тем же, чем он занят, бодрствуя. И тот, кто направил все свои мысли и дела к самым благородным целям, утверждает себя в праведности и во время бодрствования и во время сна. Благодаря этому ты можешь пребывать неуклонно в постоянном самоблюдении». (Письмо Аристея, 213-216).

Поскольку Экклезиаст по самому жанру книги не может быть столь многословен, его ответ представляет собою краткое резюме по поводу приведенного выше ответа толковника, состоящее из двух частей. Первое: «Ибо во множестве сновидений, как и во множестве слов, - много суеты; но ты бойся Бога». (Еккл., 5:6). Второе: «Сладок сон трудящегося, мало ли, много ли он съест; но пресыщение богатого не дает ему уснуть». (Еккл., 5:11). Впрочем, если не удалять слов Экклезиаста, которые находятся внутри этого обрамления – мы увидим весьма занимательную и хитроумную конструкцию, которая сообщает нам, что мысли о справедливости  и распоряжении несметными богатствами страны – это не более чем сонная греза царя: «Если ты увидишь в какой области притеснение бедному и нарушение суда и правды, то не удивляйся этому: потому что над высоким наблюдает высший, а над ними еще высший; превосходство же страны в целом есть царь, заботящийся о стране. Кто любит серебро, тот не насытится серебром, и кто любит богатство, тому нет пользы от того. И это - суета! Умножается имущество, умножаются и потребляющие его; и какое благо для владеющего им: разве только смотреть своими глазами?»^[35] (Еккл., 5:7-10).

Вот еще один пример двухчастного ответа. Царь спрашивает, как, принимая просящих и вынося суд, он может стяжать похвалу даже от тех, кто не добился исполнения иска. Толковник отвечает ему: «Если твоя речь будет прилична для всех равно и ты никогда не будешь поступать надменно или как тиран с преступниками. И ты будешь делать это, если рассмотришь образ деяний Божьих. Прошения достойных всегда исполняются, тогда как те, кто не получает ответа на свои молитвы, уведомляются снами или событиями о том, что в их просьбах было вредное, и что Бог не поражает их по их грехам или по величию Своей силы, но долготерпит им». (Письмо Аристея, 191-192). Легко заметить, что здесь иудей, кроме ответа на сам вопрос, дает пояснения также и поводу того, каким образом Бог уведомляет человека о недостойности его прошения.

Обе эти мысли мы находим и у Экклезиаста. Первая: «Еще видел я под солнцем: место суда, а там беззаконие; место правды, а там неправда. И сказал я в сердце своем: «праведного и нечестивого будет судить Бог; потому что время для всякой вещи и суд над всяким делом там». (Еккл., 3:16-17). Вторая: «Не торопись языком твоим, и сердце твое да не спешит произнести слово пред Богом; потому что Бог на небе, а ты на земле; поэтому слова твои да будут немноги. Ибо, как сновидения бывают при множестве забот, так голос глупого познается при множестве слов». (Еккл., 5:1-2).

Во многих случаях ответ Экклезиаста не только состоит из нескольких частей, но как бы дает и несколько вариантов самих ответов на поставленные вопросы.

Вот один из примеров. Царь спрашивает, как ему быть свободным от зависти. Толковник отвечает: «Если ты прежде всего будешь смотреть на то, что славою и великим богатством всех царей наделяет Бог, а не сам царь своею властью. Все люди хотят иметь такую славу, но не могут, потому что это – дар Божий». (Письмо Аристея, 224).

Ответы Экклезиаста как бы разбросаны в тексте книги, которые отличаются, в том числе, и степенью обобщения.

«Видел я также, что всякий труд и всякий успех в делах производят взаимную между людьми зависть. И это - суета и томление духа! Глупый сидит, сложив свои руки, и съедает плоть свою. Лучше горсть с покоем, нежели пригоршни с трудом и томлением духа». (Еккл., 4:4-6).

«Не говори: «отчего это прежние дни были лучше нынешних?», потому что не от мудрости ты спрашиваешь об этом». (Еккл., 7:10).

«Хотя грешник сто раз делает зло и коснеет в нем, но я знаю, что благо будет боящимся Бога, которые благоговеют пред лицем Его; а нечестивому не будет добра, и, подобно тени, недолго продержится тот, кто не благоговеет пред Богом. Есть и такая суета на земле: праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников. И сказал я: и это - суета!» (Еккл., 8:12-14).

«Не во власти человека и то благо, чтобы есть и пить и услаждать душу свою от труда своего. Я увидел, что и это - от руки Божией; потому что кто может есть и кто может наслаждаться без Него? Ибо человеку, который добр пред лицем Его, Он дает мудрость и знание и радость; а грешнику дает заботу собирать и копить, чтобы после отдать доброму пред лицем Божиим. И это - суета и томление духа!» (Еккл., 2:24-26).

Вот еще один пример того же рода. Царь спрашивает: «Что самое полезное для здоровья?» Толковник отвечает: «Умеренность, а её невозможно обрести, доколе Бог не внушит расположение к ней» (Письмо Аристея, 237). Это вполне соответствует одному из главных положений греческой философии, формулировку которого мы находим, по меньшей мере, у трех из Семи мудрецов: «Ничего слишком» (Солон), «Блюди меру» (Фалес), «Знай меру» (Питтак)^[36]. Однако, это изречение применимо к самым разных видам человеческой деятельности. Поэтому Экклезиаст дает несколько более конкретных рекомендаций о полезных для здоровья вещах.

«Сладок сон трудящегося, мало ли, много ли он съест; но пресыщение богатого не дает ему уснуть. Есть мучительный недуг, который видел я под солнцем: богатство, сберегаемое владетелем его во вред ему». (Еккл.,5:11-12).

«Не предавайся греху, и не будь безумен: зачем тебе умирать не в свое время?» (Еккл., 7:17).

«И удаляй печаль от сердца твоего, и уклоняй злое от тела твоего, потому что детство и юность – суета». (Еккл., 11:10).

«Вот еще, что я нашел доброго и приятного: есть и пить и наслаждаться добром во всех трудах своих, какими кто трудится под солнцем во все дни жизни своей, которые дал ему Бог; потому что это его доля». (Еккл., 5:17).

«И похвалил я веселье; потому что нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться: это сопровождает его в трудах во дни жизни его, которые дал ему Бог под солнцем». (Еккл., 8:15).

Но присутствуют в тексте «Книги Экклезиаста», конечно же, и такие изречения, которые можно считать ответами сразу на несколько вопросов. заданных толковникам – что совершенно ожидаемо, учитывая уже указанную выше достаточно ограниченную тематику вопросов Птолемея Филадельфа.

Так, на вопросы царя, «как он может стать непобедимым в делах войны», «как он может сделаться грозен для своих врагов» (Письмо Аристея, 193-194),  а также на вопрошения, «как ему научиться презирать врагов» (Письмо Аристея, 225) и «как во время войны ему сохранять душевное спокойствие» (Письмо Аристея, 273) Экклезиаст отвечает одним-единственным изречением: «Мудрость лучше воинских орудий; но один погрешивший погубит много доброго». (Еккл., 9:18).

Сравнивая это речение с ответами толковников, следует сказать, что при ответе на первый и второй вопрос толковники также указывают в первую очередь на недостаточность военного превосходства и решающее значении мудрости – «…если он не будет полагаться только на множество своих сил и их воинственность, но будет непрестанно взывать к Богу привести начатое к счастливому исполнению, а сам же будет исполнять все свои обязанности в духе праведности» и «если сохраняя мощный запас оружия и войска, он будет помнить, что этим нельзя добиться постоянного и окончательного итога. Ибо даже Бог внушает страх в умы людей, откладывая исполнение и лишь являя величие Своего могущества» (Письмо Аристея, 193-194).

Ответы толковников на два последующих вопроса акцентированы именно на мудром отношении царя как к народам и правителям соседних государств, так и к подданным собственной страны – но в более развернутой, нежели у Экклезиаста форме. «Если ты будешь выказывать добродушие ко всем и добиваться их дружбы, тебе не надо будет никого бояться. Пользоваться всеобщею любовью – это наилучший из даров, которые можно получить от Бога» (Письмо Аристея, 225). «Помня, что он не сделал зла никому из подданных, и что все они в ответ будут сражаться за него ради благодеяний, которые они получили, зная, что даже если они потеряют жизнь, ты позаботишься о тех, кто находится на их иждивении. Ибо ты никогда не забудешь о таком воздаянии, – таково добросердечие, которым тебя одарил Бог» (Письмо Аристея, 273-274).

Другой пример такого же рода – ответ Экклезиаста на следующие вопросы царя: «Что есть основное отличие правления?» (Письмо Аристея, 209), «Что есть сущность царствования?» (Письмо Аристея, 211), «Что есть высший образ правления?» (Письмо Аристея, 222). Ответ этот состоит в следующем: «Горе тебе, земля, когда царь твой отрок, и когда князья твои едят рано! Благо тебе, земля, когда царь у тебя из благородного рода, и князья твои едят вовремя, для подкрепления, а не для пресыщения!» (Еккл., 10:16-17).

Весьма близкие по смыслу ответы дают и толковники. «Блюсти себя свободным от пьянства и соблюдать трезвость в течение большей части жизни, почитать праведность превыше всего и делать своими друзьями людей подобного рода. Ибо Бог любит также праведность». (Письмо Аристея, 209). «Хорошо управлять собою и не уклоняться ради славы или богатства к неумеренным или непристойным желаниям, – вот истинный путь правления, если ты хорошо уразумеваешь дело. Ибо всё, что тебе нужно, у тебя есть, и Бог свободен от нужд и добросердечен. Пусть твои мысли будут такими, какие достойны мужа, и желай немногого, но только того, что необходимо для правления» (Письмо Аристея, 211). «Управлять собою и не поддаваться порывам. Ибо каждый человек от природы обладает особым умственным увлечением. Возможно, большинство людей склонны к еде, питью и наслаждениям, а царь увлекается приобретением земель и великою славой. Но хорошо, когда во всём этом соблюдается умеренность. Что Бог дает, то мы должны принимать и хранить, но никогда не стремиться приобретать то, чего мы не в силах достичь» (Письмо Аристея, 222-223).

Если говорить о количественных характеристиках, то число ответов, которые совпадают у Экклезиаста и толковников почти дословно или же имеют одинаковое направление мысли можно считать равным от одной трети до половины от общего количества заданных вопросов^[37].

Однако, наибольшую группу составляют такие ответы Экклезиаста (их количество составляет около половины от общего числа), которые, не совпадая (или совпадая отчасти) с ответами толковникам, представляют собою речения вполне отвечающие смыслу заданного царем Птолемеем вопроса. Такое несовпадение вполне объяснимо и даже ожидаемо, учитывая различие в философских и этических воззрениях иудейских толковников и эллинского философа, а также принципиальное несходство эстетических задач, решаемых участниками пира и автором философского трактата-поэмы.

Вот некоторые примеры из этой области.

На вопрос царя, кому надлежит мужу являть щедрость – толковник отвечает: «Всеми признано, что нам надлежит являть щедрость по отношению к тем, кто благорасположен к нам, но я думаю, что нам должно являть то же самое щедрое расположение духа и к тем, кто враждебен нам, чтобы мы могли привлечь их к правде и выгоде для них самих. Но мы должны молить Бога о том, чтобы это совершилось, ибо Он управляет умами всех». (Письмо Аристея, 227).

Ответ Экклезиаста – несколько в иной плоскости: «Отпускай хлеб твой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдешь его. Давай часть семи и даже восьми, потому что не знаешь, какая беда будет на земле». (Еккл., 11:1-2).

Царь спрашивает: «Как человеку уберечься от гордыни?» Толковник отвечает: «Если он остается уравновешенным и во всех обстоятельствах помнит, что он – муж, правящий людьми»; и: «Бог низводит гордых в ничто, и возносит слабых и смиренных» (Письмо Аристея, 263).

Экклезиаст опять судит о природе человека гораздо глубже: «Сказал я в сердце своем о сынах человеческих, чтобы испытал их Бог, и чтобы они видели, что они сами по себе животные; потому что участь сынов человеческих и участь животных - участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что все - суета! Все идет в одно место: все произошло из праха и все возвратится в прах. Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю?» (Еккл., 3:18-21).

Еще пример. «Почему большинство людей никогда не бывает добродетельно?» - спрашивает царь. «Потому что, – отвечает толковник, – все люди неумеренны по природе и склонны к наслаждениям. Отсюда возникает неправедность и потоком – любостяжание. Обычай добродетели – препятствие для тех, кто отдает жизнь на наслаждения, потому что он обязывается их предпочитать умеренности и праведности. Ибо хозяин сего – Бог» (Письмо Аристея, 277-278).

Экклезиаст дает несколько ответов, каждый из которых освещает проблему под несколько иным углом. «Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил» (Еккл., 7:20). «Только это я нашел, что Бог сотворил человека правым, а люди пустились во многие помыслы» (Еккл., 7:29). «Человек не властен над духом, чтобы удержать дух, и нет власти у него над днем смерти, и нет избавления в этой борьбе, и не спасет нечестие нечестивого» (Еккл., 8:8). «Не скоро совершается суд над худыми делами; от этого и не страшится сердце сынов человеческих делать зло» (Еккл., 8:11).

Царь задал и такой вопрос одному из толковников: «Что есть плод мудрости?» И тот ответил: «То, что муж должен сознавать в себе, что он не делал зла и что ему надлежит прожить жизнь в истине, ибо от этого, о могучий царь, величайшая радость и стойкость души и крепкая вера в Бога умножатся в тебе, если ты будешь править твоим царством в благочестии» (Письмо Аристея, 260-261).

Ответы Экклезиаста опять значительно шире заданного толковником направления. «Хороша мудрость с наследством, и особенно для видящих солнце: потому что под сенью ее [то же, что] под сенью серебра; но превосходство знания в [том, что] мудрость дает жизнь владеющему ею» (Еккл., 7:11-12). «Мудрость делает мудрого сильнее десяти властителей, которые в городе» (Еккл., 7:19). «Кто - как мудрый, и кто понимает значение вещей? Мудрость человека просветляет лице его, и суровость лица его изменяется» (Еккл., 8:1). «Если притупится топор, и если лезвие его не будет отточено, то надобно будет напрягать силы; мудрость умеет это исправить» (Еккл., 10:10).

В этой группе ответов время от времени уже проскальзывает некоторая оппозиция ответам толковникам. Но есть у Экклезиаста и такие речения, которые напрямую противоречат ответам, высказанным во время пиршества. Их не много. Вот основные из них.

Царь спрашивает: «Можно ли научить мудрости?» - «Душа устроена так, - отвечает толковник, - что может божественною силою принять всё доброе и отвергнуть противное». (Письмо Аристея, 236).

Экклезиаст категорически не согласен с этим ответом. «Все это испытал я мудростью; я сказал: «буду я мудрым»; но мудрость далека от меня. Далеко то, что было, и глубоко - глубоко: кто постигнет его?» (Еккл., 7:23-24). «Когда я обратил сердце мое на то, чтобы постигнуть мудрость и обозреть дела, которые делаются на земле, и среди которых человек ни днем, ни ночью не знает сна, - тогда я увидел все дела Божии и нашел, что человек не может постигнуть дел, которые делаются под солнцем. Сколько бы человек ни трудился в исследовании, он все-таки не постигнет этого; и если бы какой мудрец сказал, что он знает, он не может постигнуть этого» (Еккл., 8:16-17). «Сердце мудрого - на правую сторону, а сердце глупого - на левую. По какой бы дороге ни шел глупый, у него всегда недостает смысла, и всякому он выскажет, что он глуп» (Еккл., 10:2-3). Стихи 8:16-17 можно также считать и ответом на другой вопрос царя: Как ему всегда приходить к правильному суждению. (Письмо Аристея, 224). Или – в переводе Иваницкого: «Каким образом можно всегда иметь на готове правый разум?» Здесь Экклезиаст также не согласен с толковниками.

Еще пример. Царь спросил одного из толковников, как ему строить так, чтобы построенное сохранилось после него. И тот ответил на вопрос, что если сделанное им будет принадлежать к числу прекрасного и благородного, так что обладатели сохранят это ради его красоты, и он никогда не лишит себя тех, кто делает подобные вещи, и никогда не будет вынуждать других служить его нуждам без вознаграждения. Ибо наблюдая, как Бог печется о человеческом роде, наделяя его здоровьем и умственными способностями и иными дарами, он сам должен следовать Его примеру, воздавая людям вознаграждение за их тяжкий труд. Ибо дела, творимые в праведности, пребывают всегда» (Письмо Аристея, 258-259). Экклезиаст по этому поводу говорит: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после». (Еккл., 1:9-11).

Отдельно хотелось бы остановиться на двух достаточно специфических вопросах, которые сами по себе не заслуживают столь пристального внимания – однако, несколько выпадая из общей тематики вопросов Птолемея Филадельфа, могут быть использованы в качестве своеобразных маркирующих горизонтов при определении тематической общности таких, казалось бы, разнородных текстовых массивов как «Письмо Аристея» и «Книга Экклезиаста». В первом случае царь спрашивает: «В чем преимущество родства?» (Письмо Аристея, 241), во втором - как ему жить в дружбе с женою (Письмо Аристея, 250). В целом, ответы Экклезиаста^[38], которые даже более соответствуют смыслу вопросов царя, нежели ответы толковников^[39], но по сути своей совпадают со словами иудеев, мало чем отличаются от общепринятых взглядов на указанные проблемы. Однако, как уже было сказано выше, само наличие этих ответов в тексте книги является дополнительным свидетельством в пользу существования общего источника вопросов, ответы на которые дают толковники и Экклезиаст.

Конечно, среди вопросов, заданных Птолемеем Филадельфом толковникам, присутствуют и такие, ответы на которые невозможно отыскать в «Книге Экклезиаста». Но таких вопросов совсем немного, по моим наблюдениям от четырех до шести. «Как любить отечество?» (Письмо Аристея, 249). «Как, совершив ошибку, вновь вернуть своё имя на прежнюю степень?» (Письмо Аристея, 230). (В переводе Иваницкого: «Каким образом, потерпев в чем-либо неудачу, можно снова достигнуть прежней славы?»). «Как приобрести друзей, мыслящих одинаково с собою?» (Письмо Аристея, 190). «Что есть добрый совет?» (Письмо Аристея, 255). «Как человек может достойно заплатить долг благодарности родителям?» (Письмо Аристея, 238).

По-видимому, ответы на некоторые из них не вписывались в достаточно сложную конструкцию «Книги Экклезиаста», другие – уже имели ответы в переводимом на греческий Законе иудеев, поэтому также нарушали формальный замысел книги.

С другой стороны, текст книги не ограничивается исключительно тематикой вопросов, заданных царем Птолемеем толковникам, призванным из Иерусалима в Александрию для перевода священных книг иудеев. Присутствующие в «Книге Экклезиаста», как отмечает Э.Г. Юнц, философские пассажи «гераклитовой глубины», конечно, выходят за рамки интересов Птолемея Филадельфа – во всяком случае, за рамки тех интересов, круг которых очерчен известными нам 72 вопросами. Эти необыкновенно сильно и свежо звучащие мысли о смысле человеческого существования (Еккл., 1:2-4), о свойствах времени (Еккл., 3:1-9), о скрытых механизмах природных процессов (Еккл., 1:5-7), о зависимости посмертной судьбы души от земных деяний человека (Еккл., 12:2-7) связаны уже с философскими воззрениями самого автора книги, с его неприятием многих ключевых положений иудаизма, а также с полемикой по отдельным вопросам с мнениями некоторых современных ему греческих философов, среди которых прежде всего следует назвать Стратона и Эпикура.

Впрочем, все эти блестящие, но несколько инородные тексту высказывания, равно как и те фрагменты текста, которые обнаруживают явную связь с автобиографией самого автора (Еккл., 2:13-14), каковым мы считаем Деметрия Фалерского, проявляют себя в греческом тексте «Книги Экклезиаста» уже как часть другого – тайного - текста, имеющего письменную фиксацию исключительно в системе неогласованного иврита. Собственно, этот неизвестный текст, который и излагает взгляды самого автора, а также содержит достаточно последовательную критику некоторых положений иудаизма, а также воззрений Стратона и Эпикура, и являлся подлинной целью величайшей литературной мистификации, предпринятой Деметрием Фалерским в дни работы над Переводом Семидесяти в Александрии^[40].

        Предварительные итоги.

Впрочем, перевод, комментарии и анализ этой подводной части айсберга по имени «Книга Экклезиаста» составляет задачу других работ автора. Целью же настоящей статьи является обнаружение тематической и содержательной общности вопросов, заданных Птолемеем II Филадельфом, ответами толковников и текстом «Книги Экклезиаста». А поскольку такая связь представляется нам совершенно отчетливой, хотелось бы обозначить также и некоторые хронологические ориентиры этих событий.

И здесь мы, прежде всего должны исходить из того очевидного факта, что «Книга Экклезиаста», которая дает ответы на большинство вопросов, заданных Птолемеем Филадельфом, совершенно не цитируется в ответах толковников. По видимому, это может свидетельствовать единственно о том, что ко времени начала работы над Переводом Семидесяти «Книги Экклезиаста» попросту не существовало^[41].

Далее, не возможно оставить без внимания следующие обстоятельства:

а) чрезвычайную хронологическую близость двух исследуемых событий: философского пира у царя Птолемея Филадельфа перед началом работы над Переводом Семидесяти, осуществленным в первой половине III в. до н. э., и «Книгой Экклезиаста», которая по мнению большинства ученых была написана также в конце IV – начале III в. до н.э.;

б) отсутствие какого-либо иного литературно-философского произведения IV – II в.в. до н.э., которое обнаруживало бы столь же тесную близость с вопросами царя Птолемея;

в) наличие общего круга достаточно специфических культурно-философских интересов у представителей двух столь разных народов, религий и мировоззрений, различающихся к тому же и своим положением на исторической сцене – эллинского монарха, царя Египта, и автора одной из священных еврейских книг.

На наш взгляд все вышеизложенные обстоятельства могут быть вписаны только в одну логически непротиворечивую хронологическую цепочку, основные звенья которой следующие.

1. Причину явной тематической близости вопросов царя Птолемея и «Книги Экклезиаста» следует усматривать в том, что участниками событий философского пиршества накануне начала работы над Переводов Семидесяти и написания «Книги Экклезиаста» являются одни и те же исторические личности, а именно: царь Птолемей Филадельф, иудейские толковники, а также инициатор, руководитель и редактор Перевода Семидесяти Деметрий Фалерский.

2. Последовательность двух этих событий имеет прямую причинную зависимость, а именно: вопросы заданные царем Птолемеем являются первопричиной следующих за этим ответов толковников; «Книга Экклезиаста» написана спустя некоторое время, и своей опорой имеет не только вопросы Птолемея Филадельфа, но и ответы толковников, основный смысл которых и передает в качестве «тайного» учения, не зафиксированного в священных книгах  иудеев.

3. Автором «Книги Экклезиаста», исходя из некоторых особенностей текста^[42], анализа исторических событий конца IY - начала III в. до н. э., а также на основании биографических свидетельств основных исторических персоналий указанного исторического периода, следует считать Деметрия Фалерского.

4. Время написания «Книги Экклезиаста», всего вероятнее, непосредственно совпадает с периодом работы над Переводом Семидесяти, то есть октябрем – декабрем 285 г. до н.э.^[43], когда к участию в написании текста «Книги Экклезиаста» Деметрий Фалерский мог привлекать одного или двух толковников, основные обязанности которых при работе над Переводом состояли в редактировании и сведении в общий текст разрозненных фрагментов Закона, черновой перевод которых на греческий осуществлялся 70 переводчиками-иудеями^[44].

В заключении хотелось бы заметить, что настоящий текст, конечно, не претендует на абсолютную полноту в освещении вопроса, заявленного в названии статьи. Возможно также, что данный текст, учитывая круг интересов автора в области истории, библеистики и библейского перевода, не может претендовать и на совершенную беспристрастность. Задачей статьи является констатация факта несомненной связи и тематической зависимости текста «Книги Экклезиаста» и вопросов царя Птолемея, о которых нам известно из «Письма Аристея».

Полное отсутствие каких-либо исследований по этому вопросу, о чем уже говорилось в начале статьи, является не просто досадным пробелом в изучении текста, который многим хотелось бы представить как псевдо-эпиграф – но является достаточно серьезным препятствием для действительно объективного решения некоторых вопросов истории развития религии и культуры, а именно:

- датировки, авторства и подлинности «Письма Аристея к Филократу»;

- времени, причин и обстоятельств Перевода Семидесяти;

- авторства, мотивов и времени написания одной из самых загадочных книг в истории мировой культуры – «Книги Экклезиаста».

Только широкий взгляд на указанные проблемы, а также системный подход к их комплексному решению может быть действительно плодотворен, поскольку все известные попытки локальных решений неизбежно приводят к невозможности дать сколь-нибудь определенные и объективные ответы на любой из названных выше вопросов.